IX 
КАРАШАР - ДЖУНГАРИЯ. 
(1926) 

Сегодня чудесный день. Со всех сторон показались горы: синие, сапфировые, фиолетовые, жёлтые и красно-бурые. Серое небо и жемчужные дали. По руслу широкого потока доходим до Кара-Кизыл, то есть "чёрно-красный". Название дано верно, ибо скалы из чёрного и красного крупнозернистого гранита. Тишина пустыни. Насколько лучше эти уединённые лянгары, нежели города и грязные базары. 

Только подумать, что мы могли идти четыре дня уединёнными горами, среди дальних снегов. Сегодня показалась первая низкорослая хвоя. За весь день, за семьдесят четыре версты, лишь одни убогий лянгар с плохим колодцем в "сто аршин" глубиной. За весь день лишь два маленьких каравана тощих ишаков. Точно идёте не большой китайской дорогой, а по новой, не открытой стране. Из гор торчат слои чёрных сланцевых и угольных образований. И вся пустыня замерла, ожидая шаги будущего. 

5 апреля. 
Просто беда с цириками. Заваливается спать на арбу и не только наши, но даже своё ружьё не бережёт. Ночью люди какого-то проезжего амбаня хотели выбросить наших коней из лянгара. А горы так хороши! Стоят тёмно-бронзовые с зеленоватыми и карминными пятнами. За горами опять пустыня с тёмными гальковыми скатами, усеянными светло-жёлтыми кустиками. Целый ковёр Азии. 

Днём жарко. Помогает восточный ветер. Прошли девять потаев до бедного местечка Кумыш. Какое-то обобранное, растерзанное селение. Два разбитых необитаемых лянгара. Когда-то что-то здесь было. Е. И. "Но ведь ездят же здесь даотаи и амбани? Неужели они останавливаются в такой грязи?". Сулейман смеётся: "А им-то что? Этим амбаням?! Была бы трубка опия да баба! И в любой грязи проваляются!". Видно, не велико уважение к властям. От путников из Хотана доходит неясное сведение о смещении даотая Ма. 

Молчат барханы. В голубой дымке залегли горы. Вспоминается характерный случай. Путешественники из Китая в Тибет рассказывают, как на границе для досмотра были оставлены нянька с ребёнком. Оказалось, что пограничный служащий накурился опиума, жена его была занята по хозяйству, и няньке пришлось выполнять обязанности таможенного стражника. Это было напечатано в шанхайских газетах. В прошлом году калмыкам-богомольцам не было разрешено пройти в Тибет на поклонение святыням. Такое запрещение очень многозначительно. Сегодня уже начинается китайская пытка - начинается жара, которую мы избежали бы по хошутской горной дороге. 
Нынче очень ранняя весна. Говорят, снег в Урумчи уже сошёл. Вечером выговариваем Сулейману за его привычку пускать в ход нагайку по человеческим спинам. Он удивлён: "Да как же иначе мне с дунганином или китайцем дело иметь? Разве они понимают рассуждение? Или он тебя взял, или ты его взял. Вот вчера мафакеш-дунганин отчего быстро ехал? Потому что с утра дали ему пинка хорошего. А сегодня, наверно, поздно придёт". Так здесь и живут - целая цепь зла. 

6 апреля. 
Жаркий день. Сперва пустыня со многими буграми и скалами вокруг. Через восемь потаев вошли в красивое ущелье. Шли им около семи потаев. Сине-чёрно-бронзовые скалы, все в трещинах. Полная безводность. Разрушенные лянгары по пути. Верно, вода ушла и заставила жителей передвинуться. За весь день встретили всего один караван ишаков и два всадника. Самая большая дорога представляет из себя каменистую пустыню. От семи утра до четырёх с половиной не видно никакого движения по дороге. Если бы мы шли горами, то завтра уже пришли бы в Урумчи. Ночуем в Аргай-Булаке - уединённый лянгар среди бронзовых гор. Говорят, что здесь тоже была война с Андижаном. Высоко в песчаниковой скале видна пещера. Подходы к ней все обвалились. 

7 апреля. 
По бесчеловечности генерал-губернатора мы идём жарким ущельем. Разнообразные песчаниковые формации; но всё это в Ладаке гораздо красивее. Среди песков вдруг ярко зеленеет каёмка травы. Значит, из скалы нежданно бьёт родник звенящей воды и растекается по песку. Конечно, можно бы легко собрать драгоценную влагу в обработанное русло, можно бы легко починить каменистую дорогу, но, конечно, улучшение края не входит в круг занятий китайской администрации. После небольшого перевала входим на палящую равнину. Е. И., задыхаясь от жары, говорит: "Это не губернатор, а старое чудовище". Действительно, заставить иностранцев четыре дня идти лишней палящей дорогой - бессмысленно и бесчеловечно. Всё равно, что сказать американцу: "Можете ехать из Нью-Йорка в Чикаго только через Новый Орлеан". Вообразите негодование пассажира. 

Среди песков, среди молочной мглы синеет Токсун. Всего на день пути лежит Турфан, и из его девятисотфутовой ямы пышет жар. Как легко представить себе, что летом в Турфане даже местные люди умирают от жары. 

В Токсуне деревья все уже ярко-зелёны, Посевы густо зеленеют. Стоим на берегу реки, бегущей многими рукавами. Лишь бы опять не было драки. Сегодня рассвет начался безобразной дракой. Сулейман избил Суна, и тот в крови прибежал к нам. Необходимо скорей освободиться от Сулеймана. Это животное не понимает никаких убеждений, и главное его преследование направлено на Суна за то, что этот не крадёт. А в основании всего виноват в драках сам дуту, который арестовал наше оружие и возит его запечатанным напоказ всей провинции. Если бы револьверы были при нас, то и люди относились бы иначе. Жарко, даже в пять часов жар ещё не спадает. Ночь тоже не принесла прохладу в палатки. 

К вечеру приводят коней на реку. Проводят перед нами. Не купим ли? Цена от трёхсот до тысячи лан. Красивый буланый конь. На спине чёрная полоса. Посадка головы напоминает зебру или кулана. Нет ли в породе карашарских коней скрещения с куланом? 

