И храбрый красноармеец товарищ Сухов тоже где-то здесь изо всех сил старается. Это в Туркестане он геройски защищал местных баб от их собственного мужа-искплутатора. А к русским бабам отношение товарища Сухова было немножко другим. Но тоже геройским – с того же самого пулемета!
Защищают народную массу от белого кнута, короче.

- И ка-амисса-а-ары в пы-ы-льных шле-е-е-ма-а-ах!...


ПРИКАЗ
Полномочной Комиссии ВЦИК №116
г. Тамбов
23 июня 1921 г.
Опыт первого боевого участка показывает большую пригодность для быстрого очищения от бандитизма известных районов по следующему способу чистки. Намечаются особенно бандитски настроенные волости, и туда выезжают представители уездной политической комиссии, особого отделения, отделения военного трибунала и командования вместе с частями, предназначенными для проведения чистки. По прибытии на место волость оцепляется, берутся 60 - 1000 наиболее видных лиц в качестве заложников, и вводится осадное положение. Выезд и въезд в волость должны быть на время операции запрещены. После этого собирается полный волостной сход, на коем прочитываются приказы Полномочной Комиссии ВЦИК №130 и 171 и написанный приговор для этой волости. Жителям дается 2 часа на выдачу бандитов и оружия, а также бандитских семей, и население ставится в известность, что в случае отказа дать упомянутые сведения заложники будут расстреляны через 2 часа. Если население бандитов и оружия не указало по истечении двухчасового срока, сход собирается вторично и взятые заложники на глазах у населения расстреливаются, после чего берутся новые заложники и собравшимся на сход вторично предлагается выдать бандитов и оружие. Желающие исполнить это становятся отдельно, разбиваются на сотни, и каждая сотня пропускается для опроса через опросную комиссию (представителей Особого отдела и Военного трибунала). Каждый должен дать показания, не отговариваясь незнанием. В случае упорства проводятся новые расстрелы и т. д. По разработке материала, добытого из опросов, создаются экспедиционные отряды с обязательным участием в них лиц, давших сведения, и других местных жителей и отправляются на ловлю бандитов. По окончании чистки осадное положение снимается, водворяется ревком и насаждается милиция.
Настоящее Полномочная Комиссия ВЦИК приказывает принять к неуклонному исполнению.
Председатель Полномочной Комиссии Антонов-Овсеенко
Командующий войсками Тухачевский



Бирюкова: Талантливые военачальники. У них все хорошо продумано. Увы, но они взяли Россию за горло. Это невозможно отрицать.
Я много могу про это рассказать, очень много. Выразительно. С выражениями, в смысле. Потому что тут без выражений никак невозможно. Но уже в другой раз. Тут нужно отдельное название.
Но страна вырвется. И эта страна тоже вырвется. Придет Сталин. Вот к испанцам пришел Торквемада, а к нам – Сталин. И тогда вот этот вот кусок дерьма, этот как бы поэт, начнет кричать, что они уже не чуют под собой страны. Это он ощутил в 33. а еще будет 37. Казни ему не нравятся. Когда они казнили наших, так ему это очень нравилось. А как наши наконец-то стали казнить их, так сразу огорчился.
Еще бы!
Гад, а ты не забыл еще, как казнили Гумилева? А вот теперь будут казнить тебя. Скоро.

Кстати о птичках: Антонов-Овсеенко – расстрелян Сталиным. Тухачевский – расстрелян Сталиным. Гайдар – каким-то образом под сталинские расстрелы не попал. А жаль. Тогда бы не подарил жидам свою фамилию. Красноармеец Сухов… ну, это же кинематографический персонаж.

Через все через это нужно было пройти. Для поумнения. Они должны были вволю получить по рогам… Причем необходимо уточнить, что и сегодня, в 2010 достаточно долбоебов, которым поумнеть так и не удалось. Они не знают, и знать не хотят, кем был товарищ Троцкий.
Во всем белом движении был тогда только один человек, который мог победить весь этот большевицкий кагал – Сталин. Вот он-то и готовил победу. Особо не высовывался. Против доброго дедушки Ленина как бы и не гавкал вовсе, а также против доброго дедушки Троцкого и всех прочих добрых дедушек и даже бабушек, хотя их было до хуя. И все ходили, выпендривались, постреливали направо и налево – ну, боролись против белого кнута… Это Гумилев возмущался, слюной брызгал, восстать норовил и тому подобное; Сталин же – ни-ни! Даже хвалил и поддерживал. И вел учет – типа, кого в час Х надлежит немножко к стеночке поставить… И потихоньку изготовлял свой собственный кнут, которым надлежало пиздить по морде народную массу. Когда настанет время. Чтобы кухарка перестала воображать, что она, видите ли, умеет руководить государством. Кухарка дура, он думает, что это она водит своими руками, и ей даже в голову не может прийти, что ее руками умело водит кто-то другой.
Что, не ндравица?!
Хотите, я вам секрет открою? Что есть Царь. Царь – это дядька с кнутом.
Я на «Историю…» Карамзина сошлюсь:

