Трагическая смерть едва достигшей девятнадцатилетия Адини, как называли ее родные, стала ударом не только для членов царской семьи.  Эхо всеобщего потрясения отозвалось в многочисленных свидетельствах современников — дневниках, письмах, мемуарах — из которых по штрихам и крупицам, подобно мозаике, складывается перед нами пленительный девичий образ, полный обаяния и трагической поэзии.

Природа щедро одарила царских дочерей. Современники стояли перед нелегкой задачей, решая, кому отдать пальму первенства при виде «трех красавиц — великих княжон Марии, Ольги и Александры Николаевны — прелестных, полных обаяния, всякой в своем роде». Иным, знавшим Адини «живой и шаловливой» 13-летней девочкой, казалось, что именно она «обещает быть красивейшей среди сестер».  «В детстве она не была красива собою»,  но  ее духовник говорил, что она умела выработать себе телесную красоту душевною…  Только знавшим ее близко  дано «вполне оценить ее ангельскую доброту, кротость, нежность, предупредительность».

Было в ней нечто, что мгновенно покоряло все сердца. «Любимый образ, жаворонок счастья, излучавший вокруг себя одну только радость», — писала о ней сестра Ольга, которой как никому было известно, «что за нежность и красота души таились в этом прелестном существе.  Всякий в доме любил ее.  Обаяние ее существа сказывалось во всем, что бы она ни делала». Занятия литературой и историей, рисованием и музыкой были для нее большим, чем непременный атрибут «хорошего воспитания», а исключительной красоты голос выдавал незаурядный вокальный талант. Легкая и простая со всеми, с тонкой душой и чувством юмора, с редкой, особенно при дворе, естественностью, Адини во цвете своих 18 лет была неотразима.

Не удивительно, что двадцатидвухлетний принц Фридрих Вильгельм, сын ландграфа Гессен-Кассельского и принцессы Шарлотты, сестры короля Дании Кристиана VIII, попадает в плен ее очарования, когда  прибывает в летнюю царскую резиденцию в Петергофе.  Меньше всего Адини  думает о замужестве и потому повержена в смятение, даже испугана, когда замечает, что юный гость пленен именно ею, а не старшей  сестрой Ольгой. Но Ольге  первой стало ясно, что речь тут идет  о непрошенной и неотвратимой любви с первого взгляда. Молодым людям потребовалось всего десять дней, чтобы принять важнейшее решение своей жизни.

 Фриц Гессенский сделал свое предложение и попросил императора руки Адини.

Из Петергофа в столицу уже полетел царский приказ  «заняться приготовлением приданого для Ея Высочества великой княгини Александры Николаевны»

Наряду с полным комплектом утвари для походной церкви — главного, что русская православная княгиня вместе со своей религией брала с собой на чужбину, — здесь числились драгоценности и меха, мебельные гарнитуры и экипажи, серебряные обеденные и туалетные сервизы, фарфор и стекло, столовое и постельное белье, настольные украшения, оловянная кухонная посуда, вазы монументальные и вазы ночные, и, конечно, необозримый гардероб, включая ткани, кружева, «несшитые платья» — вплоть до туфелек и сорочек для жениха.

Не устаешь, однако, удивляться, с какой педантичной придирчивостью смотрят при этом «богатейшем из европейских дворов» на цены — даже тогда, когда речь идет о таком святом деле, как приданое для любимых дочерей. При каждом заказе тщательнейшим образом взвешивается конъюнктура, кандидаты сравниваются до мелочей и предпочтение в конце концов отдается наиболее выгодному. Так заказывать фаянсовый сервиз для Адини в Англии, у знаменитого Веджевуда, оказывается экономнее, чем у себя на родине. Вольные каретные мастера вынуждены уступить более дешевому придворному экипажному заведению. При заказе столового белья приходится выбирать между Александровской мануфактурой и голландским торговым домом в Петербурге.  Если цены были  далеко не безразличны, то художественному качеству изделий придавалось  первоочередное значение.  Чтобы и в этом вопросе действовать наверняка, обращаются к испытанным придворным поставщикам: Императорскому фарфоровому и стеклянному заводам, Выборгскому стекольному заводу и Шпалерной мануфактуре, мебельной фирме братьев Гамбс и Английскому магазину Никольса & Плинке.