Приходит в сумерках дунганин - китайский доктор. Говорит по-русски. Почему? Оказывается, жена его русская семиреченская казачка. Вот идёт и она сама в розовых штанах и кофте, с ней чёрненькая девочка. И под звёздами Токсуна звучит тихая жалоба на жизнь. С тринадцати лет родня продала её дунганам. Бежала она. Там пришла революция. Родня её исчезла. Пришёл голод. И вот казачка оказалась в китайском наряде. "Скучно мне. Не о чем говорить с ними. Грязь у них. Теперь опять тянемся к России. Муж мой хочет в России быть. Купила я себе девочку - сартянку. Заплатила за неё двенадцать лан. Сделала я себе из холста вроде палатки, поставила её в комнате - лишь бы грязь их прикрыть. В Урумчи много наших казачек от нужды за китайцев пошло. И образованные, и портнихи хорошие пошли за дунган. И вот здесь много скорпионов. Берегитесь ночью. Турфан и Токсун славятся скорпионами. Один маленький меня укусил - три часа кричала. Потом перетянули палец верёвкой и положили опий. Будьте осторожны". 
И казачка-дунганка уходит во мглу со своим чуждым ей мужем и с купленной девочкой. А девочку назвала Евдокия. Итак, дуту нас послал не только в пекло, но и в город скорпионов. 

Ночью жарко. Цикады звенят без устали. Юрий удивлён, что до сих пор идёт продажа людей. Идёт открыто и деловито. Может быть, в сборнике указов дуту, подаренном им Британскому музею, имеется "прекрасный" указ о продаже людей. 

8 апреля. 
По бесчеловечью генерал-губернатора провели безобразный день. Тянулись знойной каменистой пустыней. На горизонте трепетал жаркий воздух. Уплотнялись далёкие несуществующие озёра, и таяли миражи, и претворялись в серую беспощадную равнину. В зное потонули далёкие горы. Только подумать, что сегодня мы уже были бы в Урумчи. Уже читали бы вести из Америки. И по самодурству чудовища ещё целых три дня будем топтать ненужное нам взгорье. Будем стоять в лянгаре Паша-Сайган. 

В пути думалось: не правы европейцы, разрушая монументальные концепции Ближнего и Дальнего Востока. Вот мы видели обобранные и ободранные пещеры. Но когда придёт время обновления Азии, разве она не спросит: "Кто же это обобрал наши сокровища, сложенные творчеством наших предков?". Не лучше было бы во имя знания изучить эти памятники, заботливо поддержать их и создать условия истинного бережливого охранения? Вместо того фрагменты фресок перенесены в Дели, на погибель от индусского климата. В Берлине целые ящики фресок были съедены крысами. 

Иногда части монументальных сооружений нагромождены в музее, не передавая их первоначального назначения и смысла. Прав наш друг Пеллио, не разрушая монументальных сооружений, а изучая и издавая их. Пусть свободно обращаются по нашей планете отдельные предметы творчества. Но глубоко обдуманная композиция сооружений не должна быть разрушаема. В Хотане мы видели части фресок из храмов, исследованных Стейном, а остальные куски увезены им в Лондон и Дели. Голова Бодхисатвы - в Лондоне, а расписные сапоги его - в Хотане. Где же тут беспристрастное знание, которое прежде всего очищает и сберегает, и восстанавливает? Что же сказал бы учёный мир, если бы фрески Гоццоли или Мантеньи были бы распределены таким "научным" образом по различным странам? Скоро по всему миру полетят быстрые стальные птицы. Все расстояния станут доступными, и не ободранные скелеты, но знаки высокого творчества должны встретить этих крылатых гостей. 

Сегодня за весь день мы видели один маленький караван ишаков и одного всадника. Мёртвое молчание большой дороги прилично соответствует лишь омертвелости современного Китая. Придёт молодёжь, и зацветут пустыни. 

В яхтанах растопились свечи; жёлтое солнце заходит за янтарную гору. Завтра должно стать прохладнее - зайдём за горы в первую зону алтайского климата. 

9 апреля. 
Идём последними отрогами Небесных гор Тянь-Шаня. Минуем дорогу на Турфан. На распутье - старая китайская стелла-плита с полуистёртыми надписями и орнаментами. Там давно, в глубине столетий, кто-то заботился о видимости путевых знаков. Дальше дорога наша разветвляется. Один путь идёт через перевалы, а другой - рекою с пятнадцатью переездами через воду. Люди наши долго, как государственное дело, обсуждают направление пути. Совет порешил: идти нам перевалами. Всё готовится так серьёзно, что мы можем думать о серьёзности перехода. Но сомнения были напрасны. Оба перевала очень легки и не годятся ни в какие сопоставления с Ладаком и Каракорумом. Спускаемся с гор к небольшой реке. Видны развалины старого форта. На чёрно-синем фоне гор светится неожиданная светло-золотая песчаниковая вершина. Нам говорят: "Там живёт святой человек. Прежде он показывался людям, а теперь его никто не видит. А знаем, что живёт там. И стоит там как бы часовенка, а только дверей не видать". Так сеется легенда. 

Опять идём узким кочковатым проселком, и никто не поверит, что это самая большая и единственная артерия целой области с метрополией. Чудовищно и странно видеть такое одичание целой страны. Одно хорошо: мягкие звуки колокольчиков длинной вереницы верблюдов. Истинные корабли пустыни. 

Стоим в Дабан-чене (город перевала). Шли одиннадцать часов. Е. И. даже поцеловала свою лошадку. До Урумчи осталось двадцать два потая. Днём очень жарко. Необычно ярко мерцают звёзды. Первый раз слышали гонги в китайском храмике. 

