ГЛАВА XXVII. 
    
   ИЛЛЮЗИИ. 
    
   Однажды элементальный посланник Е. П. Б. позвонил волшебным колокольчиком особенно жалостливо: в этот момент умерла её домашняя канарейка. От того, что это связано с воспоминанием о настоящей скорби Е. П. Б., сей факт неизгладимо запечатлелся в моей памяти. Это была всего лишь обычная домашняя канарейка, не такая уж и красивая, но удивительно трудолюбивая и хозяйственная; очевидно, она стала такой привлекательной благодаря тому, что была сама собой. Я не помню, где мы её раздобыли, но думаю, что Е. П. Б. привезла её из Филадельфии, а я купил ей друга – великолепного певца – в Нью-Йорке. Не важно. Они жили у нас долгое время и стали нам почти как дети. Мы позволяли им летать по комнате в своё удовольствие, и кенар мог усесться на картинной раме возле нашего рабочего стола и вознаграждать нас очень мелодичным пением. Канарейка самым бесстрашным образом могла неожиданно прилететь к нам на стол и начать разгуливать и щебетать прямо перед нашим носом. Она могла взять и унести для постройки гнезда под потолком, которое находилось в трубке светильника с бронзовым орнаментом, либо концы шпагата, либо другие подходящие для этого материалы. Казалось, она особенно ценила нарезанные ножницами длинные тонкие бумажные обрезки, которые получались, когда Е. П. Б. делала вставки и правила листы своей рукописи. Иногда маленькая «Дженни» ждала, когда же её благоверный оторвёт кусок бумаги и бросит его на стол или на пол, затем подпрыгивала к нему и уносила добычу под одобрительную песнь её великолепного супруга, «Пипа». На полу у нас лежал турецкий ковёр с бахромой по краям, который мог бы дать Дженни всё необходимое для её дела. Маленькая птичка брала одну из прядей в свой клюв, обвивала ею свои ноги, а затем откидывалась назад, дёргала и тянула её изо всех своих сил, тщетно пытаясь оторвать. 
   Когда строительство гнезда было закончено, Дженни начала обживаться под потолком над нашим столом, и её маленькая головка показывалась из-за края бронзовой чаши или орнамента на газовом рожке. Пип спел свою песню любви, и мы с удовольствием и интересом ждали проклёвывания яиц. Шли недели, Дженни продолжала их высиживать, а мы всё ждали. Но птенцы не появлялись, и мы задались вопросом, что же происходит наверху. В конце концов, однажды, когда птица отлучилась поклевать семян и попить воды, на наш письменный стол я взгромоздил стул, который Е. П. Б. стала придерживать, а я взобрался заглянуть в гнездо. Оно было абсолютно пусто, без птенцов и скорлупы, целой или взломанной: мы обманулись хлопотами нашей маленькой канареечки. Е. П. Б. дала единственно возможное объяснение, сказав что «Дженни высиживала свои иллюзии»: то есть, она убедила себя, что отложила яйца и что её долг их высидеть! В течение многих месяцев у нас и наших птичек всё шло хорошо, но, в конце концов, наш квартет распался в связи со смертью Дженни. Мы нашли её в своей клетке, лежащей на спине на последнем издыхании. Я взял её и вложил в руку Е. П. Б., и мы вместе стали оплакивать нашу домашнюю любимицу. Е. П. Б. её поцеловала, нежно погладила крылышки, попыталась восстановить её жизнеспособность вдыханием магнетизма, но ничего не получалось; вздохи птички становись всё слабее и слабее, пока мы не убедились, что её жизнь – вопрос лишь нескольких минут. Тогда суровое гранитное лицо Е. П. Б. растаяло от нежности, она распахнула своё платье и положила маленькую Дженни к себе за пазуху, словно пыталась дать ей жизнь, поместив её рядом с сердцем, что с жалостью билось для неё. Но всё было тщетно; последовал последний вздох, последний трепет сердца птички, а затем? Затем из Акаши, что вокруг нас, раздался пронзительный, мелодичный и ясный волшебный звон, реквием по ушедшей жизни, и Е. П. Б. расплакалась над своей умершей птичкой. 
   Говоря о возможностях майи, к какой категории мы отнесём нижеприведённый феномен? Однажды, работая за столом, Е. П. Б. посадила огромное чернильное пятно на светлый батистовый халат, который она носила. Должно быть, она пролила с чайную ложку жидкости, которая стекла с подола юбки на пол дюжиной струек. Халат был испорчен. Приоткрывая завесу тайны по поводу сделанных ею комментариев, я только скажу, что они были скорее грубые, чем поэтичные. Однако вскоре она продемонстрировала мне, что вред не был непоправимым. Шагнув по направлению к своей спальне, но не переступая порог, она повернулась ко мне спиной и стала водить руками по всему своему платью, точнее, по всем его местам, до которых она могла дотянуться. Спустя мгновенье Е. П. Б. повернулась ко мне и вот: светлая запятнанная одежда исчезла, и она стояла, одетая в халат шоколадного цвета! Была ли это майя? Если да, то когда же она истощится? Она носила это коричневое платье, пока оно не пришло в негодность, и того светлого халата я больше никогда не видел. 
   Однажды она с большим восторгом поведала мне о майе, которая была наведена на неё саму. 
   Она рассказала, что путешествовала по пустыне с неким коптским белым магом, имя которого должно остаться в тайне. После того, как однажды вечером разбили лагерь, она выразила горячее желание выпить чашечку хорошего французского кофе с молоком. «Конечно же, если вы хотите его так сильно», – сказал опекавший её проводник. Он отправился к перевозившему багаж верблюду, зачерпнул из кожаного мешка воды и через какое-то время вернулся, держа в руках ароматный кофе, смешанный с молоком, в чашке для курения. Разумеется, Е. П. Б. подумала, что этот кофе был произведён феноменальным образом, так как её спутник был высоким адептом, обладающим очень большими способностями. Поэтому она поблагодарила его и выпила чашку, придя в восторг и заявив, что никогда не пробовала лучшего кофе даже в кафе Парижа. Ничего не сказав, маг лишь любезно поклонился и встал, будто желая получить чашку обратно. Е. П. Б. потягивала ароматный напиток и весело болтала, но вдруг – что это? Кофе исчез, и ничего, кроме простой воды в её чашке не осталось! Вода никогда не была чем-то другим; Е. П. Б. пила, обоняла и смаковала майю горячего ароматного мокко. Конечно, можно сказать, что это такая же иллюзия, какую можно увидеть на любом заезжем месмерическом представлении, где парафину придаётся вкус шоколада, а уксусу – мёда. Но есть и отличие, заключающееся в том, что в случае Е. П. Б. иллюзия была наведена в полной тишине простой передачей мыслей и касалась предмета, который она своими чарами умела производить для третьих лиц. Между грубыми гипнотическими экспериментами в сельском доме, производимыми ради заработка, и высочайшим образцом майявического очарования, молча наброшенного на одного человека или на толпу Восточным фокусником, факиром, саньясином или адептом, различие лишь в степени. В основе всех этих и других феноменов, наблюдаемых благодаря функционированию органов чувств, лежит единый принцип. Вызвана ли майя извне произнесённым словом, наводящим жестом или молчаливой волей кого-то или порождена изнутри обманутым воображением, действующим на чувства через волю, всё суть одно и то же, и тот, кто тщательно изучит логическую основу представления сельского балаганщика и нагого индийского фокусника, будет в состоянии понять теорию майи в космическом масштабе. Когда кто-то постоянно живёт с человеком, который обладает способностями наводить чары на его волю, то через некоторое время у него появляются очень тягостные мысли, потому что он никогда не знает, что из сказанного и увиденного реально, а что нет. Поэтому даже визит, который нанёс мне Махатма и который сопровождался его прикосновением ко мне и разговором, а также моё восприятие его как человека в физическом теле, подобного мне самому, в действительности не могли быть доказательством того, что в то время я не находился под внушением. Надо вспомнить, что в ходе нашей беседы мне на ум приходили именно такие мысли, и перед расставанием Махатма с улыбкой представил мне доказательство, которое я хотел, оставив на моём столе свой тюрбан из вполне материальной хлопчатобумажной ткани с выведенной на нём его криптограммой. 