В его истории изящность, простота,
Доказывают нам без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья,
И прелести кнута.

Первым надлежало шлепнуть Льва Давидовича Бронштена… впрочем, не буду отвлекаться, до этого еще далеко. Еще оч добрый дедушка Ленин как бы не совсем угомонился…
Короче, к концу 38 года практически весь аппарат Дзержинского, то есть все те, кто создавал ЧК, были расстреляны - без суда и следствия, как злейшие враги народа, шпионы и диверсанты. Артузов, изловивший Бориса Савинкова (операция "Трест"), генералов Кутепова и Миллера, и очень, очень много кого еще, он бы утонул в пролитой им невинной крови, тоже получил награду за свой доблестный труд - был арестован. Но расстрела избежал, вскрыл себе вены. И разоблачил перед смертью Сталина, написал на простыне кровью, а простыню вывесил из камеры: "Каждый большевик, верный идеям ленинской революции, обязан - в случае первой же возможности - уничтожить Иосифа Сталина, предателя, изменившего делу коммунизма, сатрапа, мечтающего о государстве единоличной тиранической диктатуры!".
Бирюкова: Казел! Ты слишком поздно спохватился! Эх, так хотелось еще миллионов 10 перестрелять… или технично уморить голодом – вы и это умели. Ты совершенно напрасно думал, что ты такой невероятно умный! Пис-сатель, бля! Кровью он пишет. Не догадывался, небось, скатина, что своей собственной придется.
Интересно, а сколько бы они еще перестреляли и переморили, если бы им никто не помешал? 10? 20? 30? 50 миллионов?
Они бы нам сделали то, что в своей обожаемой Кампучии сделал своему обожаемому народу невероятно добрый дедушка Пол Пот.
Это невозможно?
Па-а-а-ачиму же?
Они перестреляли бы всех. Переморили. Вообще. Но – не получилось. Промашка вышла.
Бедный Артузов - Савинкова перехитрил, а главного так и не понял…
Значит, так: перевязать Артузова. Прекратить кровотечение. Поставить капельницу. Возместить кровопотерю. Ввести сердечные… ну и все остальное, чтобы не подох. Сволочь. Я вот что сейчас вспомнила – крейсер «Алмаз». На него вот эти вот добрячки доставляли пойманную контру – т.е. совершенно безвинных людей. В кочегарку. Там их привязывали цепями к доскам и медленно задвигали в топку – ногами вперед. За-ради народа и рабоче-крестьянской революции.
Ну что, мразь? Ты понял, что тебя ждет? Они были безвинные. Ты же – весь в крови. Не руки по локоть – а весь.
Ты понимаешь, что на тебя нет ни срока давности, ни срока годности? Троцкистская морда! Ты понимаешь, что ты не можешь один за себя ответить? За тебя должен ответить весь твой род.

- Ей, говорю вам! Взыщется от рода сего!

Ах, ах, какая Бирюкова жестокая.
Ах, ах, Сталин выкосил ленинскую гвардию пулеметами без суда и следствия.
Когда вы расстреливали безвинных заложников, вы сами себе подписали смертный приговор. И ни суда на вас никакого не надо, ни следствия. Че тут еще выслеживать?
Коси их, Иосиф Виссарионович.
Ладно. Сорвать с Артузова повязки. Бросить его на пол камеры. Пнуть его сапогом в печень. И еще! И еще!.. И плюнуть на него.
Пусть подыхает как есть.
Без крейсера «Алмаз». Помни мою доброту, подонок. Ты очень, очень дешево отделался.


