Было это в далеком поселке русского Коломбо маньчжурской осенью...

Его забрали прямо от праздничного стола - в день рождения 8 октября 1945г. Уводили якобы ненадолго. К слову сказать, мой дед с молоду очень хорошо разбирался в породах лошадей и отличнейшим образом джигитовал. Многие бывшие харбинцы знают, что советские переправляли из Китая в Союз коней. Военные, что пришли за ним были слишком уж добродушные, да веселые и пошутили тогда еще - что, вернувшись через пару часов, именинник не одну рюмку за свое здоровье успеет выпить и в этот же день. Возвращения своего супруга бабушке пришлось ждать слишком… слишком  уж долго. Почти 10 лет с того самого памятного октябрьского дня - по  сентябрь 1955 года.

Первые два её горестных - без мужа - года были особенно невыносимо трудны, как морально, так и физически. Все было разрушено – и личная жизнь, и когда-то счастливый и гостеприимный семейный  дом, и благополучное хозяйство. Вот и пришлось ей в 1947г. одной перебираться в город Харбин. Там же и работать пошла в акционерное общество «Чурин и Ко». Но, сначала штопала мешки из под круп и муки за гроши. Была и простой работницей мыловаренного завода, и конторщиком,  и счетоводом - ведь нужно же было как-то и чем-то жить, а вернее выживать. А после работала уже в конторе кондитерского производства калькулятором-плановиком. Кто же, из бывших  харбинцев, не помнит те страшные военные, холодные и голодные - горькие времена...   

И все не верилось ей, что потеряла мужа – ведь не развелись и не умер, а… нету. И ждала, ждала, ждала. Да, не знала, как за него молиться. Так вот и молилась, как священник подсказал ей однажды: «Господи, Ты Сам знаешь – за какого Сергия мне молиться – прими эту молитву.» И в Иверской часовне у Свято-Николаевского собора часто ставила свечки у иконы Сергия Радонежского. И так девять с половиной лет полной неизвестности и разлуки...

...Бережно храню в старом альбоме две небольшие акварельные портретные зарисовки 1955г. –  дедушки и бабушки. Имени художника, к сожалению, не знаю. Мне известно лишь, что этот художник был талантливым солагерником дедушки и очень хорошо рисовал. Когда бабушка из Харбина репатриировалась в Союз, ей наконец-то удалось найти мужа - через долгое 10-ти летие безвестности.  Она наконец-то разузнала его судьбу - нашла и даже смогла дать о себе знать. Ей разрешили переслать в лагерь и первую посылку с письмом и  маленькой фотокарточкой. Вот тогда-то лагерный художник и нарисовал её мужа таким, как был он в тот самый момент. И еще тогда же им  был срисован в красках и  её портрет - размером  немного побольше той самой маленькой черно-белой фотографии, которая так же хранится в нашем семейном ретро- альбоме.

Разглядываю обе акварели. И вырисовываются драматические черты того времени. Они во всем. И даже в следах кнопок на рисунке с фото бабушки. Видно кнопками теми и была прикреплена к стене – возможно возле лагерных нар - портретная зарисовка. Помнится, к тому времени дед вдруг начал мысленно побаиваться, что забываются черты дорогого и  любимого жениного лица.. И это подсознательно пугало… ведь почти что  десять лет он удерживал в памяти её именно такой, как видел в свой последний раз –  в  далеком  маньчжурском поселке Коломбо в октябре 1945-го.. А теперь вот, всматриваясь - в изможденное изображение дедушкиного лица, часто думаю о более страшном -  предшествующем этому рисунку времени. Когда от непосильно изнуряющей работы, в условиях крайнего Севера и скудно пустой лагерной баланды, он не мог даже занести ногу над порогом лагерного их барака - от физического истощения дистрофией. Как он говаривал, припоминая те дни,  в нем был всего-навсего бараний вес – кожа и кости.

Рисованный портрет неизвестного мне  художника датирован 1955г. К этому году дедушка был уже тамошним фельдшером – освобожденным от лесоповала. Для этого ему пришлось сдавать квалификационные медицинские экзамены, которые выдержал, как я теперь это понимаю, превосходно - без какой бы то ни было предварительной медицинской подготовки. Старая школа да профессиональная  практика в этих людях не забываются прочностью их знаний и умений...

Он так и останется фельдшером и после своей реабилитации, хотя его медицинских познаний хватало на специальность широко лечебного профиля. Как бывший военный медик обладал разными диагностическими познаниями. Помнится, его мнением диагноста дорожили и многие врачи-сослуживцы по  районной его больнице, где служил он до самого последнего своего  дня -   прижизненного вдоха и часа.

Некоторые из них за глаза называли деда «профессором». А  он  по-доброму посмеивался, узнав о том совершенно случайно, говоря, что прозвали его так именно за «профессорскую бородку», что отрастил он как-то под настроение. Но, мы-то знаем, что в той дружеской шутке было искренне уважительное отношение к профессиональности не совсем обычного нашего старого и по-военному подтянутого  фельдшера – отличника советского здравоохранения. Мы - это я, мои брат и сестра - для которых  он всегда был хорошим врачом да семейным нашим доктором Айболитом. Таким он и остался в детской памяти. Вечной и светлой памяти его внучатых племянников - очень любимым и самым родным дедушкой – добрым, справедливо строгим  и много знающим.

И глядя на старые альбомные рисунки, вспоминается еще один сюжет из той далекой его поры. Как, весело посмеиваясь, дедушка рассказывал и о своем долгожданном освобождении. Но, сейчас меня, далеко уже не ребенка, пробирает особенно щемящая грусть от этого его воспоминания. Это было при освобождении, когда наконец-то вышел за ворота лагеря! И целый день проходил он по окрестностям, упиваясь этой самой своей - свободой, вдыхая её воздух полной грудью. И так ходил и бродил до самого вечера. А в свете угасающего дня, осознав, что идти ему не куда, вернулся в лагерь и попросился обратно – на ночлег.

Я пытаюсь представить себе эту ситуацию. Человеку - впервые за все невольно долгое лихолетье - утрат и разлуки с женой,  красивому и гордому с независимостью характера, наверное,  было страшно. От неизвестности предстоящей, хотя и невероятно долгожданной встречи, которая могла лишь только сниться и порой казалась несбыточной сказкой.  Неловко, что возвращался с пустыми руками. Эти мужчины были иначе воспитаны. И он остался там же еще на какое-то время, но уже вольнонаемным фельдшером. И теперь его определили в лагерь к уголовникам.  Вместо то ли  умершего, то ли уволенного лагерного медика, точно уже не помню. Те пытались поначалу подмять его под свои пахански-воровские законы и требования. Этого, не сломленного режимом сталинских «академий», не сгибаемого человека. И вынуждены были принять его справедливые жесткие условия – освобождать от работы только тех, кого сочтет необходимым он. Кто действительно нуждается в медицинском лечении, кто действительно болен. Удивительно, но они признали правоту и твердость неуступчивого характера нового фельдшера.

Всего-то два портрета и столько воспоминаний...

Но это еще не все. В альбоме есть и две цветочные акварели. И вот эти-то четыре небольших рисунка иногда подталкивают меня к поискам, пока неизвестного мне, имени художника. И порой кажется, бываю почти что близка - к разгадке этого авторства, но не имея многого - в звеньях некогда утраченного, пока не знаю насколько далеко или близко это - в реальной действительности моих исканий.

© Copyright: Людмила Солма, 2010-2014

Серия сообщений "Судьбы русского Китая":
Часть 1 - Маньчжурские были
Часть 2 - Акварели
Часть 3 - Пепел памяти далекой
Часть 4 - Пепел памяти далекой
...
Часть 7 - Памяти доктора Е.Н. Аксенова
Часть 8 - Маньчжурская память-быль
Часть 9 - Харбин - Русская Атлантида

  иллюстрация художника Лана Мак, 1993

Марина Цветаева

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

16 августа 1916

Серия сообщений "Книжная полка (поэзия)":
Часть 1 - Жаркой рябины горькая гроздь
Часть 2 - В год Лошади с пожеланиями удачи
Часть 3 - И летит мой конь некованный
...
Часть 10 - Стихи автора Юлия Ворона
Часть 11 - Без заголовка
Часть 12 - Я - импульс, я - нерв, я и глотка луженая