   Как часто в народных сказках мы читаем о «волшебном золоте» и «волшебных камнях», которые на следующее утро превращались в мелкие прутики, листья, солому или другой мусор! Такие истории распространены почти в каждом краю и среди любого народа. Я слышал их и в Индии. Такие случаи иллюстрируют принцип майи; но из ранее приведённого примера о возмещении Махатмой полдоллара, потраченного мною на принадлежности для рисования, с помощью которых для меня создали Его портрет, может следовать, что тот человек, который по своей воле может произвести майю денег, также может либо создать реальную монету, либо в соответствии с законом телепортации (apport) взять её из какого-то удалённого места, где она только что лежала. 
   Создание двух китайских или японских картин с дамами было чарами, как и следующий случай. Уважаемый Дж. Л. О'Салливан, бывший посол США в Португалии, уже упоминался ранее, когда разговор заходил о феномене удвоения предметов. Как-то во второй половине дня я принёс домой банкноту в 1000 долларов и отдал её на хранение Е. П. Б.. Она достала её из выдвижного ящика, дала мистеру О'Салливану её подержать и, скрутив, вложила в его руку. Вскоре она попросила его разжать свой кулак и посмотреть, что он в нём найдёт. Он так и сделал, и, разворачивая банкноту, обнаружил внутри неё другую, её точную копию на бумаге с таким же серийным номером и отпечатанными знаками на обеих её сторонах. «Ну что ж», – он воскликнул, – «это известный способ стать богатым»! «На самом деле, нет», – ответила Е. П. Б., – «это только психологический фокус. Мы, кто обладает способностями делать это, не смеем использовать их в наших собственных или чьих-либо других интересах, также как и вы не осмелились бы совершить подлог с помощью фальсификации. В таком случае это было бы воровством на уровне Правительства». Она отказалась удовлетворить наше любопытство в отношении того, как она осуществляет удвоение предметов, говоря нам со смехом, чтобы мы сами додумывались до этого, если сможем. Эти две банкноты положили в выдвижной ящик, и когда ушёл наш посетитель, она показала мне их снова, но оригинал остался, а дубликат исчез. 
   Незадолго до того, как мы покинули Нью-Йорк, как-то вечером Е. П. Б. вышла со мной в магазин купить себе кое-что. Цена покупок составила пятьдесят долларов, но так как у неё на тот момент вообще не было денег, то я оплатил счета и выдал расписку. Но как только мы уже собирались войти в дверь нашего дома, она перестала за меня держаться, взяла за руку и сунула в неё несколько банкнот со словами: «Здесь ваши пятьдесят долларов»! Я повторяю, что у неё не было своих собственных денег, и ни один человек не входил в дом, у кого бы она могла их занять: когда мы вышли из дома, она не знала, чтó она будет покупать и сколько она потратит. Просто у неё были деньги, когда она действительно в них нуждалась, и они появлялись сразу же, как только требовались. 
   Например, однажды меня попросили поехать в один город, чтобы выполнить для Махатм определённую работу, предоставляющую очень большие возможности при условии её выполнения. Я прикинул, что она потребует от меня, по меньшей мере, один или два месяца, и так как я оплачивал содержание «Ламасери» и погашал прочие большие расходы из своего кармана, то откровенно сказал Е. П. Б., что не могу позволить себе проводить время вдали от Нью-Йорка. «Очень хорошо», – сказала она, – «делайте так, как считаете правильным; вы ещё не принятый ученик, и Братья не имеют ни малейшего права отстранять вас от вашего бизнеса». Тем не менее, я не мог вынести мысли об отказе от дела, о котором просили меня Учителя, и хотя и не видел, каким образом могут быть исполнены мои обязанности во время моего отсутствия, но в итоге сказал, что поеду любой ценой. Е. П. Б. спросила меня, сколько денег я приблизительно потеряю, если уеду, и я ответил ей, что по самым скромным подсчётам не менее 500 долларов в месяц. Я уехал и вернулся к адвокатской работе только на второй месяц. Когда я пошёл в банк, чтобы узнать, сколько денег у меня на счету, я изумился, когда мне сказали, что сумма, на которую я рассчитывал, оказалась ровно на тысячу долларов больше. Неужели бухгалтер ошибся? Нет, сумма была именно такой. Тогда я спросил его, не припоминает ли он появление человека, который, возможно, дважды пополнял мой счёт каждый раз на 500 долларов. К счастью, он вспомнил, потому что внешность человека, который приходил, показалась ему очень странной; он был очень высоким, с длинными чёрными волосами, спадающими на плечи, с пронзительными чёрными глазами и лицом коричневого цвета: короче говоря, азиатом. Этот человек сделал оба вклада, просто передав деньги и спросив, не могут ли они быть положены на мой счёт. У него не было моей банковской книжки, и он попросил принимающего деньги кассира самому заполнить бланк, подтверждающий внесение средств на депозит, так как «он не мог писать по-английски». Предположим, что у Е. П. Б. были друзья, подобные тем, которые спустя годы появились у неё в Индии и Европе, и эта ситуация вообще не привлекла бы ничьё внимание, поскольку она могла бы занять деньги, чтобы покрыть мои убытки, у них. Но в то время из её знакомых, у которых она могла бы занять хотя бы сто долларов, что намного меньше тысячи, был только я. Опять же, позже в Бомбее ей всегда давались деньги, когда они были ей крайне необходимы. Когда мы только что прибыли, их едва хватало, чтобы оплачивать наши текущие расходы, связанные с домашним хозяйством, всего лишь в течение нескольких месяцев, не говоря уже о том, чтобы транжирить деньги на предметы роскоши или излишества; и всё же мы с ней двинулись в Пенджаб с Мулджи и Бабулой в то незабываемое путешествие, которое она, раскрасив яркой романтикой, превратила в «Из пещер и дебрей Индостана» и потратили около двух тысяч рупий, не испытывая нужды в средствах. Рог изобилия никогда не истощался, поскольку Учителя, чьему делу мы служили, давали нам всё необходимое. Когда я спросил, как же это возможно, поскольку Учителя живут за пределами мира стяжательства и гонки за деньгами, Е. П. Б. сказала мне, что они являются хранителями спрятанных под землёй несметных сокровищ, которые в соответствии с законом Кармы принадлежат им и могут быть использованы на благо человечества через многих разных посредников. Однако некоторые из этих сокровищ были настолько загрязнены аурой преступлений, что если их выкопать и распространить без учёта тонкостей закона Кармы, довлеющего над ними, то они могут стать рассадником новых преступлений и ужасных