Знаете, что Вам, Николай Степанович, следовало тогда делать? Идти к Сталину. Следить за рекламой – где выступает Сталин? Туда и идти. Сидеть и слушать. Ходить, ходить – ждать, когда он обратит на Вас внимание. А когда обратит – делать, что Сталин велит. Не размышляя. Вы могли бы очень крепко пригодиться Сталину… С Вашими-то талантами!.. И тогда не умный следователь Якобзон поставил бы Вас, глупого гоя, к стенке, а Вы, глупый гой, – умного следователя Якобзона. Вы бы разоблачили его как фашистско-троцкистского шпиона. Ну, Сталин и без Вас, канеш, шлепнул Якобзона, отомстил как бы… Но это же очень плохо – что без Вас. Да и так ли уж обязательно было шлепать? Можно даже еще лучше – полюбуйтесь:


Вот очень умный следователь-исследователь Якобзон в белом маскхалате, с винтовкой в руках, храбро бежит по глубокому снегу в атаку. На фашистский дзот. Свистят пули. Рвутся снаряды, трещат пулеметы. (Кстати, это белогвардейская песня; они ее просто спиздили! Слова малость подредактировали – и спиздили!) А как ему, умному Якобзону, не бежать, если за его спиной притаился с «Дегтярем» под елочкой глупый гой, боец заградотряда «имени верного сталинца, товарища Н.С. Гумилева» Александр Матросов. Выражение лица недоброе. Пещерный антисемит, сразу видно. И дурак. Антисемиты – они все дураки. Из казаков. («Особенно рельефно бросается в глаза дикий вид казака, его отсталость от приличной внешности культурного человека западной полосы. При исследовании психологической стороны этой массы приходится заметить сходство между психологией казачества и психологией некоторых представителей зоологического мира...» Лев Давидович Троцкий. Исследователь, бля…) Прищурился Санек, один глаз закрыт, другим видит в прицеле дергающуюся фигурку умного следователя Якобзона - умора!.. Сверхумного! Такой высокоорганизованный головной моск… Патрон дослан. Предохранитель снят. Палец на спусковом крючке. Пусть только попробует повернуть назад.
Мы, дураки и пещерные антисемиты, такие.
Александр Матросов:- У-у, ж-ж-ж-ж-ж…
Якобзон (с надрывом): - Ыр-ра-а-а-а-а!!!!
Ширяет штыком винтовки в амбразуру. Скрежет железа по железу.
Неметцкий пулемёчик (такой же глупый пещерный антисемит, да еще и откровенный фашист к тому же): - Пух-пух-пух!
Якобзон роняет винтовку и падает на амбразуру.
Звучит Адажио Альбинони-Джиазотто. Самое трагическое место. Жаль, конечно, тратить такую музыку на умного Якобзона, но что теперь поделаешь – герой!
А великий русский поэт и писатель Гумилев Н.С., недорезанный буржуй, замаскировавшаяся контр-р-ра белогвардейская, красный как редиска, сидит на своем НП, чистенький, тщательно выбритый, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, на поясе кобура со сталинским ТТ, из кармана полушубка торчит алмазная пилочка для ногтей… и в бинокль обозревает своих притаившихся с «Дегтярями» под елочками бойцов:
- Так держать, ребята! Молодцы! Правильной дорогой идете, товарищи!
А с передовой только и доносится:
- Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!! Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!!
И еще доносится:
- Пух-пух-пух!!! Пух-пух-пух!
Это, кроме Якобзона, становятся героями Шнеерзон, Кобзон, Мендельсон, Дувидзон, Левензон, Рабинзон…
Под чутким руководством Н.С. Гумилева с его опричниками, кровавыми сталинскими псами, героем становится любой. Страна приказала. ЭТА страна. Ну как, казлы – вы чуете под собой ЭТУ страну или уже не чуете?!! Па-а-адонки! Так вам и надо!
- За Родину!!! За Сталина!!! – громко и смело кричит из своего непробиваемого укрытия Гумилев Н.С. через электроматюгальник.- Р-ребята, впер-ред!
И ему отвечают грозные иудейские голоса:
- Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!! Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!!

И продолжает звучать над взорванным лесом Адажио Альбинони.
Но вот откуда-то издалека возникают блатные аккорды семиструнной гитары – звездочка большая и малая, лесенка, баррэ… ля-минор, однако! Дребезжат железные струны. Это сам Владимир Семенович. Он полужидок, канеш, из Бронштейнов, ну да ладно, он местами полезный. Вот его гитара уже заглушает этого тщедушного итальяшку:

Считает враг, морально мы слабы!
За ним и лес, и города сожжены!
Вы лучше лес рубите на гробы!
В прорыв идут штрафные батальоны!

Вы лучше лес рубите на гробы!
В прорыв идут штрафные батальоны!

Коли штыком, а лучше – бей рукой!..



Бож-же мой, а это еще что за явление бойца народу?!!
- Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!! Ы-р-р-ра-а-а-а-а!!!
Это, спотыкаясь и прихрамывая, сверкая золотым зубом, идет хитроумными зигзагами в свой самый последний бой отчаянный трус из породы легкомысленнейших трусов, великий русский поэт Мандельштатмтпт Осип Емелович. Паниковский. Из Киева. С Подола. Великий хромой. Улан! Гусар! Нет – желтый кирасир!.. В правой руке граната, РПГ-41, ворошиловский килограмм. (Левой гладит жабу.) Впереди - фашицкий танк.
- Пух-пух-пух!
Но это же, согласитесь, лучьтьше, чем в сталинском застенке!

Все. Больше не будет обжирать голодных русских девочек. (А как кто думает – Гумилев сожрал бы Иркину кашу или бы не сожрал?..)
А стихи его гениальные, мандельштамтпованные, и все остальное, что он там насочинял, мне не нужно. И неинтересно.
И широкая грудь осетина – ха-ха-ха-ха! Дурак! Нашел с кем связываться! Этот усатый дядька же хуже Буденного!..

Я только случайно могу положительно отозваться о том, что он написал – если прочту, не зная, кто автор. Но как только узнаю – немедленно отрекусь. Как он к лектору Замятину, так и я к нему. Это справедливо. Вот Карамзина и Жуковского я читать буду – особенно Карамзина. А это вот литературное золотозубое чмо мне зачем? Он, поди, и языка-то русского не знал, писал с ашипками… Гусара от улана отличить не мог.
У Юлиана Семенова я прочла, что Ягода подарил Сталину переплетенные в тома записанные разговоры о нем, Сталине, между Каменевым, Вавиловым, Зиновьевым, Мандельштамом, Радеком, Бела Куном, Рыковым, Покровским, Плетневым...
Вот из какой обоймы был Мандельштам. (Мне только насчет Вавилова немножко не все понятно.) Он сдал Гумилева. Он.

Фу, руки об эту мразь запачкала. Такую гниду вскрывать пришлось…
Снимаю резиновые перчатки, выбрасываю в мусор. Иду тщательно мыть руки.
Поэт в России - больше, чем поэт.
Кто поэт в России? Этот вот? Тпт? Не смешите.

Примечание: Цитируемые большевистские документы взяты из книги «Красный Рим» Ю. Прокуратова.

Даша Бирюкова

ЗЫ:

...Мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов - ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им свободно сравняться с собой в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю?
Ф. Достоевский

Бирюкова: Федор Михайлович, вот Вам ответ – Вы с Вашего облака приглядитесь повнимательнее к сегодняшней Палестине.

У Мандлеьштама… Мандальштама… Ма… Мальданштама… Млин, совсем забыла как правильно.


ЗЫ. ЗЫ.



Для Прокурата.