10 апреля. 
С вечера начался буран. Укрепили палатки всеми костылями. Навалили вокруг яхтаны для тяжести и плохо провели ночь в трепещущем домике. Часа в два ночи в храме звонили гонги, но так и не пришлось узнать, какая это могла быть ночная служба. С утра шамаль даже усилился. Всё ушло в серо-жёлтый сумрак. Горы исчезли. Весь переход движемся против свистящих волн вихря. С приближением к столице дуту селения становятся ещё ободраннее. Дорога ещё хуже, и типы дунган ещё более разбойные и дикие. Непонятна разница цен на продукты. Здесь десять яиц стоят один сар, а рядом в селении - наполовину дешевле. То же и с дровами, и с кормом коней. 

Серая пустыня с белыми прослойками соли. Движутся клубы пыли, и вьются хвосты коней. Легко представить, что вихри Азии могут перевернуть гружёную в пятьдесят пудов арбу или остановить тройку коней. Особенные трудности были с установкой палаток в грязном местечке Цай-о-пу. Шатры развевались на ветру, всё дрожало, и слой сора мгновенно засыпал всё. И вот сидим среди глухих ударов вихря, среди слоя песка и мусора. Зачем нам нужно пройти через этот свирепый шамаль, когда уже три дня мы могли быть в Урумчи? Видно, дуту хотел показать нам свою страну в полной безнадёжности. Глаза наполняются пылью, и на зубах хрустит песок. По силе гула и по ударам ветра это напоминает наш последний переезд по Атлантике, когда в объявлениях (газеты) писали о большой буре. 

Иногда строение гор больше всего напоминает соединение разноцветных жидкостей, и часто пустыня гремит аккордами океана. К вечеру шамаль не унялся, как надеялись караванщики. 

11 апреля. 
Рассказывают, вот отчего здесь вихри. "Китайское войско гналось за калмыцким богатырём. Сильный был богатырь. Вызвал себе на подмогу вихрь с гор и сам ускакал, а вихрь разметал китайскую силу, и некому было заклясть вихрь. Так он здесь и остался". 

Сегодня часть горизонта очистилась. Блеснули слабые очертания гор со снежными гребнями. Внизу блеснули стальные озёра, окружённые белыми каймами соли. Вихрь продолжается. Заледенело за ночь. Вместо шамаля настал сибирский студёный сиверко. Щиплет щёки и слезит глаза. Достали наши шубы. Видно, надо испробовать все особенности местного климата. Пустыня сменяется оголёнными серо-жёлтыми, молчаливыми буграми. Вдали голубятся горы. Путь неблизкий. Судя по времени, потаев четырнадцать. Нажёг вихрь щёки. Далеко, между двумя холмами, указали нам Урумчи. 

До китайского города следуем по русской фактории. Широкая улица с низкими домами русской стройки. Читаем вывески: "Кондитерская", "Ювелир", "Товарищество Бардыгина"... Появляется посланный от фирмы Белианхана и везёт нас в приготовленную квартиру. Низкий белый дом. Две комнаты и прихожая. Но вот затруднение: для нашего внедрения надо выселить двух русских, это так неприятно. Едем к Гмыркину - представителю "Белианхана" - посоветоваться. Оказывается, в Урумчи всё переполнено. Домов нет. Придётся стоять в юртах за городом. Это лучше. Юрий с Гмыркиным скачут искать место для стоянки. Ходят какие-то люди. Всем им настойчиво нужно знать, кто мы, откуда, зачем, надолго ли, сколько людей с нами, что в ящиках? Обедаем у Гмыркиных. Разговоры о нашей Америке, о жизни там, о напряжённом труде, о надписях: "Улыбайся". Да, да, эта надпись очень нужна. 

На обеде у Гмыркиных целый стол русских. Оказывается, сегодня важный день. Дуту призывал к себе дунган и заявил им, что ничего против них не имеет. В начале марта здесь была мобилизация; при этом было объявлено, что призываются все, а дунган не нужно. Дунгане встревожились, тем более что с некоторых постов дунганские чиновники были удалены. В самом городе оперирует опасная шайка дунган. По мобилизации было послано до десяти тысяч войск в направлении Хами. 

12 апреля. 
С утра люди отказались переезжать за город в юрты. Боятся нападения грабителей. Поехали с Юрием к Кавальери, к Чжу Да-хену (знающему русский язык), к Фаню (заведующему иностранной частью) и к самому дуту. Долго ехали китайским городом. Тройные стены. Длинные ряды лавок. Продукты разнообразнее, чем в Кашгаре. Кавальери - симпатичный итальянец, заведует почтой. Изумляется всем нашим происшествиям и советует нам ехать на Чугучак, через Сибирь - в Японию. Так же как ехал отсюда наш приятель Аллан Прист. Чжу Да-хен - молодой китаец, отлично владеет русским. Улыбается, возмущается поступками в Хотане и в Карашаре и уверяет, что он готов помочь. Ведёт нас к Фаню и дуту. Следуем через всякие ворота и закоулки. У обоих дигнитариев пьём чай. Оба - подкладывают нам сахар и уверяют, что в Хотане и Карашаре сделаны властями ошибки, что мы великие люди и потому должны простить малых людей. Уверяют, что более ничто подобное не повторится, и мы можем быть совершенно покойны в Урумчи. Но о расследовании - ни звука. Едем обратно через все длинные базары. Ряды ситца, шорных изделий, дешёвой посуды и лубочных картинок. Дома Е. И. встречает нас сюрпризом: именно в то время, когда дуту заверял нас в своей дружбе, содействии и благожелательстве, - именно в ту минуту у нас был сделан подробный обыск полицмейстером в сопровождении татарина-переводчика. Опять Е. И. была допрашиваема о наших художественных работах. Опять вся нелепость была проделана от начала до конца. Как же можно верить уверениям дуту? 

После обеда иду к консулу Быстрову просить устроить проезд через Алтай, через Сибирь, подобно Присту. Ответ может прийти через две недели. Найти лучшую квартиру нельзя - все дома переполнены. Говорят, что через пять дней кто-то уезжает из города. Не удастся ли хоть на время переехать в более удобное помещение. "Улыбайся! Улыбайся!" 