Но  сами свадебные планы оставались еще «секретом». И когда положительные ответы отца принца,  и его дяди, датского короля, достигли Петергофа, ничто более не препятствовало официальному объявлению помолвки.

8 августа началось молебном в узком кругу в семейной капелле св. Александра Невского, где сама невеста, стоя  по любимому обычаю рядом с отцом-императором в ряду певчих, благодарила Всевышнего за свое счастье. Затем в большом дворце последовала процедура принесения «законных» поздравлений двора. А уже два дня спустя пароход «Богатырь» уносил жениха из Кронштадта обратно к датским берегам:  ему надлежало до поры покинуть свою избранницу.  Только к Рождеству им было назначено соединиться снова.

Могла ли подозревать невеста, полная  надежд, что судьба  уже обводила ее едва расцветающую жизнь траурной рамкой? Могла ли ведать, что никогда больше не суждено ей повторить и долгие прогулки по осенним аллеям царскосельского парка, где она дает теперь волю своим мечтам о будущем? Она не знает всего этого и счастлива, как может быть счастливым только юное влюбленное существо. Правда, уже с весны ее донимает затяжной кашель, который, несмотря на микстуры, упорно не желает проходить. Первые ростки тревоги начинают закрадываться в сердце матери.  Сама невеста  не придает этому значения, тем более что и ее доктор Раух не видит никаких поводов для беспокойства. Она поглощена мыслями о «своем Фрице», описывает ему  свою просто обставленную комнату в Александровском дворце, главным украшением которой   является теперь стоящий на мольберте его портрет  и считает дни до встречи с ним самим.

Для невесты  важнее всего  сейчас познакомиться с историей и культурой Дании, и она с воодушевлением штудирует все о  будущей своей второй родине. Она уже наперед любит ее и рисует в мыслях свое собственное семейное гнездо. Вещи, которым назначено его обставлять и украшать, множатся, между тем с каждым днем и радостным и вместе с тем критичным взглядом хозяйки она оценивает результаты.

«Ея Высочеству угодно было бы иметь на  сервизе виды Санкт-Петербурга по литографиям Перо, и равно русские костюмы и некоторые из картин Эрмитажа». Совершенно во вкусе времени Адини желала получить  в десертных тарелках  фарфоровый путеводитель по родному городу, по картинной галерее отчего дома и фарфоровый лексикон национального костюма.

 Все это было  кусочком родины, так необходимым тем, кто оказывается вдали от нее. Впрочем, не одна она — весь двор оказался охваченным предсвадебной лихорадкой. 

Части бирюзового столового сервиза. Императорский фарфоровый завод. 1843. 

И вот,  наконец,  наступил великий день. 26 декабря, в 12 часов 15 минут, после литургии в Малой церкви в кругу семьи, блестящая процессия церемониальным порядком двинулась через залы к Большой дворцовой церкви, где была встречена членами Синода и придворным духовенством с крестом и святой водой. «Церемония венчания по греческому обряду продолжительна и величественна. Стены, плафоны церкви, одеяния священнослужителей — все сверкало золотом и драгоценными камнями. Здесь было столько сокровищ, что они могли поразить самое непоэтическое воображение».

 Адини «во время своего венчания и на всех праздниках представлялась  каким-то волшебным призраком или, лучше сказать, каким-то существом не от мира сего.  Весь ее идеальный облик составлял нечто среднее между земной и небесной красотой,  когда она явилась  во дворце в белой подвенечной одежде с голубой Андреевской лентой через плечо, сопровождаемая величественным отцом, который вел ее в церковь». Перед алтарем он подвел ее к жениху, и митрополит Антоний приступил к свершению ритуала. После того как обручальные кольца были надеты на пальцы молодых, к ним в слезах подошла императрица.

Великолепие последовавших затем светских торжеств не уступало церковным. Праздничный ужин для 416 званых гостей, открытый увертюрой из «Эврианты» Вебера, затем бал в Георгиевском зале для 565 персон, который под гром полонеза открыли император со своей младшей дочкой и царица со своим новым зятем.   Это была феерия.

Тем временем для опытного уха немецкого врача кашель Адини уже давно звучал настораживающе, в то время как ближайшее ее окружение продолжало с фатальным легкомыслием его игнорировать. Сам Мандт не решался высказывать вслух свои подозрения, зная, как легко плетутся при дворах интриги.

