Цитата сообщения Наталия_Кравченко Голос за сценой. О поэзии и судьбе Валерия Алатырцева.

 

 

О Валерии Алатырцеве я впервые услышала от Евгении Жмурко, редактора «Зарубежых задворок».

 

 

Она тоже была из Саратова, уехав из него за границу ещё в 1984 году. Теперь она живёт в Германии. Мы долго разговаривали по скайпу, вспоминая общих знакомых, которых оказалось довольно много. Вот тогда я и узнала от неё это имя — Валерий Алатырцев, саратовский поэт 60-х, непризнанный гений, трагически ушедший из жизни. Я была удивлена и озадачена — почти четверть века читая здесь лекции о поэзии, открывая новые и воскрешая забытые имена, об этом — слышала впервые. Попросила Евгению прислать мне его стихи.

- Да я Вам сейчас прочитаю, - сказала она, и сходу стала цитировать наизусть строки, поразившие меня какой-то дерзновенной интонацией, накалом страсти и причудливой игрой метафор. То, что он писал — было свежо, ярко, размашисто щедро и безбашенно ново, даже по нашим временам, не говоря уже о тех.

Как же так? - недоумевала я. - Почему эти поразительные стихи прошли мимо меня? Расспрашивала знакомых поэтов, писателей — но и они никогда ничего не слыхали об Алатырцеве. Евгения Жмурко сказала, что хотела бы издать его у себя и попросила меня разыскать его тексты.

- Они должны сохраниться у его младшего брата, Володьки, если он ещё жив. Он работает в музыкальной школе, где-то на дачных… И хотя бы одну фотографию…

Я разыскала Владимира Вадимовича, мне удалось упросить его коллег дать его телефон. Он был на больничном. Онкология… Оказалось, что мы в некотором роде знакомы — Владимир бывал на моих вечерах в библиотеке. Текстов брата у него осталось немного — большую часть их тот перед смертью уничтожил, но кое-что ему удалось сохранить. Мы встречались несколько раз на остановке. Владимир Алатырцев приносил отксереннные листочки со стихами брата, фотографии для сканирования, сборники знаменитостей с тёплыми дарственными надписями. Валерий Алатырцев учился в Литературном институте в Москве. Дружил с Андреем Вознесенским, Александром Кайдановским, Давидом Самойловым, Татьяной Кузовлевой, встречался с Беллой Ахмадулиной, беседовал с Ахматовой, переписывался с Евтушенко. Его многие там знали и любили. В родном же Саратове местный писательский тандем постарался, чтобы ни одна строка талантливого поэта не просочилась в печать. Да он не особенно и стремился к этому.

 

***

Не прорубай к вершинам лестниц:

пусть всё останется, как есть.

Посредственность туда лишь влезет,

куда хоть тропочка, да есть.

 

 

Спаси хоть что-то от затопта,

былинку, деревце, звезду…

 

 

(Некоторые стихи обрывались на полуслове, какие-то строки были пропущены.

Я с трудом разбирала небрежный размашистый почерк, то и дело звоня

Владимиру Вадимовичу и уточняя у него то или иное слово или строку).

 

 

Пусть построенья эти шатки,

но я в свидетели беру

почти кричащие: «пощады!»

долину гейзерной площадки,

траву в Серебряном бору.

 

 

«Любите живопись, поэты!».

И камнерезы. И тесло.

Но больше живописи — это

своё святое ремесло.

 

 

 

***

Когда смолкает вдруг актёр,

и в зале муторно, как в церкви,

вступаем мы — статисты, хор.

Глухие голоса за сценой.

 

 

К программным перечням имён

кому причастность наша ценна?

У всех трагедий всех времён

бессменны голоса за сценой.

 

 

Не скомпонованы в аккорд,

у нас ни дикции, ни тембра:

мы — ропот моря, эхо гор,

и гром. Мы — голоса за сценой.

 

 

Ни очертаний, ни лица.

В старинной драме предрассветной

на казнь мятежного стрельца.

Мы — стон. Мы — голоса за сценой.

 

 

То — гомон ярмарочных толп,

то — вопль биржи о процентах,

то — бала княжеского толк,

мы — чернь. Мы — голоса за сценой.

 

 

Хлам за кулисами — наш дом…

Но если продиктует тема:

ещё мы — штурм. Ещё мы — шторм.

Ещё мы опрокинем сцену.

 

 

Да, этот голос за сценой звучал более мощно, чем иные — на ней, - подумалось мне.

 

И захотелось, чтобы его услышали наконец все.

 

 

 

 

 

Пир

 

Примерзали лебеди к подносам.

В серебре буянили меды.

И посол от Франции с прононсом

домогался ключевой воды.

 

 

Немцы жрали поросёнка с хреном,

от натуги испуская дух.

Пэр-британец сыпал северены

в душегреи царских потаскух.

 

 

Шут визжал ужаленно и тонко

блеял, и разливисто рыдал.

Дурачок облезлого котёнка

прицеплял к боярским бородам.

 

 

Тех шатало в сторону от писка.

Ошалев, крестился чаркой дьяк.

А на троне в сукнах и монистах

потный царь пыхтел, как попадья…

 

 

Царь был пьян. А потому — доволен:

пир прошёл с подъёмом и — без драк…

Царь поник в супругу с головою

и уснул. Как в патоке застрял.

 

 

О, пиры, пиры монарших гриден -

хищный жор всесильных до поры…

Никогда воочию не видел…

Ненавижу царские пиры.

 

 

царские пиры

 

 

 

 

О фресках Дейнеки

 

Всё нравится: и дух, и композиция,

тона и свет, и устремлённость поз.

С полотнами такими не сравнится

на полотно нашлёпанный компост.

 

 

Но чёрт возьми, и я видал рыбачек -

могучих женщин (удались в отцов!).

Так почему же на полотнах важных

они как-будто на одно лицо?

 

 

Да! Гимн труду. Да! Дерзкий вызов плоти!

Но мы ж не однолики, это факт!

Один спокойно молотком колотит,

другой спешит, а третий свищет в такт…

 

 

Мы липнем к блоку, силы не жалеем,

пока наш сварщик закрепит его.

От напряженья стали лица злее:

мы — лишь подпорки, больше ничего.

 

 

А я смотрю — лицо соседа в профиль,

как у Ацтека сжато и жестко.

И, словно отделившиеся брови

вот-вот с лица обрушатся легко…

 

 

Порыв, размах… Мы все в порыве — птицы.

В нас каждый нерв вибрирует внутри.

Но только лица, только наши лица

все разные — откуда ни смотри…

 

 

 

 

 

 

Песня о сейнерах

 

Сейнера выходят в океан,

хоть их труд нелёгок и несветел.

Ведь порой лишь трепетный туман

вместо рыбы серебрит их сети.

И шторма им гибелью грозят,

настигая их в пустынных водах…

Сейнера просторы бороздят,

потому что это их работа.

 

 

Сейнера выходят в океан

добывать положенные тонны.

И, попав под встречный ураган,

месяцами не бывают дома.

Не всегда сдаётся ураган,

в поединке с мужеством встречаясь…

Сейнера выходят в океан,

иногда совсем не возвращаясь…

 

 

Сейнера выходят в океан,

торопясь за рыбой деловито.

Сейнера сигналят маякам,

что ушли на лов. Но это — битва!

Я хочу, чтоб ветер замирал,

не мешая рыбакам суровым.

Я желаю нашим сейнерам

возвращаться в гавани! С уловом!

 

 

 

 

 

***

Прозрачный нейлон белого тумана

клубится над дремотною водой.

А ночь (ну чем не ласковая мама?!),

мне дарит шапку неба со звездой.

 

 

И месяц размурлыкался котёнком,

напомнив вдруг Есенина строку…

Чего не померещится в потёмках

размягшему от лени дураку?!

 

 

 

 

***

… Я бы звёзды складывал в строки.

Не забавы ради — всерьёз!

Затяните на мне постромки -

всё равно я дойду до звёзд.

 

 

 

 

Валерий Вадимович Алатырцев родился 11 мая 1938 года в Саратове. Их семья жила тогда на

Пугачёвской 109. Сейчас этот дом снесён.

 

Валерий с матерью Зоей Сафроновной. 1949 г.

 

Учился Валерий в 18 школе. За отличную учёбу был премирован путёвкой в пионерлагерь «Артек».

 

Артек. Валерий второй справа.

 

 

В первом ряду резко выделяется на общем фоне крайний слева мальчик с не по-детски серьёзным и сосредоточенным лицом. В 1955 году он закончит школу с золотой медалью, а выпускное сочинение, посвящённое творчеству Чернышевского, будет отмечено как лучшее и послано на конкурс в Москву.

 

на уроке литературы.