Сегодня я сказал трём китайским высшим чиновникам так: "Мне 52 года. Я был встречен почётно в 23 странах. Никто в жизни не запрещал мне свободно заниматься мирным художественным трудом. Никто в жизни меня не арестовывал. Никто в жизни не отнимал от меня револьвера как средства защиты. Никто в жизни не высылал меня насильственно в нежелательном мне направлении. Никто в жизни не вскрывал самовольно моих денежных пакетов. Никто в жизни не возил вместе со мной арестантов. Никто никогда не обращался со мной, как с разбойником. Никто никогда не отказывал принять во внимание просьбу пожилой дамы, основанную на вопросе здоровья. Но китайские власти всё это проделали. Теперь наше единственное желание - как можно скорее покинуть пределы Китая, где так оскорбляют мирную культурную экспедицию Америки". 

Всё это сказано. Генерал-губернатор и вице-губернатор не возражают. Уверяют, что в Урумчи нас никто не тронет, а за спиной именно в эту же минуту проделывают обыск, и Е. И. должна бессмысленно раскрывать ящики и сундуки. "Улыбайся!" 

13 апреля. 
Вы спросите: "Отчего гниёт Китай?". От беспринципности и бесчеловечности. Спросите: "Вы, кажется, разлюбили Восток?". Вовсе нет, наоборот. Но во имя справедливости мы должны отличать молодые жизненные побеги от сухих ветвей. И сухие ветки должны быть отсекаемы для спасения общего блага. Совершается в Китае великий процесс. 
Ищем какой-нибудь сносный дом. В Урумчи это труднее всего. Сегодня ночью у Гмыркиных увели лошадь. За ночь сломали высокую стену и угнали из конюшни. Собаки лаяли. Конюхи спали. Воры трудились, и лошадь исчезла. Конечно, полиция её не найдёт. Но может быть, её удастся выкупить у местных киргизов. 

Гремят барабаны. С красным знаменем идёт вновь сформированный полк. Отъявленные оборванцы. Но Ф. (директор Русско-Азиатского банка) успокаивает: "Это ещё ничего, а вот вы посмотрите солдат около Хами". Какие же там банды! "Улыбайся!" 

Улыбаясь, нам говорят китайцы: "Как вам интересно будет рассказывать в Америке все ваши приключения". Какое-то странное отношение к Америке, точно к чему-то легковерному и мягкотелому. Так же странно, что все бумаги и удостоверения из Америки мало читаются и всегда спрашивается: "А что у вас ещё есть?". 

Вот и Присту не дали снять фото в Дуньхуане, а между тем в шести томах Пеллио пещеры эти давно показаны. 

Приходит Фельдман, директор Русско-Азиатского банка, энергичный и широко смотрящий. Он не знает, как ему возвращаться в Шанхай. По так называемой императорской дороге нельзя. Уже по пути сюда он был там арестован и задержан, а потом попал под обстрел хунхузов, которые часто сформированы лучше правительственных войск. Рассказывает о бывших событиях в Сибири. Очень плохого мнения об Оссендовском. Рассказывает ужасы об Унгерне, Семёнове. Приходит Г. Новые рассказы об ужасах отряда Анненкова. Как сотник Васильев изрубил шестнадцать офицерских семей своего отряда, предварительно изнасиловав женщин. Где же человекообразие? 

14 апреля. 
Яркий, солнечный день. Сияют снега на горе Богдо-Ула. Это та самая гора, за которой "живут святые люди". Можно подумать, уж не на Алтае ли отведено место для них? Сегодня начнётся праздник рамазана. Барабаны, кличи на мечетях и толпы люда. 

Интересно было бы подойти ближе к психологии местной власти. Есть тут так называемые генералы и министры финансов, промышленности и просвещения. Надо надеяться, что нет министра путей сообщений, иначе чем бы объяснить отчаянное состояние дорог. Как просвещает народ министр просвещения? И где она, таинственная система промышленности? Когда министр промышленности спросил одного больного о состоянии его здоровья, тот сказал: "Так же, как и ваша промышленность". А дуту "скромно" заявляет, что благодарное население поставило ему памятник за процветание края. 

Замечательна система налогов. Например, на золотых приисках налог взимается с числа рабочих, совершенно независимо от результатов работ. Сейчас на Чёрном Иртыше золотоискателей до 30 000 человек. Конечно, всё это сводится к порче золотоносной почвы. Переезжаем в маленький домик при Русско-Азиатском банке. Вероятно, придётся пробыть ещё недели две. 

15 апреля. 
Рассказы о дуту. Пекинское правительство неоднократно пробовало смещать его, но хитрый дуту собирал подписи местных баев, и в Пекин следовала составленная им петиция населения о том, что лишь присутствие Янь-дуту обеспечивает спокойствие области. Но спокойствие области дуту подобно смерти. Правитель утверждает, что построение фабрик и расширение производств создаст класс рабочих, а потому не следует развивать производства и строить фабрики. 

В 1913 году правитель заподозрил измену своих восьми родственников. Потому он устроил парадный обед, пригласил всех должностных лиц и во время обеда собственноручно застрелил главного заподозренного, а стража тут же за столом прикончила семь остальных. В 1918 году дуту возымел злобу против одного из амбаней. Он послал опального в Хами, а по пути амбань был заклеен бумагой, и таким необыкновенным путём задушен. В "Саду пыток" Мирбо это измышление зла было упущено. 

Конечно, сборы на установку памятника дуту были произведены по всему краю насильственной подпиской. И от "благодарного населения" появилась безобразная медная фигура с золочёными эполетами и звёздами. Для улучшения нравов своих чиновников дуту запрещает им выписывать иностранные и лучшие китайские газеты. Чудовищно видеть все эти средневековые меры в дни эволюции мира. Немногим чутким молодым чиновникам приходится очень тяжко. Вспоминаю грустную улыбку амбаня Паня в Аксу. Понимаю, отчего у него были газеты лишь от Кавальери. Надежда одна: дуту очень стар и его "благотворное" омертвление огромного края не сможет продолжаться долго. Не надо забывать, что население хорошо помнит тех немногих китайцев, которые не грабили и не проявили человеконенавистничества. Хорошо, тепло вспоминают Пань Да-женя, отца нашего знакомца из Аксу. Когда хоронили старого Пань Да-женя, весь город вышел его проводить. Сверх обычая старый чиновник не оставил никакого состояния, ибо не брал взяток. 