Так незамеченные ростки коварного недуга оказались предоставленными своему губительному росту. Изнурительная программа праздничных недель дала им дополнительную пищу.  Прогрессирующая чахотка  так далеко продвинулась  в своем разрушительном галопе, что на спасение не оставалось уже никакой надежды.

А по поводу приданного отдаются  распоряжения уложить и укупорить непременно к половине будущего апреля месяца, дабы в начале открытия навигации можно было отправить оные в Копенгаген».

Часть столового фаянсового сервиза «Этрурия». Мастерская Джозайи Веджевуда II. 1843. 

8 мая почти все ящики, обернутые во фланель, парусину и клеенку, засмоленные, перевязанные и запломбированные, стоят наготове в ожидании отправки в кронштадтский порт. Не готова была лишь одна единственная — его владелица. Изнуренная жестокими приступами кашля, тошнотой и лихорадкой, стремительно истощавших ее силы, она уже едва покидает постель или кресло у раскрытого окна любимого кабинета матери в Александровском дворце Царского Села. Когда 30 апреля двор по традиции перебирается сюда на весну, все лелеют надежду на целительное действие царскосельского воздуха. Первые дни, казалось, и впрямь приносят облегчение.

Успокоенный видом ожившей дочери, царь отправляется 9 мая в Англию. Императрица тоже не оставляет намерения в середине июня ехать к своим в Берлин, хотя здоровье Адини продолжает не давать ей покоя.

После того,  как, уступив настоятельным просьбам матери, больная, наконец, позволила врачу  обследовать себя, он, не говоря императрице ни слова, сломя голову бросается вслед за императором, чтобы ему первому сообщить страшную весть о том, что его Адини обречена.

С быстротой ветра тот возвращается назад и окружает «дочь свою тою заботливостью, искусство которой дано, казалось бы, одному женскому сердцу. Государь … часто по целым часам стоял на коленях у ея ложа, держа ее руку в своих», — вспоминал Корф. Снова и снова донимает он Мандта вопросами, нет ли средств предотвратить неминуемое.

«Видеть папу было поистине душераздирающе, — писала Ольга. — Совершенно внезапно он превратился в старика. Мама много плакала, не теряя, однако, надежды окончательно». Но «как можно питать надежду, когда видишь это истощенное существо», — восклицает сама Александра Федоровна  в письме к брату. «Я бы не поверила, что такие изменения вообще возможны. Собственно, ее и не узнать совсем!  Это настоящая картина разрушения — что за слово, когда вынужден употребить его по отношению к своему собственному дитя!»

Рождения ребенка Адини уже нельзя было планировать иначе, как в Петербурге — в Аничковом дворце. . Но даже этого ей оказалось не суждено.

«Ночь на 29 (июля) была ужасна, — вспоминал Корф. — К утру страдания исчезли, но во всем положении больной произошла такая перемена, которая явственно указывала врачам, что ей не пережить дня. В 8 часов утра она исповедалась и причастилась, «но совсем не в чаянии смерти, а единственно в виде душевного подкрепления, как то делалось и прежде». В 10 часов 15 минут «она дала жизнь мальчику, — продолжает Ольга описание этого дня. — Ребенок закричал — это была ее последняя радость на земле, истинное чудо, благодеяние неба». «Как будто в награду за страдания, перенесенные так смиренно в продолжении тяжкой болезни, Бог обратил ея последние минуты в радость матери, — подхватывает эту мысль В.А.Жуковский, — она слышала голос этого младенца и душа сына, которого здесь в лицо она не видела, первая встретила ее на пороге той жизни…»

Ребенок, родившийся на три месяца раньше срока, не имел ни малейшей надежды выжить. Поэтому, опасаясь, что лютеранский пастор Авенариус подоспеет слишком поздно, император сам наскоро окрестил внука. Младенец жил всего 90 минут. Не узнав этого, мать последовала за ним пятью с половиной часами позже.

К.Брюллов. Св. царица Александра, возносящаяся на небо. 

«К вечеру она лежала на катафалке среди моря цветов, дитя в руках, в капелле Александровского дворца…Священники и дьяконы, которых то и дело душили слезы, едва были в состоянии петь и произносить молитвы. В ночь ее перевезли в крепость. Фриц, папа и братья сопровождали гроб верхом», — вспоминает Ольга.