человеческих страданий. Опять же, Карма некоторых лиц требует, чтобы они как бы чисто случайно нашли спрятанные деньги или другие ценности, а также притянули бы их к себе с помощью бизнеса более или менее успешно. Такие эффекты компенсации вызваны элементалами минерального царства, с которыми – в соответствии с Восточной верой – люди, кажущиеся баловнями судьбы, тесно связаны через элементалов, преобладающих в их собственных темпераментах. Вопрос о существовании элементальных духов всегда оставался камнем преткновения для спиритов, однако миссис Бриттен, один из их лидеров, заявляет (см. «Знамя Света»), что «ОНА ЗНАЕТ о существовании духов кроме человеческих и видела духовные или элементарные сущности, вызываемые каббалистическими словами и заклинаниями». Кроме этого, уважаемый А. Аксаков утверждает, что: «князь А. Долгорукий, большой авторитет в месмеризме, написал мне, что он удостоверился в том, что духи, которые играют самую важную роль на сеансах, являются элементариями – гномами и т.д. При этом его ясновидящие видели и описывали их» («Спиритуалист» за декабрь 1875 года (Альбом Теософского Общества, том I, стр. 92)). Таким образом, в итоге рука человека, который имеет в себе перевес элементалов, относящихся к природным царствам минералов и металлов, подобно Мидасу, фригийскому царю, будет обладать магической способностью «превращать в золото всё, к чему бы он ни прикоснулся». Поэтому независимо от того, каким бы дурным он ни был, его «везение» может быть постоянным и вездесущим. Также если в нём будут преобладать элементалы водной стихии, то они будут привлекать его к жизни моряка и поддерживать в ней, несмотря на все трудности и страдания. А перевес элементалов воздуха в темпераменте человека будет склонять его в детстве к лазанию по деревьям и крышам домов, а во взрослом состоянии – к альпинизму, воздухоплаванию, ходьбе по канату на головокружительной высоте или к попыткам оказаться над поверхностью Земли каким-либо другим способом. Чтобы проиллюстрировать этот принцип, Е. П. Б. рассказывала мне различные истории. Приводить их здесь необязательно, так как человеческая жизнь изобилует примерами, смысл которых можно постичь с помощью общей схемы, приведённой выше. В отношении Теософского Общества я могу сказать, что в то время как ни Е. П. Б., ни мне не разрешалось иметь излишеств, мы никогда не страдали из-за отсутствия необходимого для нашей жизни и работы. Снова и снова, двадцать, пятьдесят раз я наблюдал, как наша касса оказывалась почти пустой, и впереди маячили весьма обескураживающие в материальном плане перспективы, но я, как только возникала необходимость, то из одного, то из другого места неизменно получал денежные переводы, и наша работа никогда не останавливалась даже на день из-за отсутствия средств на содержание Штаб-квартиры. Тем не менее, посредник невидимых Учителей часто лишался возможностей судить, достаточно или нет тех денег, которые к нему приходили, для успеха в его общественной работе. 
   Когда в 1873 году Е. П. Б. было приказано перебраться из Парижа в Нью-Йорк, вскоре она оказалась в самом удручающем положении и была вынуждена, как упоминалось в предыдущей главе, заваривать кофе по нескольку раз из-за отсутствия пенсов на покупку свежего и, в конце концов, чтобы не голодать, заняться шитьём галстуков. Она не получала откуда-нибудь неожиданных подарков и, проснувшись утром, не находила волшебного золота под своим матрасом. Её время ещё не пришло. И хотя она сама пребывала в бедности, но в течение какого-то времени после своего приезда хранила в чемодане большую сумму денег (я думаю, что около 23000 франков), доверенных ей Учителями, в ожидании их приказаний. Наконец, ей поступил приказ ехать в Буффало. У неё не было ни малейшего понятия, где находится этот город и как добраться до него, пока она не спросила: «Что делать в Буффало?» «Независимо от того, что там делать: взять деньги с собой». По достижении цели её назначения ей было сказано пойти и обратиться по такому-то адресу, отдать деньги такому-то и такому-то человеку, не давать ему никаких объяснений, но взять у него квитанцию и удалиться. Она так и сделала: по указанному адресу она нашла человека, причём нашла в исключительных обстоятельствах. Он писал своей семье прощальное письмо рядом с лежащим на столе заряженным пистолетом, из которого бы он застрелился через полчаса, если бы Е. П. Б. не подоспела. Представляется, – как она рассказала мне впоследствии, – что это был очень достойный человек, которого ограбили на 23000 франков каким-то необычным способом. И это, ради грядущих очень важных для мира событий, которые через какое-то время должны были произойти, обусловило необходимость возврата ему денег в определённый критический момент, и Е. П. Б. явилась посредником, которому поручили выполнить эту милосердную миссию. Когда мы встретились, она напрочь забыла имя этого человека, его улицу и номер дома. Здесь мы сталкиваемся со случаем, когда посредник, избранный для того, чтобы передать деньги получателю, сам находился в весьма бедственных обстоятельствах, но не имел разрешения потратить ни один франк из доверенной ему суммы на то, чтобы купить себе фунт свежего кофе. 
   Я вспоминаю ещё один случай, когда Е. П. Б. раздавала «волшебное золото», если использовать это просторечное выражение. К счастью, облагодетельствованный оставил нам историю, запечатлённую типографской краской. 
   Кажется, на заседании некоторых известных спиритов Бостона (штат Массачусетс) кем-то было сказано про вероятность краха «Спиритуалиста» из-за отсутствия покровительства. Присутствующий на заседании ныне покойный Ч. Г. Фостер, известный медиум, от имени своего контролирующего духа сделал совершенно определённое заявление, что подобного рода бедствия и вправду надвигаются; так в действительности и было, поскольку редактор этого издания, мистер Джерри Браун, очень скоро должен был довольно много заплатить по счетам, но средств на это не было. Эти вводящие в курс дела подробности вместе с нижеизложенным продолжением, приводимом по вырезке из этого журнала, которую я нашёл в одном из наших альбомов, были опубликованы в «Спиритуалисте»: 
   «Несколько дней назад менеджер «Спиритуалиста» получил извещение, предписывающее ему обратиться в офис «Вестерн Юнион Телеграф» и получить деньги, присланные по телеграфу. Он столкнулся со следующим: 
   «Сцена – офис «Вестерн Юнион Телеграф». Время – полдень. Слева на столе стоит приёмник телеграмм. Справа входит посетитель, который предъявляет извещение о переводе ему денег. 
