В 1965 ГОДУ мы, наконец, переехали в отдельную квартиру, и сразу возобновились разговоры, которые раньше братья мои заводили изредка, намекая на далекую перспективу, - разговоры о собаке. Размах трехкомнатной квартиры позволял говорить о собаке крупной и, конечно, породистой. Может быть, об овчарке. Или доге. В этом вопросе у моих братьев были кое-какие разногласия, и потому обсуждение проблемы грозило затянуться надолго.

Но когда мужчины спорят, женщина действует… По какой-то своей надобности мама ездила на Кондратьевский рынок и попутно купила там щенка финской лайки. Всего-то за 10 рублей.

Щенок был совсем еще маленький и очень симпатичный. Хвост колечком, уши торчком, весь черный, а грудь белая. Мальчики нашли в нем отдаленное сходство с гималайским медведем и потому решили назвать Мишкой. Мы согласились, и только папа избрал свой вариант, попроще – Миха.

Мишка быстро привык к обоим именам и охотно откликался на зов, ожидая чего-нибудь вкусненького или предложения погулять.

Понятно, что чаще всех с ним гуляла мама. Ей же пришлось заняться и Мишкиным воспитанием – мужчины наши были сильны в теории собаководства, но на практику у них совершенно не оставалось времени.

Мама воспитывала Мишку безо всякой науки, по наитию.

– А как Мишенька пройдет на место? – слышался из коридора ласковый мамин голос. После пятикратного повторения вопроса в голосе начинали проскальзывать металлические нотки:

– Мишка, на место! Кому говорю!

И – заключительным аккордом:

– Ах ты дрянь такая!..

После этого Мишка брался поперек туловища и водворялся на «место» – мягкую подстилку в прихожей.

Гораздо быстрее усвоил Мишка ответ на другой риторический вопрос: «А как Мишенька лапу даст?». Правда, вскоре обнаружилось, что подает Мишка левую лапу, а в качестве команды твердо запомнил слова «А как…», но это было неважно. Мишка мог подать лапу и безо всякой просьбы – если кто-то сидел за кухонным столом. Тут Мишка садился поблизости, пронзительно смотрел глазами месяц не кормленной собаки, поскуливал и то и дело подавал лапу. Ничье бы сердце не выдержал этой сцены, а ведь у нас сердец было пять. Надо ли удивляться, что с возрастом Мишка быстро прибавлял в весе и стал, наконец, этаким упитанным боровочком?

Но это – позже. А пока Мишка постигал первые премудрости собачьей жизни. Насмотревшись на улице на взрослых собак, он оставил привычку приседать и стал лихо закидывать ножку. При этом он часто падал на спину, и маме приходилось поддерживать его ногой. Мишка не конфузился – он был достаточно уверен в себе и самолюбив. В нем зрел характер строптивый и очень своеобразный.

Оказалось, что у финской лайки силен сторожевой инстинкт. Мишка считал своим долгом охранять мамины вещи в ее отсутствие. Делалось это так: Мишка располагался на диване рядом с маминым платьем или садился у вешалки, где висело пальто, и рычал на всех проходящих мимо. Вид у него при этом был такой решительный и злой, что я старалась ходить поменьше.

Мама ступала на порог – Мишка менялся на глазах, и все мои рассказы выглядели злым наветом на этого симпатягу. Мама уходила из дома – и снова рычание, лай, горящие злобой глаза… Укусить кого-то Мишка не решался, но эмоции требовали выхода – «жертвой» стала дверь в комнату. Мишка вцеплялся в нее зубами и грыз, как главного врага своей жизни. Дверь можно было двигать – не разжимая челюстей и не прерывая рыка, Мишка полз следом… Когда дверь от такого обращения приобрела совсем уж нетоварный вид, мы с папой научились пользоваться палкой. Ею надо было погрозить Мишке и поднести к его носу – он остервенело вцеплялся в нее, и его можно было вытащить в коридор и быстро захлопнуть дверь. Это только разжигало его страсти – Мишка мог прыгать на дверь и лаять до бесконечности. Или до прихода мамы.

И ВОТ ОДНАЖДЫ мама уехала надолго. Как мы прожили эти недели, знала только вконец изгрызенная дверь. Братья мои уже не жили с нами, папа целыми днями отсутствовал, и все Мишкино раздражение досталось мне. Он даже осмелился небольно схватить меня за тапок, а я пару раз поддала ему тряпкой. Казалось, и без того непрочная наша дружба распалась навсегда.