Валерий у доски что-то экспрессивно рассказывает учительнице.

 

После окончания школы он поступает на физфак СГУ.

 

Валерий — студент

 

в колхозе на практике

 

Факультет, правда, не закончил — спустя три года понял, что это «не его». В 1958 году начинается его трудовая деятельность: на заводе свинцовых аккумуляторов, заводе им. Ленина, заводе «Серп и молот».

 

на заводе «Серп и молот». Валерий - наладчик автоматов

 

Вскоре он встретил девушку — студентку педагогического Нину. Поженились. В 1961 году родился сын Роман. 

 

 

Здесь он с коляской и с другом на одной из саратовских улиц.

По-моему, это бывший проспект Ленина. Если не права — пусть кто-то меня поправит.

 

(Сейчас, к сожалению, ни Нины Александровны, ни сына Романа уже нет в живых).

В 1963 году Валерий поступает на заочное отделение Литературного института в Москве, учится в семинаре у Владимира Солоухина. Там у него появилось много друзей, среди которых были и тогдашние кумиры литературной молодёжи, начинающие набирать известность Вознесенский и Евтушенко. У Вознесенского он часто бывал дома, с Евтушенко спустя годы переписывался. Брат Владимир вспоминал, что в одном из писем Е.А. делился с Валерием, как готовится к съёмкам фильма о Циолковском, где играл главную роль.

 

съёмки 1978 года. Е. Евтушенко в роли Циолковского

 

 

Среди друзей Валерия были и Давид Самойлов, Александр Кайдановский, Анастасия Цветаева. Книга

младшей сестры гениальной Марины Цветаевой была подарена Валерию вот с такой более чем тёплой

надписью:

 

 

«Ставшему милым — так скоро! Непонятно! - за юмор, за пафос, за неправдоподобие — Валерию Алатырцеву -

книгу, отнятую у другого человека, чтобы подарить Вам.

На добрую память о Цветаевых и о декабре 1975 года, о доме со львами, о котах-гамаюнах и вообще — обо всём на

свете!

С пожеланием очень долго не стареться. В добрый путь!

А. Цветаева

Москва, 29.12.75.

 

 

 

 

Пожелание зловещим образом сбылось — Валерий не успеет состариться. Вот таким же морозным зимним днём спустя несколько лет он покончит с собой…

Тогда в Москве он подружится с молоденькой Татьяной Кузовлевой, которой будет посвящать пылкие стихи. Вот подаренный ею сборник «Волга» с надписью «Валерию с признательностью за дружбу», исписанный со всех сторон его восторженными строчками.

 

 

 

 

 

 

***

Мне эта девочка близка

своей восторженностью детской,

своей отчаянностью дерзкой

и — синей жилкой у виска.

 

 

Такие многого добьются:

все звёзды в пригоршни сгребут…

А губы пьют и не напьются…

А в жилах — кровь. А это — бунт!

 

 

 

***

Руку к горлу — хрусталиный перекат,

пальцы длинные, до дрожи восковы:

речка чистая в зелёных берегах,

белодонная, из кварцевой скалы…

 

 

Опущу свои ладони под струю,

а она мне: «Чай, вода не холодна?»

А она мне: «Я не так ещё спою!»

Лейся, реченька! Плещись в тебе луна.

 

 

 

***

Эта девочка знает ремёсла

и древнейшее из ремёсл.

Подобрав по ладони вёсла,

выплывать аж под Млечный мост.

 

 

И плести кружева из звуков,

и чеканить из букв слова…

Здравствуй, девочка. Прочих — в угол!

От тебя — ясней голова.

 

 

 

***

Билась, серебристая,

в коварных сетях,

искоркой в монистах,

суженой в сенях.

Вырвалась. Догонят?

Да ведь не догнать:

вороные кони,

огненная стать!

Бубны мои, бубны,

ленты — врасплеск!

Не была как будто

жизнь, что тёмный лес.

Из когтей Кащея

тропка нелегка…

Качели, качели:

ах, под облака!

 

 

 

*** (и — на задней обложке сборника):

 

 

Спи, дроздёнок. Пусть тебе пригрезится

край земли, сияний газыри.

И большая белая медведица

в золотых подпалинах зари.

 

 

Белый наст огромен и нетронут.

В нём — тонуть. Иль до конца брести…

А на нартах — это как на тройках.

Как-нибудь сорвёмся. Погостим.

 

Продолжение здесь