   Работник телеграфа. «Вы хотите получить деньги»? 
   Посетитель. «Да, здесь моё имя и адрес, а это – ваше извещение. Однако я даже не предполагаю, кто бы мог их послать». 
   Работник телеграфа. «Знаете ли вы некого сэра Генри Моргана»? 
   Посетитель. (Широко улыбаясь). «Да, я слышал, что дух упомянутого вами джентльмена, который жил на земле 250 лет назад, особенно заинтересован в моём благосостоянии. Я дам расписку в получении денег». 
   Работник телеграфа. (Отступая назад и изменяя тон голоса.) «Знаете ли вы кого-нибудь, кто может вас опознать»? 
   Посетитель. «Да». 
   Тут же вызываются члены компании, которые знают Посетителя, и ему выплачиваются деньги. 
   Через час приходит телеграмма со словами: 
   «Я перечислил деньги – доллары – заметьте, точно 19 июня и наперекор Чарльзу Фостеру пытаюсь сделать его пророчество оптимистичным. Опубликуйте это. Пойдите в офис «Вестерн Юнион Телеграф», получите деньги и подтвердите их получение по телеграфу. 
   СЭР ГЕНРИ ДЕ МОРГАН». 
   Деньги отправлены из далёкого города. Поскольку в телеграмме нас просят её опубликовать, мы это охотно делаем. Относительно данного случая мы не выдвигаем никакого предположения. Мы уже показали телеграмму нескольким известным спиритам, один из которых предполагает, что какой-то член кружка нас разыгрывает. Ну и ладно. Мы готовы к тому, чтобы над нами шутили подобным образом настолько часто, насколько тот, кто нас разыгрывает, этого пожелает». 
   Конечно, «удалённым городом» была Филадельфия, а отправителем – Е. П. Б., которая – как упоминалось выше – была вместе со мной заинтересована в помощи редактору, чтобы вывести его издание из финансового кризиса. Теперь я полностью осведомлён о размерах собственных средств Е. П. Б. в то время, и я доподлинно знаю, что она была не в состоянии отправлять суммы, ни большие, ни маленькие, третьим лицам, нуждающимся в деньгах, а также что её второй муж был так же беден, как и она сама, и не имел возможности дать ей денег в долг. Она должна была получать деньги, как она получала их для своих покупок в Нью-Йорке и расходов на путешествие в Индию, именно из Ложи. Сэр Генри Морган из телеграммы был Джоном Кингом, якобы контролирующим духом, от чьего имени совершались первые феномены Е. П. Б. в Нью-Йорке и Филадельфии. 
   В то время как я правил гранки этой книги, по интересному совпадению в нашей библиотеке мне попалась книга о Моргане, которая выпадала из поля моего зрения на несколько лет. Она называется «История пиратов Америки от их первого появления до настоящего времени», написанная на нескольких языках и теперь собранная в один том. Содержание: Подвиги и приключения Ле Гранда, Л'Олонэ, Роше Бразилиано, Бата Португальского, Сэра Генри Морган и т.д. Книга написана на голландском языке Жо. Эксквемелином, одним из пиратов, а с него переведена на испанский и т.д., и т.д. [Лондон, 1699. Оригинальное издание]. 
   Это странная, необычная, леденящая кровь старинная книга, которую, как мне кажется, я достал в Нью-Йорке, и она была у нас в начале нашего знакомства. Для нас эта книга представляет особый интерес, поскольку обучающий меня разум, который скрывался под именем Джона Кинга, феноменальным путём осадил на трёх пустых листах, предшествующих титульному, следующие стихи: 
    
   «Моему верному другу Гарри Олькотту». 
    
   «Господа! О капитане Моргане историю 
   Эксквемелин украсил наглой ложью; 
   Последний, голландский еврей, был повесой, 
   Когда-то испанским шпионом, но всё же 
   Искал покаянья и странствий морских. 
   Вернёмся ж назад и взглянем на них. 
   Ты, лживый пёс Эксквемелин! 
   Хоть Морган и пиратом был, 
   Думаю, мог правду и ложь он различать, 
   Чтоб за неприятеля биться не начать. 
   И не уклонялся от честного он боя, 
   Золото, вино и женщин он любил, не скрою, 
   Но, Эксквемелин, и всё же, 
   Благородным рыцарем был тоже. 
   Встретив смерь с благородным достоинством, 
   В окружении верных друзей, 
   Засыпан теперь он землею, 
   Но дух его вечно над ней. 
   Защитник слабой женщины – защитник её прав, 
   Чьё имя так гремело когда-то на устах. 
   Но Морган этим именем себя не называет 
   И Джоном Кингом, Царём Духов, в том мире величает! 
   О, Пират и Рыцарь, мир вашим истлевшим костям, 
   Теперь для добра и для зла вы не вернётесь уж к нам! 
   Но их долгожданная встреча всё же произошла, 
   Но после того как смерть взяла их земные тела. 
   Голландского биографа печальный сюрприз ожидал: 
   Ему сэр Генри Морган давно отомстить уж мечтал. 
   Стал он вмиг преследовать духа-супостата, 
   Помня оскорбления, бывшие когда-то. 
   Сколько б Мир Духовный не существовал, 
   Такой весёлой драки он ещё не знал. 
    
   «Мораль» 
    
   Так знайте, друг Гарри, что в Саммерленде 
   Драка духов – самое обычное дело на свете, 
   И то зло, что на земле зачинается, 
   Там никогда легко не забывается.1 
    
   Желающий тебе добра друг, 
   ДЖОН КИНГ». 
    
   _______________ 
   1 – Перевод, более близкий к оригиналу: 
   «Господа! История жизни капитана Моргана 
   Приукрашена Эксквемелином ложью; 
   Последний был повесой и в какой-то степени 
   Испанским шпионом – голландским евреем – искавшим покаянья и морских приключений; 
   Вернёмся к его туманному прошлому и возьмём корабельный журнал. 
   Ты, лживый пёс! Хотя Капитан Морган и пиратствовал, 
   Я думаю, что он хорошо мог отличать правду ото лжи, 
   И в пользу неприятелей капитан никогда не сражался, 
   И никогда не уклонялся, чтобы избежать честного боя, 
   Хотя он любил женщин, вино и золото – он был благородным рыцарем. 
   Он скончался с благородным достоинством, хвалимый всеми вокруг, 
   В окружении своих друзей, которые засыпали его землёй, 
   И поселился в Вышнем мире, неподвластный переменам. 
   Его титул и имя так славились когда-то, что может показаться странным, 
   Что он ими не пользуется и называет себя Джоном Кингом – Царём Духов, 
   Защитник слабой женщины – защитник её прав… 
   Мир праху обоих – и Пирата, и Рыцаря – 
   Оба из них утрачены для доброго и злого озорства 
   И оба они встретились, когда стали развоплощёнными. 
   С голландским биографом произошёл печальный случай. 
   Дух сэра Генри Моргана, который давно жаждал мести 
   За оскорбления, нанесённые евреем, быстро начал преследовать своего духа-неприятеля 
   И никогда Духовный мир до и после это не был свидетелем 
   Более громкой драки и более весёлых гонок». 
    
   «Мораль» 
    
   Так знайте, о, друг Гарри, что драка духов 
   В Саммерленде – самое обычное каждодневное дело 
   И всё то зло, которое было рождено на земле, 
   Не сможет быть там забыто легко. 
   Причудливая манера выражения мыслей и очарование этих стихов притягивает к себе внимание, и я утверждаю, что они гораздо точнее характеризуют такой разум, какой, предположительно, был у рыцарствующего пирата, чем масса невнятных сообщений, которые мы получали через медиумов. 
   Кроме открытых книжных полок между окнами в рабочем кабинете нашего «Ламасери» были и полки меньших размеров со стеклянными дверцами, которые стояли на северо-восточном окне. В тот день, когда я приобрёл упомянутую выше голову львицы, я также купил прекрасный экземпляр крупной американской серой совы превосходного качества. Сначала я поставил его на небольшую подставку в одном из углов, но позже переставил наверх этого маленького книжного шкафчика, поместив коробку за карниз, чтобы поднять птицу на необходимую для обозрения высоту. Я упоминаю эти обстоятельства из-за поучительного феномена, который произошёл в промежуток времени между тем, как я поместил коробку за карнизом и тем, как взял чучело птицы с письменного стола позади меня, чтобы водрузить его на своё место. В этот момент на плоской части карниза и рамах двух стеклянных дверей появились некие большие тибетские письмена, выведенные золотыми буквами, и они сохранялись там в неизменном виде до тех пор, пока мы не покинули Нью-Йорк. Обратите внимание на порядок произошедшего: я стою непосредственно перед книжным шкафчиком, чтобы поставить на него пустую коробку, и это позволяет мне видеть открытую переднюю часть книжного шкафчика, и я не вижу ничего написанного или нарисованного на ровных деревянных поверхностях. По ходу моих действий я отворачиваюсь, забираю птицу, поворачиваюсь назад, чтобы поднять её на своё место, и – перед моими глазами появляются тибетские послания, написанные золотыми буквами. Была ли это положительная или отрицательная Майя или же мгновенное осаждение написанного силой мысли через расстояние из комнаты, где сидела Е. П. Б.? Или это отключение зрения у меня и нескольких других человек в комнате до тех пор, пока не пришёл нужный момент для устранения временной и специально вызванной слепоты, что позволило нам видеть то, что Е. П. Б., вероятно, написала золотыми чернилами в дневное время, а затем спрятала под свою «завесу Майи»? Я предполагаю последнее. 
   Мистер Джадж рассказывал мистеру Синнетту (см. «Инциденты из жизни Мадам Блаватской», стр. 191) о феноменах осаждения, свидетелем которых я был. 
   Факты таковы. Однажды вечером мы с Е. П. Б. и мистером Джаджем были вместе и должны были написать письмо мистеру M. Д. Эвансу, страховому брокеру, в Филадельфию. Ни один из нас тогда не мог вспомнить его адрес, а поблизости не было ни одного места, где можно было бы ознакомиться с адресной книгой Филадельфии. Поэтому мы пребывали в полной растерянности. 
   Мы с Е. П. Б. оба вспомнили, что в Филадельфии у неё на столе лежал листок промокательной бумаги с нанесёнными на неё волнистыми линиями, как в страховой компании. На этом листке был напечатан адрес мистера Эванса, но никто из нас не мог его вспомнить. В конце концов, Е. П. Б. его получила: она взяла со стоящего перед нами стола лакированный жестяной нож для бумаги, осторожно его погладила, положила на него кусок промокательной бумаги, провела рукой по её поверхности, подняла бумагу, и на чёрной лакированной поверхности ножа для бумаги бронзовой краской было напечатано факсимиле написанного на промокательной бумаге в Филадельфии адреса, который Эванс давал ей в этом городе. Её физический мозг не мог вспомнить адрес, но когда она сосредоточила свою силу воли на смутной памяти (говоря физическими терминами) её астрального мозга, скрытое изображение снова извлеклось на свет и осадилось на приготовленной поверхности. Это случай превращения «подсознательного» (“subliminal”) в сверхсознание (supraliminal consciousness); и если такое допустить, это весьма интересно. 
   Я предоставлю читателю решать самому, был ли следующий феномен майей, телепортацией (apport), трюком или материализацией (creation). Как-то вечером, как обычно, мы курили с ней за работой; она свои сигареты, а я – свою трубку. Помнится, она была новой, а табак таким отменным, какой только можно было бы пожелать, но она вдруг фыркнула и воскликнула: «Тьфу! Олькотт, какой же ужасный табак вы курите»! Я сказал, что она сильно ошибается, так как и трубка, и табак были превосходными. «Но», – сказала она, – «что-то этим вечером они мне не нравятся; возьмите сигарету». «Нет», – ответил я, – «я вовсе не буду курить, поскольку это вас так раздражает». «Почему бы вам не курить хорошие турецкие трубки, которые привозят из Константинополя»? – спросила она. «Потому что есть очень веская причина: у меня их нет». «Ну, тогда здесь для вас одна из них», – воскликнула она, опустив руку на стоящее рядом с ней кресло и подняв её снова, но уже с трубкой, которую она мне и вручила. Она была выполнена из красной глины, имела расширяющуюся книзу филигранно позолоченную чашу и покрытый пурпурным бархатом и украшенный тонкой позолоченной цепочкой чубук с декоративными элементами, имитирующими монеты. Я принял её, сказав простое «спасибо», заполнил табаком и закурил, вернувшись к своей работе. «Вам она нравится»? – спросила она. «Вполне», – сказал я, – «однако хотел бы, чтобы бархат был синим, а не фиолетовым». «Ну, тогда пусть будет синим», – сказала она, снова опустила руку и подняла её, но уже с трубкой, имеющей синий чубук. Я поблагодарил её и продолжил свою работу. Операция повторилась вновь, и, сказав: «Вот трубка для ребёнка», она подала мне миниатюрную копию трубки обычного размера. Затем, по-видимому, пребывая в настроении, когда хочется делать сюрпризы, она последовательно произвела янтарный турецкий мундштук с позолотой для сигарет, турецкий кофейник и сахарницу, а под конец – штампованный золочёный поднос с будто бы нанесённым эмалью орнаментом. «И что же ещё»? – спросил я. «В каком-то турецком магазине был пожар»? Она рассмеялась и сказала, что будет делать это весь вечер; но через некоторое время её воображение могло разыграться, и с помощью магии она преподнесла бы мне полностью запряжённого арабского скакуна, чтобы ездить по Бродвею в составе шествия Теософского Общества и удивлять местных жителей! Впоследствии много, очень много людей видели трубки и кофейные принадлежности в наших комнатах, и когда мы уезжали из Нью-Йорка, то все их раздали друзьям, кроме золочёного подноса и сахарницы, которые я брал с собой в Индию и храню их до сих пор. 
