Нелли Блай и кошмар на Восточном фронте |
«Здоровые, ясноглазые, славные парни едут на поездах к полям сражений с песней на устах и верой в сердце, а возвращаются с потухшими глазами, ранеными и больными, пережив самый чудовищный опыт, какой может выпасть на долю человека».
North Platte Semi-Weekly Tribune. 2 февраля 1915 года
[Этот репортаж был написан в санитарном поезде принца фон Кроя, следующем из Перемышля в Будапешт.]
По пути в Будапешт. — Долгий день меня не утомил, хотя даже червяк мог бы нас обогнать и скорее достичь места назначения. В сравнении с нами улитка показалась бы экспресс-локомотивом.
Каждая минута приносила новые интересные впечатления. При виде поездов со счастливыми, преисполненными решимости солдатами в новых, с иголочки мундирах и вагонов, украшенных австро-венгерскими флагами и сосновыми ветками, у меня комок застревал в горле. Красивые, здоровые, ясноглазые славные парни, все еще на пороге взросления.
С цветами на фуражках, с песней на устах; преисполненные веры в свою миссию; с любовью ко всему человечеству, но убежденные, как первые христиане, что стоят за правое дело, они радостно отправляются в пекло сражения. Длинные, обрызганные известью поезда, останавливавшиеся по сторонам, чтобы пропустить нас, или обгонявшие по пути, рассказывали продолжение этой истории.
Высохшие и поблекшие цветы
В амуниции и провианте, похоже, недостатка нет. Длинные вереницы фургонов, груженных орудиями, одеялами, зарядными ящиками, амуницией, тянутся бесконечно. Они повсюду, на рельсах и дорогах. Днем, когда я села в поезд, мы ехали параллельно дороге. Она была сплошь покрыта обозами: я насчитала пятьсот и сдалась. Когда наш поезд наконец изменил направление, я увидела конец (или только часть) этого каравана, извивающийся вдали между двух холмов.
Я заметила, что часы идут. По одному этому можно было заключить, что мы покинули Галицию. В Галиции часы повсюду: на стенах, на столах, на лестницах, на зданиях. В Саноке я даже обнаружила часы у себя под кроватью. Уверена, что местным жителям нравится вид часов. Должно быть, в белом циферблате с двенадцатью римскими цифрами есть
…Забыла упомянуть, что поезд принца фон Кроя помечен литерой D. Это один из шести составов, которые оснастили и содержат рыцари Мальтийского ордена. Он сохраняет независимость от всех других обществ, и его члены содержат эти поезда.
«У нас такое славное прошлое, — сказал мне принц фон Крой, — что германский император попросил нас учредить отделение нашего общества в Германии».
Среда. — Прошлой ночью в поезде принца фон Кроя умерли трое солдат.
Принц фон Крой снова дважды накормил нас отменными блюдами с собственной кухни. Если бы не он, нам пришлось бы питаться одними сухарями. Мы постоянно останавливаемся, однако в таких местах, где невозможно добыть пищи. Маленькие, беленные известью железнодорожные станции, которые попадались на нашем пути, выглядят в самом деле непривлекательно. Ничего нового, сегодняшний день — повторение вчерашнего.
Четверг. — Прошлой ночью я сняла ботинки. Мой правый ботинок скверно себя ведет. Он с дьявольской жестокостью стискивал мою ногу, пока я в отчаянии не разулась совсем. Сегодня утром я умылась. Локомотив служит водопроводным насосом для всего многочисленного населения поезда. Полковник Джон принес мне свой резиновый таз и показал, как снять подушки и установить таз на сиденье. Мыло показалось мне восхитительным.
Мы позавтракали на станции в окружении многочисленных офицеров, с любопытством разглядывавших нас. На завтрак были чай с ромом, белые булочки (первые увиденные мной в Европе) и по два вареных яйца. Из тех, что достались мне, одно оказалось свежим. Иным повезло меньше, иным больше. Прошлой ночью принц фон Крой потерял еще двух солдат, это уже пять из 130.
— Я видел, как солдаты удивительным образом оправлялись от страшных ран, — сказал мне принц фон Крой. — У одного было три огнестрельные раны: одна пуля попала ему в лоб и прошла навылет через затылок. Другая вошла сзади в основание головы и вышла с противоположной стороны через висок. Третья прострелила ему ногу. Когда я зашел проведать его пять недель спустя, он вскочил на ноги и отдал мне честь.