Сегодня праздник рамазана. Город разоделся в яркие одежды. Ходят друг к другу с визитами. Утром до 2000 человек на открытом поле слушали проповедь муллы. Два китайских визита - Чжу Да-хен и Фань с переводчиками. Молоденький Чжу Да-хен явно нам симпатизирует, и его живые глаза могут прямо смотреть на нас. Чаще отворачивает глаза Фань. Теперь у него новая отговорка: все наши неприятности проистекли от пекинского правительства, которое не известило Синьцзян о нашем приезде. Но ведь с 12 октября по сегодня Фань имел достаточно времени, чтобы снестись с Пекином. И нечего валить на Пекин вину Синьцзяна. 

16 апреля. 
Дошли странные сведения о разграблении фресок Дуньхуана. Если эти сведения верны, то такое вандальство должно быть расследовано, как совершенно недопустимый факт разрушения почти единственного сохранённого памятника. Рассказывается, что "приехали какие-то "американские" торговцы, вырезали куски фресок и успели увезти много ящиков". Будто бы китайцы гнались за похитителями, но по обыкновению были неудачны. И в результате - искалеченный памятник. Учёный мир не должен оставить без расследования разрушение единственного памятника. Конечно, Прист, бывший осенью в Дуньхуане, может дать достоверные и подробные сведения. Мы же можем лишь занести этот факт для сведения. Как будет возмущён Пеллио, узнав о разрушении изученного описанного им памятника. Здесь вся иностранная колония знает о случившемся. 

Сейчас идёт по улице "полк". Неужели это сборище оборванцев может кому-то оказывать какое-то сопротивление? Хитрый дуту играет на этих оборванных струнах. То он вызовет к жизни дунган, то мусульман, то калмыков, то киргизов. То он вынесет разноцветных петухов и скажет: чей петух победит, тот и будет первым. А петух соответственной окраски уже подготовлен и побеждает соперников, подтверждая желание правителя. То правитель изобретёт несуществующий заговор или восстание. Много изобретательности поработителя... 

Возмущаемся расхищением Дуньхуана, а нам приводят в пример расхищение мечетей Прикаспийского края в 1918 и 1919 годах. В Мерве, Полторацке, в оазисе Анау вырезаны и расхищены иностранцами ценные стенные изразцы. Французы разрушают Дамаск. Что это? Неужели исполняются какие-то космические законы? "Идущие к пропасти с содроганием продолжают свой путь судьбы". Так сказано в учениях мудрых об исполнении сроков. 

17 апреля. 
Среди долгих путешествий ускользают целые события. Только что мечтали о поездке на острова Пасхи, а здесь говорят о гибели этих островов три года тому назад. Неужели гиганты Атлантиды уже навсегда погрузились в пучину, и поток космоса - эта сантана буддизма - совершает своё непреложное течение. За время наших хождений по горам и пустыням какие-то звёзды из мелких сделались первоклассными величинами. Ещё опустился в море какой-то остров с десятитысячным населением. Усохли озёра, и прорвались неожиданные потоки. Космическая энергия закрепляет шаги эволюции человечества. Вчерашняя "недопустимая" сказка уже исследуется знанием. Испепеляется отброс, и зола питает побеги новых завоеваний. 

В тишине фактории Урумчи консул Быстров широкоохватно беседует о заданиях эволюции общины человечества, о движении народов, о знании, о значении цвета и звука... Дорого слушать эти широкие суждения. Одни острова погрузились в пучину и вознеслись из неё другие, мощные. 

18 апреля. 
Поездка за город, устроенная Ян Чан-лу и Чжу Да-хеном. Смотрели храм "бога-чёрта" с изображением ада. Храм бедный. Изображения безобразны. Чжу уверял, что это буддизм, но потом и сам сознался, что такая "народная примитивная религия" не имеет ничего общего с буддизмом. Ад представлен очень недекоративно. В продолговатом помещении на полу расставлена толпа плохо и недавно сделанных фигур. Своеобразный сад пыток. Смалывают грешников жерновами, сплющивают прессом, усеянным гвоздями, распарывают животы, кипятят в смоле, раздирают крючьями и членовредительствуют над грешниками всеми мерами, доступными китайской фантазии. Особенно возмутительно поведение праведников, нагло и самодовольно наблюдающих мучения с мостиков и балконов рая. Не указано, в каком разряде ада будет помещен сам дуту. Весь этот паноптикум производит жалкое, ненужное впечатление. 

Едем затем к статуе дуту со всем её безжизненным медным "величием", к павильонам и пруду, им устроенным. Первое проявление зачатков общественности. После того поднимаемся за рекою на гору к даосскому храму, с богом всех богов. По одну его сторону шестирукий бог лошадей и животных, по другую - бог насекомых. Впечатление храма несколько лучше и чище, вероятно, благодаря более уединённому положению на горе. С ближней скалы виден весь город и округа всех гор и холмов. Лучшее место из всего виденного в Китайском Туркестане. После этого остаётся храм бога грома - бедный и малоинтересный; а затем чай и обед с утомительным сидением на полу. Старик Ян Чан-лу быстро напивается, и сын отправляет его домой. 

Хороший разговор с Б. Истинно, можно поражаться широте взглядов его. 

От Богдо-Ула поднимаются тучи. Холодеет к вечеру. Надо будет найти время и съездить в старое Урумчи, которое отстоит за 10 вёрст. Там-то и есть тот красный храм, по которому и называется город. К вечеру - игра в городки. На дворе консульства толпа народа. Качели, гимнастика, гигантские шаги. Русские, мусульмане, дунгане, китайцы, детишки. Там же предположено устроить клуб. Просто, по-человечески. Весело смотреть. 