    
   ГЛАВА XXVIII. 
    
   НЕМНОГО О ХАРАКТЕРЕ МАДАМ БЛАВАТСКОЙ 
    
   И ещё несколько слов, чтобы завершить краткий очерк о характере Е. П. Б. Она даже в молодости – если судить по её ранним портретам – была склонна к полноте, а в течение последующей жизни стала очень тучной. Кажется, в этом проявлялась её семейная особенность. В её случае тенденция к полноте усугублялась образом жизни, который она вела, поскольку физические упражнения она не делала, а ела много, может быть даже во вред здоровью. Даже когда за завтраком она в избытке поглощала жирное мясо, то сверх меры заливала топлёным маслом жареные яйца. Вѝна и спиртное она никогда не употребляла, предпочитая чай и кофе, особенно последний. За время нашего с ней знакомства её аппетиты были весьма капризными, она сильно упрямилась против приёма пищи в одно и то же время, и, таким образом, терроризировала всех поваров и огорчала своих коллег. 
   Я вспоминаю один случай в Филадельфии, который очень наглядно иллюстрирует эту особенность. У неё была одна домработница, и в тот день на ужин варили баранью ногу. Вдруг Е. П. Б. спохватилась, что не написала записку своей подруге, которая жила в другой части города в часе ходьбы от неё, так как не было трамваев или другого общественного транспорта, идущего непосредственно от одного дома к другому. Трубным голосом она вызвала свою горничную и приказала ей немедленно отправляться с запиской и принести ответ. Бедная девочка сказала ей, что ужин будет испорчен, поскольку к нужному времени она может не вернуться. Е. П. Б. не хотела этого слышать и сказала, чтобы она шла тотчас. Через три четверти часа Е. П. Б. начала жаловаться, что глупая девочка ещё не вернулась; она была голодна и хотела есть, поэтому посылала всех вместе взятых служанок Филадельфии к дьяволу. Ещё через четверть часа её отчаянье возросло, и мы пошли поглядеть, что же происходит на кухне. Конечно, горшки с мясом и овощами отклонились от огня, и перспектива ужина стала крайне сомнительной. Гнев Е. П. Б. был столь неистовым, что нам ничего не оставалось, как начать готовить самим. Когда горничная вернулась, Е. П. Б. отругала её так сильно, что та расплакалась и пригрозила уйти! В Нью-Йорке добропорядочному посетителю приходилось ждать ужина неопределённое время, но случалось, что кому-то (ему, ей или им – это не имело никакого значения) предлагалось войти и пообедать, и иногда порции, предназначенные для нас двоих, разделялись на четверых. В Бомбее было и того хуже: то ужин мог откладываться на два часа, то Е. П. Б. требовала, чтобы он был готов за час до назначенного времени; при этом у несчастных испуганных слуг начинались припадки, потому что овощи оказывались полностью не проваренными, а мясо – приготовленным только наполовину. Поэтому, когда мы переехали в Адьяр, я решил положить этому конец и на террасе возле спальни Е. П. Б. построил кухню, нашёл для неё служанок, чтобы она ела и выходила из-за стола не тогда, когда ей заблагорассудится. 
   Когда я посетил её в Лондоне, куда она впоследствии удалилась, то увидел, что старая система опять восторжествовала, а аппетиты Е. П. Б. стали более капризными, чем когда-либо прежде из-за прогрессирования её болезни, хотя друзья и баловали её всевозможными деликатесами. Бедное создание! В этом не было её вины, хотя её плохое здоровье большей частью являлось следствием её почти пожизненного пренебрежения правилами правильного питания. За время, что я её знал, она никогда не была аскетом и даже вегетарианцем. Мясная диета, казалось, была необходима для её здоровья и комфорта, так же как и для многих других в нашем Обществе, включая и меня. Я знаю многих, кто пытался стать лучше, придерживаясь растительной диеты, и некоторые, как, например, я, в качестве эксперимента следовали ей непрерывно в течение нескольких лет, но, в конце концов, против своей воли были вынуждены вернуться к старой диете. Напротив, некоторые, как миссис Безант и другие выдающиеся теософы, которых я мог бы назвать, обнаружили, что стали гораздо здоровее, сильнее и лучше на диете без мяса и постепенно приобрели совершенное отвращение к мясу в любом из его видов. Всё это подтверждает старую пословицу: «Что полезно одному, то вредно другому». Я думаю, что как первый случай не заслуживает порицания, так и второй – похвалы, поскольку диету каждый выбирает в соответствии со своими предпочтениями. Человека оскверняет не то, что входит в его уста, а то, что лежит в его сердце. Уверенным в своей правоте стоит вспомнить эту старую мудрую пословицу. 
   Весь мир знает, что Е. П. Б. была заядлым курильщиком. За день она выкуривала несчётное количество сигарет, скручивая которые она демонстрировала огромную ловкость. Она даже могла сворачивать их левой рукой, в то время как правой писала свою «рукопись». Её преданный лондонский врач, доктор Меннелл, получил самый уникальный подарок, который она когда-либо кому-нибудь дарила: коробочку с аккуратно вырезанной на крышке его монограммой, в которой находилось несколько сотен сигарет, свёрнутых ею для него своими руками. Эту коробочку она послала ему незадолго до своей смерти, и врач, без сомнения, отнёсся к ней как к сувениру от своего самого интересного и знаменитого пациента. 
   Когда в Нью-Йорке она писала «Разоблачённую Изиду», то не покидала свою квартиру на протяжении шести месяцев. Она могла просиживать за своим рабочим столом с раннего утра до поздней ночи. Нередко за письменным столом она проводила семнадцать часов из двадцати четырёх. Её единственное упражнение состояло в том, чтобы сходить в столовую или ванную комнату и опять вернуться за стол. Так как она оставалась большим любителем поесть, жир в больших количествах накапливался в её теле: подбородок был двойным или тройным; водянистый жир оседал в её конечностях и нависал над её лодыжками; руки превратились в большие жировые мешки, которые она часто показывала посетителям и смеялась, будто бы над самой удачной шуткой – горькой шуткой, как оказалось по прошествии многих лет. Когда «Изида» была закончена, и впереди начала просматриваться перспектива нашего отъезда, в один прекрасный день она пошла с моей сестрой и измерила свой вес: стрелка весов показала 245 фунтов (17,7 стоунов1). Затем она объявила, что намерена уменьшить себя, чтобы перед путешествиями привести себя в надлежащий вес, который она установила на уровне 156 фунтов (11,2 стоунов). 