Он продолжал:
— Я видел и более ужасный случай. Солдату полностью оторвало нижнюю челюсть шрапнелью. Язык свисал у него на шею и грудь. После ранения он пять дней провел в окопе до прекращения огня, достаточно долгого, чтобы удалось его вынести. Он умирал от голода. Мы вставили трубку ему в горло. Он яростно сопротивлялся, думая, что она причинит ему боль. Но мы были настойчивы и влили в него супу. В ту секунду, как он почувствовал суп у себя в желудке, он жестами стал лихорадочно просить еще. Он был невероятно голоден, мы никак не могли его насытить. Сейчас ему делают в госпитале новую челюсть, он идет на поправку.
Рассказывая, как жадно бедный малый просил еще пищи, принц фон Крой радостно смеялся — было видно, какое счастье доставляет ему возможность хоть немного облегчить страдания раненого.
Великолепные вереницы диких гусей, парящих в небе, извиваются, как черви, и мешаются с белыми облаками в синеве у нас над головой. Жужжание моторов предупреждает нас о приближении аэропланов задолго до того, как их можно различить взглядом. Они прилетают и улетают — нам остается только гадать, дружественные они или вражеские. Определить их принадлежность не позволяет даже самый сильный бинокль.
Многие солдаты везут с собой спиртовки. Они постоянно «готовят чай», как они это называют. Некоторые, кажется, вечно едят. На одной из остановок стояла, глядя на наш поезд, босая оборванная женщина с ветхим платком на голове.
Женщина плакала, прикрывая лицо своим рваным платком. До того момента я держалась с большой осмотрительностью, но тут чувство справедливости заставило меня нарушить молчание. Я подошла к солдату и стала протестовать:
— Дайте этой женщине что она просит или верните ей кур.
— Довольно с нее и этого, — ответил он, продолжая сворачивать курам шеи.
Я настаивала:
— Это неправильно и несправедливо. Вы уже забили кур, и, если вы не дадите ей то, что ей причитается, мне придется заплатить ей самой.
— Дай ей еще крону, — стали советовать ему другие солдаты. Он отказался, но его товарищ сделал это за него. Женщина поцеловала мне руку. Несколько солдат стали швырять в несчастную камни, прогоняя ее. Она ушла вниз по склону в долину — жалкая босоногая фигурка в рваном выцветшем платке.
Солдаты устроили настоящее пиршество: курятина с рисом. Я поужинала пятью сухарями размером с почтовую марку каждый. Я могу есть курицу лишь в определенных условиях, и эти условия были не таковы. В любом случае меня не приглашали к столу.
У нас нет света. В пять часов уже темно. Это дает мне время, чтобы попытаться восполнить недостаток сна прошлой ночью, проведенной на скользком краешке моей полки в купе.
<…>
От этого зрелища сжимается сердце.
Раненые, обмороженные, изнуренные голодом — тысячи умирают здесь в чудовищных муках, пока тысячи других гонят навстречу той же участи.Wood County Reporter. 4 февраля 1915 года
Будапешт. В госпитале говорят на десятке языков: здесь нанимают немецких, австрийских, галицийских, венгерских и сербских сестер милосердия, чтобы каждый пациент мог поговорить с
Есть тут и несколько молелен — католическая, протестантская и иудейская. Рядом с каждой палатой находится маленькая звуконепроницаемая комната — их называют «камерами смертников».
Пациентов, находящихся при смерти, уносят в эти комнатки, чтобы пощадить чувства их товарищей и соратников. Есть при каждой палате и курительная комната, отделенная от нее стеклянной перегородкой.
Этот госпиталь вмещает 2000 раненых. Кухня в нем грандиозна — чтобы описать ее, понадобилась бы отдельная статья. Мне с гордостью показали большой американский холодильник. У докторов и сестер милосердия есть собственные отделения, где они спят, едят и отдыхают. В широком коридоре, ярко выкрашенном в цвета национального флага, развлекают выздоравливающих: для них устраивают самые разные представления и концерты.
