Коруша, сегодня в Химфизике, по соседству, праздничный вечер. Хочешь, вместе пойдѐм. Только имей в виду, я буду бегать, искать хорошеньких девиц. А ты должна искать себе поклонников. – Нет, Дау, иди один, бегай за девицами, а я с удовольствием натру полы в квартире. Когда я кончила натирку паркета в передней, Дау вернулся с вечера. – Ты что так рано? Там бал, вероятно, в самом разгаре? – Да, Коруша, но ни одной хорошенькой девицы! Как-то с очередной вылазки на «охоту» Дау вернулся очень расстроенный: погасла улыбка, а в глазах – отчаяние. Шуба нараспашку, кашне волочит по полу. – Даунька, что случилось? – Коруша, ужас! Я обхамил девушку. – Ты? Дау, этого не может быть! – подавляя восторг, сказала я. – Представь себе, очень миловидная девушка. Фасон платья много обещал и так культурно прижималась, полез за пазуху – и ничего нет. Не то что мало, а просто ноль. Ну я от неѐ, как от лягушки, удрал, не попрощавшись даже. А сейчас угрызаюсь! А случилось вот что. Весной, ещѐ в 1946 году, когда я ждала Леночку, моя мама ещѐ не приехала, а Зигуш временно пребывал в Ленинграде. Даунька влетел в мою комнату, крепко обнял меня, звонко поцеловал в нос, объявил: «Корочка, я к тебе с очень приятной вестью, сегодня вечером в двадцать один час я вернусь не один, ко мне придѐт отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче, сиди тихонечко, как мышка в норке, или уйди. Встречаться вы не должны. Это еѐ может спугнуть! Пожалуйста, положи в мой стенной шкаф свежее постельное бельѐ». Объятия крепкие и очень нежные разомкнулись, и Даунька исчез. Я не упала только потому, что окаменела. Непреодолимое, жгучее, болезненное любопытство охватило меня, вместе со свежим постельным бельѐм в стенном шкафу осталась и я. Трепет, боль и бешеный стук сердца были так сильны, а ожидание запретного, в каковое я посмела вторгнуться, слились в мощный поток нездорового любопытства – преодолеть его было немыслимо! Вдруг он ей скажет те самые слова, что говорил мне? Но слова были другие, говорил не он, щебетала она, еѐ слова не имели смысла. Очень скоро понадобилось постельное бельѐ. Дау открыл шкаф, из шкафа вышла я, молча, гордо подняв голову: он ей не говорил словлюбви! Я ушла из дома. Долго бродила по Воробьевке. Итак, я нарушила наш брачный пакт о ненападении. Жалела? Нет! Бродила по Воробьевке и думала, что не вернусь к Дау, уйду навсегда из этого, ставшего не моим, домом. Спокойно, замедленным движением ставлю закрытый чемодан. Заговорил он: – Вижу, закусила удила всерьѐз? Ты куда собралась? – У меня свои планы. – А ребѐнок? – Он уедет со мной. – Ты не просишь прощения? – Разве можно такое простить? – А ты попробуй, черт возьми! Человек, совершивший бестактность, должен просить прощения! – Даунька, я сама себе это простить не могу! Неудержимым потоком беззвучно хлынули слезы. Заключив меня в объятия, он сказал: – Глупенькая ты моя дурочка, ты самая драгоценная, я не могу тебя разлюбить! Когда ты, наконец, поймѐшь, что ты для меня значишь! Скажи, что подобное никогда не повторится! (Лев Ландау с Евгением Лифшицем, тем самым Женькой, которого всей душой ненавидела Конкордия) – Даунька, это не может повториться: второй раз пережить такое нельзя! Немыслимо! – Ты противоречишь здравому смыслу. Я уверен, ты меня любишь, в моих объятиях ты вся трепещешь, ты мне ничего не жалеешь, все лучшее подсовываешь только мне! И вдруг тыпожалела для меня какую-то чужую, совсем тебе не нужную девушку. Где логика? Ведь ты не можешь желать мне зла, если я стал преуспевать у девушек, ты должна радоваться моим радостям, моим успехам! Я так боялся жениться. Я, вероятно, плохой муж, но врать, что-то придумывать я не умею и не хочу, пойми, это просто омерзительно! Я ничего дурного не делаю, у меня нормальное влечение к красивым женщинам, не в ущерб тебе, в тебя я влюблѐн навек, я полностью принадлежал только тебе целых двенадцать лет. Это ли не верность? Ты появилась слишком поздно, в мои двадцать семь лет, все двенадцать лет ты олицетворяла для меня всех женщин мира! О других, разных я только болтал, а сейчас пришло время, я очень хочу изучать на деле, как устроены другие женщины. Помни, не в ущерб тебе, не в ущерб нашей любви. Но как тебе могло прийти в голову уехать? (Кадр из фильма "Мой муж - гений") - Дауличка, милый мой, прости, прости меня, я раскаиваюсь, я больше никогда не посмею посягнуть на твою свободу и никогда не вмешаюсь в твои интимные дела. А некоторое время спустя он спросил: «Коруша, я могу располагать своей половиной квартиры?» – «Да, конечно, я буду оставлять ужин на двоих и уходить» (Лев Ландау с сыном) - Коруша, бросай все, иди ко мне наверх, я тебе буду читать английское издание Киплинга по-русски. Полулѐжа, прикорнув уютно на его плече, слушаю Дау: «Где-то в Африке молодой английский офицер на охоте в джунглях находит младенца орангутанга. От безделья он его выходил, выкормил эту огромной силы обезьяну. Орангутанг отплатил своему хозяину беззаветной преданностью и любовью. Друзьям офицер рассказывал „Поймите, это не зверь, это друг, он всегда у моих ног, я только подумаю закурить, он подаѐт мне трубку, он понимает каждый мой взгляд, как тень всюду следует за мной. Когда офицер задумал жениться, собрался в Англию за своей Мери, ему советовали сначала убрать зверя, а потом привозить жену. Зверя он не убрал, а, отлучившись однажды из дома и вернувшись, вместо Мери он нашѐл мокрое месиво и только белокурые окровавленные локоны говорили о том, что это была Мери“. Так, если сказать правду, в те тихие вечерние часы, когда в гости к Дау приходила девушка, готовя им ужин, я завидовала орангутангу. В меня вселялся тот самый зверь, он мог стереть с лица земли соперницу. Отрывки из книги Конкордии Дробанцевой-Ландау "Как мы жили" Блог Людмилы Елизаровой