После всего

Мне Прокурат задал задачку, от которой я не смогла отвертеться. Хоть и пыталась. Он решил опубликовать еще одно мое сочинение, которое наверняка кое-кому очень не понравится – про поэта и ничтожество. Про Гумилева и Мандельштама. Оба были расстреляны. Одного расстрелял Троцкий, другого Сталин. Правда, про Гумилева есть информация, что не расстреляли, а забили прикладами. В ЧК. Это вполне может быть, я просто не знакома еще с источником... А из того, что я знаю, из того, что опубликовано, а не хранится в засекреченных архивах ФСБ, я делаю вывод, что в ЧК Гумилев попал не просто так, но его сдал Мандельштам. Там все есть – и мотивы, и причины, и поводы, и способы.
И вот именно это сочинение Прокурат и решил опубликовать.
Оно уже было опубликовано, на Прозе ру, и вокруг него уже поднялся визг. Потому что поэтов у нас очень много, все в курсе... Ну, а Мандельштам считается как бы мученик, жертва кровавого сталинизма – ах, ах, высокий класс. А тут вдруг появляется сочинение, в котором на этого гения как бы русской словесности смотрят совсем другими глазами – ничтожество. Льзя ль такое дело снесть? Меня забанили на Прозе. Вообще. Совсем. Не одно какое-то мое сочинение, а все сразу. (Только упоминания обо мне остались в Гугле да в Яндексе.) Их там было не то 52, не то 57, сама уже не помню. Вокруг одного поднялся визг, вокруг другого, вокруг третьего… у них там, на кнопке, волосы дыбом, вероятно встали. Все равно как в кабину пилота где-нибудь в стратосфере заглянул сам Фреди Крюгер – пилот обезумел, по катапульте, и все дела!
И Прокурат попросил меня написать предисловие. Даша, говорит, сочинение большое, два десятка страниц, букав очень много, да еще ты и выражаешься там, ко всему прочему… нельзя ли как-то смягчить, что ли? Ну, у людей потрясение происходит, не все могут это вынести и правильно понять!
Я не стала отказываться. Я попыталась просто не сделать. Убрать выражения? Значит, Гумилева прикладом по голове можно было, да? А Бирюковой и выразиться не моги?
В основе моего сочинения показания свидетелей – Ирины Одоевцевой, Ахматовой, Радека… Все это давно известно, это прочитали очень многие. Но никому и в голову не пришло, что все это может быть использовано против Мандельштама. Одоевцева показывает обычный повседневный быт литературного кружка – шутят, смеются, шалят. К самому Мандельштаму Одоевцева относится с уважением и даже защищает его перед Гумилевым. И от Гумилева. Одоевцева как бы снимала любительский видеофильм – что попадало в кадр, то и фиксировала. Все очень мило и местами смешно. Но если запись разбить на отдельные эпизоды и просматривать каждый по нескольку раз, пытаясь увидеть и то, что в кадр не вошло, то смеяться уже не хочется. Мне, во всяком случае, расхотелось. Там ощущаются силовые поля, влияющие на орбиты планет, так сказать. Гумилев и Мандельштам относились друг к другу неприязненно, это если сказать мягко. А если сказать правильно, то они ненавидели друг друга. Гумилев утонченно издевался над Мандельштамом, высмеивал его и обижал, пытаясь вообще выдавить его за пределы своего круга. Это означало – из круга русской литературы. Мандельштам уходить не хотел. Ситуация чем-то напоминает то, что описал Пушкин в Моцарте и Сальери. Но у Сальери был под рукой только яд, да и то многие сомневаются, что Сальери виновен; я тоже сомневаюсь. У Мандельштама же были такие приятели как Каменев, Зиновьев, Радек, Бела Кун... ну и куча друзей помельче непосредственно в ЧК - это гораздо хуже, чем яд. Ну, Мандельштам и воспользовался.
Конечно же, Гумилев был для них опасен. Он был вооружен, он владел словом. А слово, это именно та сила, которая может повернуть руки, держащие винтовки, или в ту, или в другую сторону. Не каждому сочинителю такая сила дана, но слово Гумилева такой силой обладало.
И Гумилева ликвидировали. Если правда, что не расстреляли, а забили прикладами, то можно представить насколько он был для них опасен.
Но Гумилев был неправ. Сила у него была, но недостаточная, чтобы противостоять Мандельштаму и компании. Гумилеву нужно было идти другим путем – идти к Сталину… И этот путь я тоже рассматриваю в своем сочинении. Но не так, как я говорю сейчас, а немножко эмоциональнее. Так, что не каждый читатель сможет правильно понять.
Я, конечно, интересуюсь мнением читателя, но не настолько, чтобы с этим мнением слишком уж считаться. Гораздо важнее для меня мое собственное. Я ведь не состою в СП. Мне никто не платит и, стало быть, музыку мне никто не заказывает. Сама выбираю и играю что хочу. И как хочу. И под чужую музыку плясать я тоже не стану – под дудку композитора Миши Берлиоза.
Нет. Народ ни в чем не виноват. Народ так же безгрешен, как безгрешно бессловесное стадо. И народ точно так же безмолвствует. Не народу решать. Решает элита. А народ пойдет туда, куда позовет его привязанная к дышлу морковка.
Я понимаю, это обидно для народа. Но это так.



Ну, я могу, конечно, полностью переделать опус, придать ему приличный вид, наподобие того, что печатают в журналах… у-у-у-у! Ну не желаю я! Мне неинтересно. И потом – я ведь хочу не только голую информацию изложить, но еще и передать свое возмущение!
…И я ничего не делала. Прикинулась, что забыла. Тогда Прокурат напомнил – где две страницы?
Вот. Я сделала. Ровно две. Удачно или не удачно, хорошо или плохо – это уже совсем другой вопрос. Но я сделала!