   _______________ 
   1 – Стоун (американский) – мера массы, равная 14 фунтам или 6,35 кг – прим. переводчика 
   Её метод был прост: ежедневно через десять минут после каждого приёма пищи ей приносили бокал чистой воды; она проводила над ним своей ладонью, смотрела на него месмерическим взглядом, а затем выпивала. Я не помню, сколько недель она продолжала такое лечение, но под конец попросила мою сестру снова пойти с ней и узнать свой вес. Они принесли и показали мне запись лавочника, у которого были весы, о том, что «вес Мадам Блаватской на этот день составляет 156 фунтов»! Так она поступала до тех пор, пока мы не достигли Индии, когда ожирение появилось вновь и сохранялось, усугубляясь водянкой, вплоть до её смерти. 
   У Е. П. Б. была одна черта характера, которая поражала незнакомцев и делала её очень привлекательной для тех, кто её любил. Я подразумеваю своего рода детский восторг, который она выказывала, когда что-то её очень сильно радовало. Однажды в транспорте она испытала радость от получения коробки икры, пирожных и других деликатесов из России, когда мы были в Нью-Йорке. Среди всех нас она слыла гурманом, и когда я заметил, что рыбная икра имеет вкус солёной кожаной обуви, она была готова практически меня уничтожить. Крошки чёрного хлеба, которым случалось оказаться в посланной ей из дома газете, могли поведать Е. П. Б. о домашней жизни в Одессе. Она описала мне, как её любимая тётя, Надежда, поздно ночью сидела в своей комнате, читала газету и грызла корочку чёрного хлеба, а затем рассказала про различные комнаты в её доме, жильцов, их привычки и поступки. Она действительно заворачивала крошку в клочок газеты и клала её под подушку на сон грядущий. 
   В своём Дневнике я нашёл запись за воскресенье 14 июля 1878 года о поездке по взморью, которую мы совершили с Уимбриджем. Она говорит: 
   «Превосходный день, яркое солнце, прохладный, приятный воздух, всё очаровательно. Мы втроём наняли экипаж, поехали на пляж и искупались. Е. П. Б. представляла собой очень забавное зрелище, «барахтаясь в прибое с босыми ногами и почти по-младенчески ликуя от пребывания в таком «великолепном магнетизме»». 
   В Мадрасе от своей тёти она получила подарок, состоящий из нескольких игрушек с выпиленными лобзиком резными украшениями. Некоторые из них имели комичный вид, и она вынесла их всем гостям на обозрение, пока обновки совсем не истёрлись. Одна из них, настенный карман из эбенового и коромандельского дерева, висит в её старой спальне в Адьяре, где я сейчас пишу. 
   У неё на столе в Нью-Йорке стоял железный сундучок, сделанный по образцу готического храма или гробницы – никто не мог сказать чего именно, – являющийся для неё источником постоянного восторга. Он имел потайную прорезь в крышке и безобидно выглядевшую закруглённую подставку на опоре. Она была связана с выходившим наружу рычажком, и если на неё клали монету, то рычажок поворачивался, и монета тут же втягивалась в щель и попадала внутрь, откуда её можно было достать, только если открутить одну маленькую пластинку в дне. Мы завели этот ящик, чтобы собирать пожертвования в пользу Арья Самадж, и Е. П. Б. – но я позволю корреспонденту «Нью-Йорк Стар» высказаться самому по этому вопросу. В этой газете за 8 декабря 1878 года он написал: 
   «Мадам Блаватская или как она предпочитает себя называть, Е. П. Б. (она отказалась от обращения «мадам», поскольку могла носить титул «графиня», от которого она отказалась ещё раньше) приходила в восторг от одной идеи. «Я наполню свой маленький сундучок долларами», – воскликнула она, – «и не постыжусь взять его в Индию». Она рассказала, что сундучок – это маленькое, но сложное устройство, в которое попадали, но не могли выйти назад деньги, предназначенные для пожертвования Арья Самадж. Это массивная конструкция из чугуна, увенчанная небольшим «Дэвой». Е. П. Б. любезно пояснила корреспонденту, что «Дэва» – санскритское слово, в разных интерпретациях у разных народов Востока обозначающее бога, дьявола или джинна. Случайному посетителю «Ламасери» часто предлагали положить небольшую монетку на подставку сундучка и повернуть рычажок. Результат неизменно вызывал огромное ликование теософов, конфуз случайного посетителя и исчезновение в ходе данного процесса монеты, которая переходила во владение Арья Самадж». 
   Я вижу, что тот же автор говорит что-то приятное о настенной картине тропических джунглей из высушенных листьев, которая находилась в нашей столовой и описывалась в одной из предыдущих глав. Когда, раздавая предметы домашнего убранства Ламасери, мы задумали для наших друзей сделать лотерею, она была одним из призов. Репортёр «Стар» говорит: 
   «Может быть, она является одной из самых замечательных вещей во всей коллекции уникальных призов, не претендующих на магическое происхождение. Этот настенный орнамент так прекрасен своим сочетанием витиеватости и простоты, что кажется странным, что он вышел из моды. На одной из стен столовой ныне известной квартиры разыгрывается тропическое представление, в котором участвуют слон, тигр, огромная змея, упавшее дерево, обезьяны, птицы и бабочки, а также два или три водоёма. Она не написана краской и не нарисована чем-то другим, но её макет был впервые вырезан из бумаги, на которую затем наклеивались осенние листья различных оттенков, в то время как воду имитировали мелкие кусочки разбитого зеркала. Она представляет собой удивительно красивое зрелище, но обладателю приза, вероятно, потребуется владение магическим искусством, чтобы демонтировать его в хорошем состоянии, ибо она висела на своём месте так долго, что листья стали сухими и ломкими». 
   [Рисунок: Настенная картина из высушенных листьев]. 