19 апреля. 
Похолодало. Это не спасло бога воды от большой неприятности. Ввиду бездождия генерал-губернатор приказал вынести водяного бога из храма и отрубить ему руки и ноги. Когда-то мы читали о дикарях, секущих своих богов за нерадение, но, оказывается, эти дикари живут в Урумчи и ими предводительствует генерал-губернатор, считающий себя магистром китайских наук. Но кто знает, просто ли бог лентяй? Не было ли у него зловредных мыслей возбудить народ и против генерал-губернатора? При таком количестве богов можно ожидать всяких группировок, вредных для "правительства". Местные обыватели настолько привыкают к подобному правлению, что самые странные факты им начинают казаться естественными. Нельзя строить фабрик - это естественно. Нельзя добывать нефть - естественно. Нельзя получать газеты - естественно. Нельзя иметь врача - естественно. Всё становится естественным. 

Из горных щелей вьются струйки дыма - это ползёт подземный пожар угля и гибнет ценнейшее достояние края. К Гучену, в долине смерти, лежат кучи костей - следы многотысячной резни. Большинство мёртвых развалин стоит свидетелями резни и предательства. Но провинция "спокойна", и только кладбище спорит о большем спокойствии. Как взорвётся это спокойствие смерти? Кто придёт? Откуда придёт? Кто возмутится изнутри? В молчании кладбища трудно понять, которая могила будет первой. 

По ночам проходят какие-то банды оборванцев, именуемых солдатами, в направлении Хами. Говорят, дуту полагает, что, насильственно собирая оборванцев с базара в казармы, он освобождает город от опасного элемента. Но какова будет судьба этих вооружённых шаек и против кого они обратят своё заржавленное оружие? Пришла шанхайская газета с описанием разгрома китайскими армиями американской миссии и убийства миссионера. Прежде это известие кого-то взволновало бы, но теперь никто не изумляется. А как же иначе? Спрашивают нас: "Уверены ли мы в пропуске китайцами на Чугучак?". Мы отвечаем: "Куда же иначе нас денут китайцы?". Нам говорят: "Всё возможно". И приводят случаи каких-то нелепых запрещений и насилий. Когда изумляемся "местным делам", здешние жители нам говорят: "А разве в Америке и Европе не знают, что такое Синьцзян?". Если бы мы знали половину действительности, мы никогда не продолжили бы наш путь через Китай. 
На Богдо-Уле выпал снег. Надо топить печи. 

Н.К. Рерих. Богдо-Ула. Утро. 

20 апреля. 
За ночь всё побелело. Давно не видели снежных гор, со всею их хрустальностью и тонкостью линий. Горы, горы! Что за магнетизм скрыт в вас! Какой символ спокойствия заключён в каждом сверкающем пике. Самые смелые легенды рождаются около гор. Самые человечные слова исходят на снежных высотах. К вечеру пошёл снег и в низинах, и вся округа приняла зимний характер. Приходит Зинькович. Говорит о всех темах, нам близких. Его странствия и приключения - это целое повествование. Невыразимая прелесть есть в том, что люди сдвинулись с мест и на невидимых крыльях сделали землю маленькой и доступной. И в этой доступности есть эмбрион доступности дальних миров. 

21 апреля. 
С утра идёт снег. Богдо-Ула показался весь снежный и синий. Странно, Ф. не верит в ужас некоторых кварталов в Бомбее. Не может допустить, что эти позорные клетки с женщинами существуют. Но ведь каждый шофёр это знает и даже без вашего желания привозит вас показать этот ад, для существования которого должна существовать земля столько тысячелений! 
М. говорит: "Китайцы хотят, чтобы их оставили в покое". Согласен, и всегда стою за неприкосновенность свободы, но тогда она должна быть подлинной и не лицемерной. Самая земная гадость - это лицемерие, невежество и предательство. 

22 апреля. 
В шесть часов утра всё покрыто снегом. По Богдо-Улу тянутся клубы молочных облаков. 
"Старый лама пошёл искать Манджушри, владыку мудрости. Долго ходил. Наконец видит человека, мнущего кожи. И стоит перед ним ведёрко с омывками от кож. Одна грязь. И спросил лама человека, не слыхал ли он пути к Манджушри? А тот даёт ему пить из грязного ведёрка. Лама ужаснулся и ушёл скорее. Но встретился ему лама ясновидящий и пеняет: "Глупый лама, ведь ты нашёл самого Манджушри, и грязь обратилась бы в напиток мудрости, если бы ты нашёл отвагу отведать её". Так говорят о бесстрашии прикоснуться к материи. Очень значительны беседы этих дней. 

Олеты знают легенду об Иссе, так же как и торгуты. Ещё непонятнее становятся злоречия миссионеров против этого документа. Каждый образованный лама спокойно говорит об Иссе, как о всяком другом историческом факте. 

Интересно говорит Ат-Табари о пророческом призвании Магомета ("История пророков и царей"). "Первое, чем началось откровение посланника божьего, были внушения истины, которые приходили подобно утренней светозарности. Затем он проникся уединением и оставался в пещере на горе Хира. 

Н.К. Рерих. Магомет на горе Хира

И вот пришёл к нему предвечно Истинный. И сказал ему: "Магомет, ты - посланник Божий". "Я стал на колени, - говорит посланник Божий. 
Я стал на колени, - говорит посланник Божий, стою жду. Затем медленно я вышел. Сердце моё трепетало. Я пришёл к Хадидже и сказал: "Закутайте, закутайте меня", и прошёл страх мой. И Он опять явился мне и сказал: "Магомет, я Гавриил, а ты - посланник Божий". 
Восклицание: "Закутайте меня" - придаёт такой оккультно подлинный характер сообщению. 

"Сказал Магомету Варака, сын Науфала: "Это божественное откровение, которое было ниспослано Моисею, сыну Умрана. Если бы я дожил до того времени, когда твой народ изгонит тебя!" - "Разве я буду изгнан им?" - сказал Магомет. "Да, - ответил он. - Поистине, никогда не являлся человек с тем, с чем ты явился, без того чтобы не возбудить к себе вражду. Воистину будут считать тебя лжецом, будут причинять тебе неприятности, будут изгонять и сражаться с тобой". Слова Вараки увеличили твёрдость его и рассеяли его беспокойство". 