-==-

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.

Ноябрь 1933


Угу. Бронштейн со всей своей сволочью страну под собой чуял. Этот уже нет. Сдернули его со страны. Хватит, мразь. И не только одного его, он не случайно написал – мы. Их сдернули со страны. Это сделал Сталин.
Погавкай, Мандель, на Сталина. Погавкай. Это доказательство того, что Сталин был прав. Не нравится он вам, да?

«Мандельштам – истинно русский поэт, поскольку его судьба и творчество тесно взаимосвязаны. А ведь именно в России «поэт больше, чем поэт». И в этих нескольких словах передан весь трагизм судьбы русских поэтов, которые часто несли свой талант, свой дар, словно тяжелый крест. Вольнодумцев, способных изобличить пороки общества и имеющих дерзость бросить в глаза власти смелую критику, ни общество, ни власть никогда не жаловали. Вспомним, хотя бы, Пушкина и Лермонтова.»
Это я в сети нашла. О-о, он русский поэт, оказывается…




Они захватили страну и занялись уничтожением населения. Дать цитату из Барма. Всех уничтожить вряд ли удастся, но хоть сколько-то. Хоть каких-то несчастных 30 миллионов. Для этого они организовали гражданскую войну.

Посмотреть родословную Березовского. Вроде, были хорошие евреи, даже полезные. И вот кого подарили России.



Они ж надо мной издевались – у меня высоты шпраха низковаты. Уроды! Я вам покажу высоты моего шпраха. Вы меня нескоро теперь забудете.


А Сталин бегает по Кремлю и кричит – 37 года не будет! Ребята, вы че? Это же я, ваш Коба! Гуманизьм, бля! Прогресс! Слабода, равенство и бр-р-ратство!
За что бор-р-р-ролись!..
Но нельзя было без 37. Они первыми начали, и начатое ими должно было упасть им на голову. Оно и упало.

- Ну наконец-то! Сбросила вас с себя страна.

Я уничтожу всю вашу сверхумную литературу. Я сведу к нулю всех ваших кумиров! Которые были ростом с тополя, окажутся ниже травы и тише воды.


Полностью. Он должен быть стерт с поверхности Земли.


Эпилог

Ира и Даша

Пустынный квартал за городом. Почва как бы болотная и зыбкая, кое-где пробивается камыш. На улицах никого. Как будто чума. Все сидят по домам. Не исключено – пишут стихи.

Сквер. Май. Молодая зелень. Скамейка. На ней сидит Одоевцева. Ей лет 16. Она невероятно красива и печальна. В волосах огромный черный бант. В руках семиструнная гитара.

Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я - как на сан архимандрита -
На это не имею права.

Я - как на сан архимандрита -
На это не имею права.

Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Бедняжка. Даже слезы в глазах. А что? Жизнь загублена. Жизнь никому не нужна. Зачем ты сюда, в этот мир, пришла?.. Гамлет в таком же, примерно, настроении сидел на краю башни и мечтал оттуда свалиться. И чтобы вдребезги… У нее же, у Ирки, никакого запаса прочности! Она беззащитная! Она же не может им ответить!..
Но тут, уверенная в себе даже больше, чем Сальвадор Дали, из воздуха появляется Бирюкова... В том же самом виде, как и в финальной сцене «Гамлета» - красная клетчатая куртка, голубые джинсы и белые кроссовки с желтыми подошвами.
На лице змеиная улыбка, за спиной наискось, грифом вниз, как автомат стволом, гитара на черной капроновой ленте автомобильной безопасности. Бирюкова выводит эту гитару из-за спины на грудь и берет аккорд – Аm! Гитара тоже семиструнная, но не такая как у Одоевцевой. Совсем, совсем другая гитара. Она из падука, красная. С двумя дырками. И совершенно невероятной подставкой. А вот аккорды те же самые. В ля миноре.
А улыбка такая, как будто она знает то, что никто другой не знает. Ну, змея ведь есть медицинский символ и одновременно символ мудрости. Я думаю, что та змея, которая беседовала с Евой, улыбалась таким же, примерно, образом.

Вас увенчает, Ира, слава.
Что Гумилев? Что критик злой?
Схватили Вы на славу право
Своею пишущей рукой.

Схватили Вы на славу право
Своею пишущей рукой.