«При всей беспритязательной простоте процессии, она была, может статься, одною из торжественнейших, из самых умилительных, какие можно только себе представить, — продолжает Корф. — …Несмотря на позднюю и темную ночь народ сплотился на всем пути в одну густую, едва проницаемую массу. По мере приближения кареты с гробом вся эта масса припадала на колени и глубоким безмолвием, прерываемым только всхлипываниями и рыданиями, обличала…свое сердечное сочувствие…»

Невообразимым было и стечение народа 2 и 3 августа в Петропавловской крепости, где «царственные тени целого века приветствовали молодой гроб…На панихидах государь являлся как подломленный бурею дуб, с поникшей главою, даже без той величественно-повелительной осанки, к которой мы всегда в нем привыкли, — рассказывает Корф, — императрица большею частью без слез, но в бледности смертельной».

Особого церемониала издано не было. Собор остался без траурного убранства. Николай не желал ничего внешнего, коль скоро это не требовалось неуклонно этикетом. «В самом деле, — восклицает Корф, — один гроб сей довольно красноречиво говорил сердцу!»

В газетах появилась лишь повестка о назначенной на утро 4 августа панихиде. Участвовать в ней Николай запретил одной только матери — в страхе за ее здоровье. Вместе с дочерьми она остается в Елагином дворце. Лишь траурный звон колоколов из города донес туда весть, что митрополит Антоний, только недавно благословлявший ее дитя на долгое счастье, свершил последний священный обряд над ее измученным телом.

«Государь стоял на коленях почти распростертый над гробом, покрывая его беспрестанно длинными поцелуями. Тут не осталось ни одного глаза сухого …многие из присутствовавших плакали навзрыд, духовенство едва могло произносить молитвы свои; даже на седых усах гренадеров блестели слезы…Всякий, казалось, хоронил свою дочь, свое сокровище!» 

В 1 час 45 минут вся семья уже отплывала на пароходе обратно в Петергоф, а к ночи принц покидает и этот уголок земли, всего лишь год назад бывшем для него с Адини блаженнейшим на свете.  Маленький цинковый гроб его сына незадолго до того был уже отправлен в Копенгаген для последующего погребения в фамильной усыпальнице ландграфов Гессенских в Румпельхайме на берегу Майна. На борту парохода «Камчатка» принца ожидали лишь 235 осиротевших ящика с приданым той, которая подобно яркой комете промелькнула в его жизни, чтобы угаснуть навеки.

По решению специально организованного комитета, возглавляемого цесаревичем,  богоугодным делом стала женская больница для чахоточных и хронических больных на Надеждинской улице в Петербурге. Построенная Александром Брюлловым, она была освящена в высочайшем присутствии 29 июля 1848 г., в четвертую годовщину смерти Адини. Для больничной церкви на фарфоровом заводе был сделан витраж с образом св. царицы Александры. Николай завещал туда портрет дочери со своего стола. Туда же была предназначена и вся церковная утварь из ее приданого, от которой сегодня, в отличие от функционирующей по сей день больницы, не осталось следов. 

Деревянный домик на берегу Лебединого пруда в Александровском парке Царского Села.построен в 1845 г. архитектором А.Ефимовым в память вел.кн. Александры Николаевны по ее собственному, сделанному перед смертью эскизу.  По преданию император Николай после смерти дочери подолгу сиживал здесь во время своих прогулок по парку. Фото 1910-х годов.

Источник: Василиса Пахомова-Герес. Журнал "Наше наследие" №55,  2000 год.

Серия сообщений "Романовы":
Часть 1 - Медаль за пьянство и веер Н.Н. Пушкиной в Историческом музее Москвы
Часть 2 - Печальная судьба младшей дочери Николая I
Часть 3 - Романовы в лицах и деяниях
Часть 4 - К 400-летию династии Романовых. Сообщение на международной конференции.
...
Часть 11 - Всемирное наследие ЮНЕСКО: Государственный музей-заповедник "Гатчина". Часть 2. Интерьеры дворца.
Часть 12 - Придворный живописец Зичи Михаил Александрович (1827-1906)
Часть 13 - Оказывается, при Николае II...