23 апреля. 
Вот и солнце опять! Сведения о том, что дорога в Китай совершенно непроездна. Решительно все говорят о войне, о грабежах и, конечно, о наступающей жаре. Этот путь закрыт. Странно также, что о вывозе фресок из Дуньхуана никто, кроме Ф., не слышал. Конечно, Прист должен знать все эти дела. 

Зинькович читает дуту конституцию Советов. Дуту находит её очень замечательной и "пригодной для Центрального Китая, но не для его провинции". Вот уж старый лицемер дуту! Оказывается, у этого лицемера имеется даже юридическая школа в Урумчи. Можно представить, какое "право" там преподаётся. По какой статье этого "права" учитываются все грабежи и поборы, установленные чиновниками? Одни говорят: "Надо Китай изучать с его парадного крыльца - от океана". Но будет правильнее знать прикрытые недра, где ничто "не проветрено" и можно увидеть тысячелетнюю атрофию. Конечно, дуту думает, что до него через пустыню никто не дойдёт. 

Неожиданно пришло письмо из Сиккима от полковника Бейли. Пишут о высланных книгах, но значительная часть их не дошла. Из Америки нет сведений. Вероятно, письма тоже исчезают или задерживаются. Какой чистый воздух сегодня! 

После смерти Ленина Е Чин-бен писал: "Народы многих называют славными героями, но в сущности только малое количество людей заслуживает этого названия. Таким был он, пользовавшийся всеобщей любовью, - "яркая звезда человечества", и может быть сравнён с Шакья-Муни и с Христом. Небеса безжалостны; он ушёл из нашего мира, но идеи его будут жить вечно". Есть же где-то светлые и смелые, и честные китайцы, но ведь мы-то их не видим. А так хотели бы увидеть! 

24 апреля. 
Получили приглашение от комиссара по иностранным делам Фаня на обед завтра. Разве это не лицемерие? Одной рукой всё запрещать, а другой приглашать на обед. Если это "искусная" дипломатия, то она вовсе не искусная, ибо умное действие познаётся по результатам. И, конечно, лицемерный обед не может исправить отношения. Лучше бы разрешили побывать в буддийских монастырях. Кстати, оружие наше отобрано и так и не возвращено. 

Список приглашённых на обед самый нелепый: миссионер-католик; Калин - немец; Кавальери - итальянец; Чанышев - мусульманин, и какие-то китайцы. Из русской колонии всего один Ф. Посмотрим. 

Г[олубин] рассказывает о сёлах "кержаков" на Монгольском Алтае. Эти "кержаки", то есть староверы, сохранили все свои обычаи: свои моленные, своих начётчиков, свою пищу и полное удаление от "мирских". Не употребляют ни водки, ни табаку. Занимаются пчеловодством, пушниной, рыболовством, скотоводством. Среди дунган и киргизов стоят три села дворов по 50, по 60, и ничто новое не проникает за их околицу. Вероятно, они поддерживают связи со своими единоверцами на Русском Алтае. 

И странно и чудно - везде по всему краю хвалят Алтай. И горы-то прекрасны, и кедры-то могучи, и реки-то быстры, и цветы-то невиданны. А на реке Катуни, говорят, должна быть последняя в мире война. А после - труд мирный. 

Год назад в Тибет шло посольство из Монголии - около 30 человек монголов и трое русских. На тибетских перевалах умерло 20 монголов и двое русских. По описанию, они умерли как бы от каких-то газов. Конечно, что-то могло случиться в области гейзеров и старых вулканов, или причиною могли быть и зимние вихри. Но факт любопытен, тем более что его трудно выдумать. 

25 апреля. 
Плавники акулы, древесные грибы, водоросли красные и белые, бамбуки, семя лотоса, голубиные яйца, трепанги и много других слизких и скользких блюд. Их подсахарили сладким рисом и розами. Мы кончили. В павильоне генерал-губернаторского сада три стола. Один весь китайский. Другой весь мусульманский, без ингредиента свинины. Третий - международный, где представлены Китай, Россия, Америка, Германия, Голландия, Италия. Сам Фань - хозяин - ничего не ест. Он объясняет это своим строгим вегетарианством. Его водорослеобразное лицо улыбается; вероятно, он глубоко ненавидит всех иностранцев и полон самого тонкого лицемерия. Неужели Фань думает, что нелепый обед смывает все оскорбления, сделанные хотанскими и карашарскими властями? Ни единого слова о расследовании не произнесено Фанем. Где же она, политика и дипломатия? На его лице лишь лицемерие, такое явное, такое неприкрытое. После обеда топтание около пруда, где стоят на мели две джонки. Потом низкие поклоны Фаня. 

Проходим мимо истукана губернатора и едем к радушному Кавальери. Хорошо кончается день. Кавальери везёт нас на моторе по окружной дороге. Свежий ветер. Ясные, поистине небесные горы. Испарения вновь выпавшего снега делают дальние цепи и пики воздушными и прозрачно-сапфировыми. А поближе лиловые бугры и залитые солнцем глиняные зубчатые стены. Так бодро, так свежо и прекрасно, и сам "вегетарианский" лицемер Фань начинает превращаться в студенистую водоросль. Колин, представитель немецкой фирмы "Фауст", ехал через Россию и хвалит все условия проезда. Сообщает, что из Кульджи едет в Пекин "для магнитных съёмок" Фильхнер и через неделю, вероятно, будет в Урумчи. Любопытно встретиться. В Урумчи хорошо поминают приезд С.Ф. Ольденбурга. 

26 апреля. 
Киргизы скачут на белых лошадках. На головах - стёганые цветные шишаки, точь-в-точь, как древние куяки русских воинов. На макушке пучок перьев филина. На руке иногда сокол с колпачком на глазах. Получается группа, подходящая и в XII и в XV века. И тут же на улице стоит мотор Кавальери - сильный паккард, без повреждения проделавший весь путь от Пекина до Урумчи. Мотор принадлежит Русско-Азиатскому банку, но генерал-губернатор запретил пользоваться машиной, и её пришлось за бесценок продать. Одним своим видом паккард напоминает, что путь от Урумчи до Пекина вполне может быть сделан на моторе. А человеческое невежество и лицемерие твердит своё мертвенное "нет!". 

Сегодня иностранная колония провожает С. Уезжают они по требованию китайцев, ибо С. слишком многое знает. Почта задержалась на семь дней. Вероятно, препятствует ледоход на Иртыше. 

Опять студёный ветер. Опять сине-прозрачен небесный Богдо-Ула. Но вот истинный знак добрый. Тибетец-лама, которому мы дали 100 лан в Карашаре (в ставке), пришёл сегодня. Принёс деньги, извиняется, что не может идти с нами. Ему не удалось продать лошадей и овец. Сейчас кони худы, корма нет, продать некому. Бросить табун нельзя, и вот он не может идти с нами. Пробудет здесь до нашего отъезда и пойдёт обратно. Вот это по-тибетски! (Он шёл десять дней, чтобы вернуть деньги и объяснить дело). До сих пор ничего дурного мы не видели от тибетцев-буддистов. Жаль, что не пойдёт с нами. Начитанный и с отличным выговором. Напился чаю и чашку вытер. Поел творогу и тарелку вытер и стул на место поставил. 

Юрий и лама много успеют сказать. Ходили за город к озёрам. 

27 апреля. 
Характер переговоров с Фанем. Ему говорят, что данная река течёт на восток, а он говорит, что на запад. Ему ссылаются на карты, а он твердит своё. Ему указывают на личное свидетельство, а он твердит своё. Так, вопреки очевидности, вопреки фактам. Попробуйте делать договоры при таких условиях. 

Местный священник сделал из Ленина кесаря. Какие-то люди из русской колонии затруднялись прийти на открытие памятника Ленину, опасаясь контроверзы с религией. Но священник сказал проповедь и указал: "Воздайте Богу божие, а кесарю кесарево". Тогда затруднение исчезло. 

Граница между Монголией и Китаем во многих пунктах не выяснена. Шар-сюмэ до сих пор остаётся в неизвестной зоне. Конечно, китайцы всячески оттягивают конечный раздел. 

28 апреля. 
Паломники не пропускаются в Тибет. Некоторые хошуты собрались тайком и отправились в Тибет в феврале. Удастся ли им пройти через границу? О чёрном камне здесь знают, ждут камень. Также знают буддисты легенду об "Иссе, лучшем из сынов человеческих". Принимают этот документ, как он есть, во всей его древности. 

Целый ряд сведений о иезуитстве дуту и как он освобождался от неприятных ему чиновников, поражая их в спину. Вчера дуту запретил постановку памятника Ленину на дворе консульства. Даже на внутренней территории консульства дуту пробует распоряжаться. Так, так! Так же дуту протестует против качелей, гигантских шагов и игры в городки во дворе консульства. Протест объясняется заботою о неприкосновенности консула. Опять лицемерие, грубое, неприкрашенное! Это уже не лакированная старая китайская работа, а гримаса испорченной маски. Дуту требует отозвания консула Думписа из Кашгара. Дуту запретил на десять дней продажу мяса и "пролитие крови". 

Где граница лицемермя и фетишизма?! И стоит тёмный истукан дуту, и на тёмном теле горят золотые эполеты, ленты и звёзды. Широко расставлены медные ноги истукана, и низко кланяется ему с улыбкой черепа Фань. Один лицемер приказывает, другой лицемер низко ухмыляется, третий лицемер в Хотане чистит свой маузер для предательства. Откуда этот обычай в Синьцзяне кончать с "неприятными" людьми после обеда, в спину? Из каких глубин человеконенавистничества, из каких веков темноты пришла эта техника предательства? И темнота эта прикрывается "учёными званиями". Дуту - магистр. Фань - доктор наук, юрист и писатель. А где же их сочинения против фетишизма, которому они потворствуют? Где же их осуждения продажи людей, предательства и лжи, которым они так низкопоклонно служат? 
Весь день здесь шумит сухой, палящий буран. 

29 апреля. 
После жаркого бурана - сухой ветреный день. Дождя нет. Мусульмане, татары и сарты смеются над приказом дуту не колоть десять дней животных, не продавать мяса и сечь бога воды за бездождие. Буддисты, калмыки и тибетцы прямо глумятся над таким фетишизмом. Дунгане и киргизы, как и мусульмане, тоже смеются и глумятся. Спрашиваю, для кого же устроен этот смехотворный акт дикого фетишизма? Значит, вся эта комедия сделана для китайцев. Значит, именно китайцы ещё подвержены первобытным формам фетишизма. Ведь мы это не знали, относя китайцев к верующим по "справедливости" Конфуция. И не сам ли дуту в глубине души будет сечь водяного бога? Ведь "водяной бог" имеется лишь у китайцев. Значит, и сечение бога нужно только китайцам. И китайские "доктора" и "магистры" искренно инспирируют эту вредную чепуху. Но чепухой занимаются очень деятельно. 

Сейчас издан новый приказ. Разрешить продажу мяса в течение трёх дней, а после опять продажа мяса будет запрещена под страхом тюрьмы. Больше всех страдает от фетишизма дуту наш Тумбал, которому мясо нужно. Рядом с чепухой "водяного бога" происходит и другое странное действие. 

По-прежнему каждую ночь в направлении Хами отправляются отряды оборванцев. Против кого же направлена эта своеобразная "мобилизация"? Может быть, против отрядов народной армии Фына? Конечно, все эти посылаемые ночью оборванцы не солдаты, а просто фетиши, никуда не годные. Конечно, из двадцати четырёх пушек, сданных Анненковым, всего две в порядке. Но ведь и пушки, вероятно, рассматриваются не более как фетиши. Сегодня назначен большой парад "войск". 

Спрашиваем себя: "Зачем Фань устраивал нам обед?". Не есть ли это начало каких-то новых неприятностей? Ведь и в Хотане все преследования даотая начались с сорокаблюдного обеда, с почётных караулов и с уверений "мы ваши друзья". Вообще, здесь у синьцзянских китайцев слово "друг" имеет какое-то особое значение, и с нашими мерками нельзя подходить к местному понятию.     Продолжение...