Вернулась мама. Мишка чуть не умер от радости и головокружительных прыжков. И тут же – мы только еще сняли пальто и сели, чтобы обменяться новостями, – подошел ко мне, лизнул в коленку и, глядя в глаза, неуверенно взмахнул хвостом: мир? Я растрогалась чуть не до слез. Но всякие проявления нежности Мишка не очень-то жаловал, и я только ласково похлопала его по толстому бочку.

Сам же Мишка умел ярко выражать свои чувства – и грусть, и радость. Жизнь наша давала к тому немало поводов.

Наступило лето, начали разъезжаться в разные концы стройотряды. С антресолей достали рюкзак и стали собирать его в дорогу. Мишка, тогда еще маленький, необстрелянный, принял это за игру: прятался в рюкзак, лаял на него, пытался волочить за ремни…

Вместе с рюкзаком исчез из дома один из братьев, и Мишка заметил эту взаимосвязь. Появление второго рюкзака вызвало у него самые невеселые ожидания – он лежал рядом, вздыхал, не реагировал даже на предложения погулять…

Разлуки Мишка не любил, а встречи делали его совершенно счастливым. Как-то летом в каникулы я работала в Луге и приезжала домой раз в неделю. От радости Мишка был сам не свой – прыгал, сновал туда-сюда рядом со мной по дивану, прижимался боком…

В обыденной жизни он был более сдержан и серьезен, хотя и имел склонность к своего рода юмору. Излюбленный трюк – положить кость в центре прихожей, а самому якобы дремать на подстилке, поджидая жертву. Стоит кому-то, проходя, задеть кость – Мишка черным мячом кидается под ноги и, сердито рыча, тащит кость к миске. Через минуту она – снова на полу, а Мишка «дремлет» в уголке…

Не раз кусанный большими собаками и царапанный кошками, на улице Мишка вел себя достаточно скромно и осторожно. Был только один случай, когда он напал на человека.

К маме, держащей Мишку на поводке, привязался подвыпивший гражданин:

– Ну и собака у тебя – одно название. Вот я тебя сейчас ударю, а он и не поймет. Защитник…

В общем-то гражданин шутил и ударять женщину, конечно, не собирался. Но Мишка в эти тонкости не вдавался: он внезапно взъерошился, зарычал и вцепился нахалу в штанину. Гражданин, не успевший даже замахнуться, взмолился: «Пошутил я, пошутил! Ты – собака, настоящая собака» и поспешил убраться. А «настоящая собака» все не мог успокоиться, рычал и яростно кидал землю задними лапами.

Дома всех чужих Мишка встречал очень приветливо, вставал на задние лапки и умильно заглядывал в сумку. Но это добродушие было показное. Если начиналось застолье, Мишка укладывался под столом и не скрывал недовольства, если кто-то задевал его или просто двигал ногами.

Иногда казалось, что все-таки самым главным в доме Мишка считает себя. И когда появился некто важнее, он совсем растерялся.

НА ОДНОГО новорожденного Женечку у нас приходилось четверо взрослых, и потому сутолоки было вдвое больше, чем нужно. Мишка отошел на десятый план, на него только кричали, чтобы не путался под ногами да не заходил в комнату, где спал малыш. Мишка сидел на подстилке, всеми забытый, обиженный и недоумевающий. Не дождавшись разъяснений, он решил исследовать предмет самостоятельно: выбрав момент, зашел в запретную комнату, подошел к детской кроватке и, поднявшись на задние лапы, долго разглядывал посапывающее во сне чудо. Что-то он, уже совершенно взрослый пес, понял в этот момент. И запомнил надолго.

Вновь Женечка приехал к нам через десять месяцев и жил почти год. У нас он сказал первые слова, познакомился – в Мишкином лице – с живой природой. Улыбчивый и добродушный, Женя безбоязненно обнимал Мишку и тянул за хвост, мог схватить рукой кость в миске, мог взять из-под носа кусок сахара… Гордый Мишка, Мишка-недотрога очень страдал от такой фамильярности, но стоически терпел, ни разу даже не зарычав…

МИШКИ НЕ СТАЛО в очень непростой для нашей семьи период. Часто болел младший Женечкин брат, не все ладилось в жизни взрослых, и утрату, казалось, затмили более серьезные проблемы. Но мы Мишку не забыли и не разлюбили. Позже друзья не раз предлагали нам завести щенка или котенка, уговаривали, грозились даже принести в дом и поставить перед фактом. Но мы непоколебимы. Разве может хоть кто-нибудь сравниться с нашим строптивым Мишкой? Для нас он так и остался единственным.

«Невское зеркало», 1995

Наш Мишка. Фото автора