   Весёлая жизнерадостность Е. П. Б. составляла одну из самых очаровательных черт её характера. Ей нравилось самой говорить что-то остроумное и слышать это от других. Как было замечено раньше, в её салоне не было скучно никому, конечно, за исключением тех, кто не имел никакого представления о Восточной литературе и ничего не понимал в Восточной философии. Встреча могла сильно затянуться, когда Е. П. Б. вместе с Уайлдером, доктором Вейссом или некоторыми другими учёными часами напролёт что-то обсуждали, погружаясь в самые глубокие бездны и мысленно поднимаясь в заоблачные выси. Тем не менее, даже тогда она высказывалась настолько нестандартно и формулировала свои взгляды с таким воодушевлением и поразительной парадоксальностью, что слушатель, который даже не мог уследить за ходом её мысли, должен был восхищаться; подобно тому, как он может восхищаться пиротехникой Хрустального Дворца без знания химических процессов, лежащих в её основе. Она поймала суть некоторых причудливых фраз и слов и ввела их в свой лексикон, как, например, «чепуха» (“flapdoodle”), «свистящая задница» (“whistle-breeches”) и некоторые другие, которые могут считаться её собственным изобретением. В свободное время, то есть когда наша вечерняя работа заканчивалась, или когда приходили посетители, или, реже, когда Е. П. Б. хотела немного отдохнуть, она рассказывала мне сказки о магии, тайнах и приключениях и, в свою очередь, просила, чтобы я насвистывал или пел комические куплеты, или рассказывал забавные истории. Одной из таких историй, добавленной в течение двух лет к первоначальному варианту «Одиссеи семейства Молоуни», стала своего рода пародия на неё. Это семейство бесконечно нисходило в материю, возвращалось в состояние космической силы, вступало в родственные браки, меняло вероисповедания, оболочки и виды деятельности, устраивало нелепые выходки. Но Е. П. Б. казалось этого мало. Иногда к моему отвращению она могла заставить меня рассказывать эту историю в присутствии третьих лиц и наслаждаться тем, как они удивляются этой грубой дежурной импровизации. Всё это рассказывалось с ирландским акцентом и являлось простым фанфаронством и несусветной глупостью, экстравагантно переплетённой с проблемами эволюции макрокосма и микрокосма. Суть всего этого состояла в том, что Молоуни были связаны узами брака с Молекулами и вдвоём генерировали наивысшую мощь ирландской силы, которая контролировала изменения всех миров, солнц и галактик. По сравнению с шуточной историей, из которой разрослась эта пародия, она была тем же, чем является гигантский баньян по отношению к его крошечному пророщенному семечку. В конце концов, как в устной, так и в письменной речи она стала называть меня Молоуни, а я ей в отместку прозвал её Маллиганом (Mulligan). Наши друзья восхищались обоими этими прозвищами, и мои старые коробки с архивами содержат много писем к ней и ко мне с этими ирландскими псевдонимами. 
   Она была блестящей пианисткой, играя проникновенно и выразительно – просто великолепно. Её руки являлись эталоном – идеальным и реальным – для скульптора, и их преимущество никогда не казалось таким огромным, как когда они парили над клавиатурой в поисках волшебных мелодий. Она была ученицей Мошелеса, и, посетив Лондон со своим отцом, будучи ещё молодой девушкой, играла на благотворительном концерте с мадам Кларой Шуман и мадам Арабеллой Годдард пьесу Шумана для трёх фортепиано2. За то время, что я провёл вместе с ней, она почти не музицировала. Сразу после того, как было куплено домашнее пианино, она играла на нём в течение нескольких недель, но потом оно стояло закрытым, служа в качестве двойной книжной полки, пока его не продали. 
   _______________ 
   2 – Через несколько недель после публикации книги от её родственника я узнал, что незадолго до приезда в Америку Е. П. Б. под псевдонимом «Мадам Лаура» объездила Италию и Россию с несколькими концертными турами. 
   Бывали времена, когда в её тело входил один из Махатм, и тогда её игра была неописуемо восхитительна. Иногда в сумерках, находясь в комнате с кем-то ещё, она садилась и играла на сладкозвучном инструменте импровизации, которые у присутствующих могли вызывать сильное впечатление того, что они слушают Гандхарвов или небесные хоры. Это была гармония сфер. 
   В своём обычном состоянии она не обладала тонкостью восприятия цветов и пропорций и имела самый мизер того эстетического вкуса, который наделяет женщину способностью одеваться подобающим образом. Когда я собирался пойти с ней в театр, то подумал, что весь дом выйдет на нас поглядеть. Она, тучная и внушительно выглядящая женщина, одела шляпу с пером, большое нарядное атласное платье с большими оборками, а на шею – длинную тяжёлую золотую цепь с висящими на ней часами, покрытыми синей эмалью, и с обрамлённой фальшивыми бриллиантами её монограммой на обороте, а на свои прелестные руки – дюжину или пятнадцать колец, больших и маленьких. Люди могли смеяться в её сторону, но если они ловили на себе её суровый взгляд и вглядывались в её массивное калмыцкое лицо, их смех вскоре стихал, сменяясь чувством благоговения и изумления. 
   Порой она была щедрой без меры, щедрой настолько, что выглядела полной противоположностью окружающих. Когда у неё появлялись деньги, она, казалось, смотрела на них, как на что-то, от чего нужно побыстрее избавиться. Она говорила мне, что в течение двух лет промотала наследство в 85000 рублей (около 170000 рупий), оставленное ей её бабушкой, на беспорядочные странствия по всему миру. Немало времени она проводила со своим огромным ньюфаундлендом, которого водила на тяжёлой золотой цепи! 
   Она была совершенно прямым и откровенным человеком, когда не обменивалась политесами с новыми знакомыми, на которых временами производила впечатление дамы, благородной до мозга костей. Независимо от того, насколько опрятно она выглядела, на ней лежала неизгладимая печать высокого рождения; и если она хотела, то могла быть такой же величественной, как французская герцогиня. Но в своей обычной, повседневной жизни её сарказм был резким как нож, а в моменты её гнева она напоминала разорвавшуюся бомбу. Единственными непростительными грехами для неё являлись лицемерие и снобизм (society airs). К тому же, она беспощадно обезоруживала всякие злые языки, наносящие оскорбления своим жертвам. С помощью ясновидения она как в зеркале часто видела тайные грехи мужчин и женщин, которых она встречала, и если они проявляли особую склонность пренебрежительно говорить о Теософии или презрительно о ней самой, то она могла со всей прямотой пролить чаши своего гнева на их головы. К распространённому «водительству свыше» (“ower guid”) она относилась с отвращением, но для бедного, невежественного, но откровенного человека, будь он уважаем или нет, она всегда находила доброе слово и часто делала ему какой-нибудь подарок. Оригинальность (unconventionality) была возведена ею почти в культ, и ничто не радовало её больше, чем говорить и делать что-то, шокирующие ханжей. Например, в своём дневнике я нахожу запись о том, что однажды вечером она надела ночную рубашку и, лёжа на кровати, принимала компанию, состоящую как из леди, так и джентльменов. Это случилось после выхода из моды королевских и дворянских дамских туалетов дореволюционной Европы. Её явная асексуальность (sexlessness) позволяла ей проделывать это без особых проблем. Ни одна из посетительниц даже не могла посмотреть на неё как на возможную соперницу, также ни один посетитель не мог себе представить, что она способна подбить его совершить что-то неосмотрительное. Она бранилась как целая армия во Фландрии, но не замышляла кому-то причинять вред. Но если эта её парадоксальная особенность не была точно подмечена и осуждалась ярыми сторонниками правил приличия – иногда в тайне самодовольными грешниками, о чём Е. П. Б. знала с помощью ясновидения, – то она, несомненно, могла вывести их на чистую воду. Такова человеческая природа, и она в высшей степени была присуща и ей, вынуждая совершать запрещённое только из склонности идти наперекор. Некогда я знавал одну леди, чей ребёнок перенял от работников фермы привычку сквернословить. Это сильно удручало его мать, во всех отношениях образцовую леди. Порка и другие наказания делали только хуже. Также никакого результата не давало последовавшее в качестве воспитательной меры намыливание рта ребёнка, после того как слышалась его брань.