Вы были среди них талантом.
И, глупая, не знала пресса,
Что, защитясь огромным бантом,
На них смотрела Поэтесса,

Что, защитясь огромным бантом,
Их наблюдала Поэтесса,

Одоевцева (перестав грустить и заулыбавшись)
- Кто ты?
- Бирюкова я. Даша. Я из будущего. Не грусти. Пока!

И растворяется в воздухе.

Глаза у Одоевцевой делаются все больше и больше, но изумление не успевает полностью выразиться, потому что Бирюкова появляется снова (гитара опять за спиной):
- Держи. Это тебе, это бутерброд! - достает из правого кармана куртки здоровенный сверток, размером с половину буханки белого хлеба.- Это только из пекарни. Теплый еще. Хлеб с маслом, сыром и ветчиной. В несколько слоев. Самое главное – не вывихнуть челюсть.
Одоевцева принимает сверток.
Бирюкова: А это – чтобы в горле не застряло,- достает из-за пазухи полулитровую пластиковую бутылку на винтовой пробке.- Это вино. Красное. Сухое. Домашнее. Хорошее. Мой папа делал. И вот тебе еще стакан…
Стакан тоже пластиковый.
- Ой, это все мне?! Спасибо…
- И еще совет. К трапезе здесь не приступай. Спрячься куда-нибудь. А то увидят жиды, набегут, сядут и будут облизываться, чтобы ты поделилась. Такая сволота… Ну, пока!
И исчезает.
Никакого изумления Ирка больше не демонстрирует. Есть более сильные чувства. Она откладывает гитару. Она рассматривает бутылку. Она откручивает пробку, нюхает, наливает немножко в стакан, пробует… И наливает чуть больше половины стакана. И разворачивает бутерброд…
- Ах-х…
«Тут смотри, как бы с голоду не околеть,- сказал один из Великих,- а они кричат – слава!»

Открывается дверь в одном из домов поблизости. Дверь маленькая такая и подозрительная. Замызганная. И даже не открывается, а приоткрывается. Оттуда выскакивает жид. Выскальзывает. Маленький, голова непропорционально большая, на такую даже профессорская шапка не налезает, морда мерзкая, один зуб золотой.
Очень похож на крысу. Очень.
И прямым ходом к Ирке.
Эти жиды – они такие умные!
Но тут из воздуха налетают две тени, сразу и не разобрать кто это, в режиме пологого пикирования, хватают жида под белы руки и, перейдя в набор высоты, уносят. Скрылись за крышей дома. Как и не было!

А Ирка уписывает бутерброд и запивает красным вином. И такая довольная… Вот же счастливый характер!
А на какой-то помойке, за домами, двое колотят третьего. Один в коричневой черкеске с генеральскими погонами, с кинжалом и наганом на поясе, с усиками, злой, жидов не любит. Другой тоже злой, жидов тоже не любит, в синей куртке, или это у него блуза, кажется, образца 1905 года, с поясом, брюки темные, заправлены в высокие сапоги, за поясом слегка изогнутая водопроводная труба длиной где-то с полметра.
- За что?! За что?!!
- Сам знаешь, сволочь! За то!
- Это ошибка! Это ошибка!
- Сволочь!
- Я ни в чем не виноват! Я ни в чем не виноват!
Сбивают на землю и пинают ногами.
Который в синей блузе извлекает из-за пояса трубу.
Генерал: Не надо, рыцарь. Велено не было. Хватит с него. Летим!
Взлетают с крутым набором высоты. Растворяются в воздухе.
- О-хо-хо-хо-хо…
Крысоподобный пытается подняться на четвереньки, но падает. Они его неплохо отделали.

А Бирюкова сидит у себя в детской, за столом, во вращающемся кресле, с ногами, с босыми ногами, в камуфляжной майке и красных шортах, на стене висит гитара, та самая, грызет жареный арахис и смотрит в монитор. В мониторе Одоевцева. В одной руке наполовину уничтоженный бутерброд, в другой стакан с вином. А у ее ног сидит бело-черная кошка и попрошайничает.
- Мау-у-у-у-у…
Одоевцева отщипывает щедрый шмат и кидает кошке.
И тут появляется еще одна кошка. Рыже-черно-белая. Подбегает к Одоевцевой:
- Ма-а-а-а-а-у…
Бирюкова подскакивает в своем кресле.
- Сашка! Стерва лохматая! А ты как там оказалась?!!