Мы спустились вниз, чтобы взглянуть на солдат, только что доставленных с поезда. Мы разговаривали с ними, пока их группами по 20 человек препровождали в ванную.
Невозможно в полной мере воздать должное административным способностям людей, которые спланировали и организовали два этих госпиталя во всем их изумительном совершенстве. Здесь не упущено ни одно средство, чтобы помочь и содействовать природе в спасении и исцелении того, что люди истязают и истребляют с такой бесчеловечностью.
Мы едва успели добраться до «Астории», когда зазвонил телефон: это был доктор Макдональд.
— Берите такси и приезжайте, мисс Блай, — сказал он. — К нам только что поступил самый тяжелый случай, какой мне приходилось видеть за всю мою жизнь. Думаю, он вас заинтересует.
Я поспешила в госпиталь Американского Красного Креста. Он расположен на проспекте Мексики в обширном здании, в котором прежде находился приют для слепых. Войдя, я устремилась вверх по лестнице, над которой колышется флаг на пятидесятифутовом флагштоке.
Доктор Макдональд, серьезный и печальный, встретил меня на верхней площадке.
— Пойдемте в операционную, — сказал он, взяв меня за руку, — я никогда не видел ничего ужаснее.
Мистер Шрайнер , которому хватило зрелища страданий для одного дня, попытался отговорить меня, но потерпел неудачу и пошел с нами, поддерживая меня своим молчаливым присутствием.
В операционной царил хаос. На полу была кровь. Переполненные ведра и кипы окровавленных бинтов. Я старалась не смотреть и начала жалеть, что зашла.
Четыре сестры милосердия Американского Красного Креста мрачно окружили операционный стол. Доктор Макдональд указал на две забинтованные культи: одна нога была отнята по лодыжку, другая, по всей видимости, до середины голени.
— Это русский, — сказал доктор. — Он был ранен выстрелом навылет. Восемь дней он пролежал в траншее, не получая никакой помощи, и отморозил ноги. Его взяли в товарный состав, и час назад, когда он поступил к нам, ступней у него уже не было — несомненно, они отпали в вагоне, поскольку мы их так и не нашли, и из открытых вен у бедного малого вытекала последняя кровь. Мы принесли его сюда и перебинтовали, но ему осталось жить считаные минуты. У него уже не прощупывается пульс. Подойдите, взгляните на него.
Читатель, подойди и взгляни со мной вместе! От этого зрелища у меня сжалось сердце. Доктор взял меня за руку. Я отводила глаза от лица, на которое боялась смотреть.
— Посмотрите на его тело, — сказал доктор. Я посмотрела — и содрогнулась. Смертная гипсовая бледность. Ребра прорывают кожу. Один скелет, кости, лишенные плоти.
Голова повернулась. Огромные ввалившиеся глаза взглянули в мои. Я замерла на месте — парализованная, подавленная, с удрученным сердцем. Эти огромные ввалившиеся глаза искали мой взгляд. Они вопрошали меня о
— Что он сказал? — воскликнула я, не в силах этого вынести. — Неужели никто не понимает? Неужели вы не можете найти
Одна из сестер погладила его лоб. Санитар быстро растирал бледные, бледные руки.
— Санитар понимает, — сказал доктор, а затем, обращаясь к санитару: — Что он сказал?
— Он зовет своих детей, — был тихий ответ.
Запавшие черные глаза снова задвигались, ища мои. Я не могла выдержать их немой вопрос: мне нечего было ответить.
— Отпустите меня! — сказала я доктору.
Тихие стоны, казалось, звали меня назад, но я решительно устремилась к двери и дальше по коридору.
— Как могут императоры, цари и короли спать по ночам, видя эту кровавую бойню? — спросила я доктора.
Он мягко ответил:
— Они не глядят.
«Осознать подобный ужас можно, только увидев его своими глазами».
— Мисс Блай! — крикнул фон Ляйденфрост , бегущий по коридору. — Бедный малый только что умер!
И это только один случай. Проделайте путь по дороге, ведущей от поля сражения; осмотрите поезда; раненые, обмороженные, оголодавшие тысячами умирают здесь в страшных мучениях — не сотнями, тысячами. И пока они умирают, тысячи других отправляются в те же кишащие паразитами окопы, чтобы быть перебитыми точно так же.
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |