В 1884 году я женился, наши семьи познакомились. Помню, как-то в субботу, получив в "Русских ведомостях" гонорар за неделю, что-то около ста рублей, я пришел в "Будильник" и там встретил Чехова. На его долю гонорара в "Будильнике" пришлось что-то мало, а я похвастался деньгами.
-- Ну так вот -- пеки пирог у себя и скажи Марии Ивановне, что мы все придем. И Левитана приведем...
Под влиянием разговоров о Крыме Левитан, найдя на моем столе альбом, сделал в нем во время общей беседы два прекрасных рисунка карандашом: "Море при лунном свете" и "Ветлы". Тотчас после него Николай Павлович Чехов нарисовал в альбоме красным, черным и синим карандашами великолепную женскую головку. Антон Павлович, долго смотревший на художников, сказал:
-- Разве так рисуют? Ну, головка! Чья головка? Ну, море! Какое море? Нет, надо рисовать так, чтобы всякому было понятно, что хотел изобразить художник.
Он взял альбом. Рисунок, готовый через несколько минут, был встречен общим хохотом. Антон Павлович, отдавая мне альбом, сказал:
-- Бери, Гиляй, это -- единственное мое художественное произведение: никогда не рисовал и больше никогда рисовать не буду, чтобы не отбивать хлеб у Левитана.
На рисунке изображена была гора, по которой спускается турист, в шляпе и с палкой, башня, дом с надписью "Трактир", море, по которому плывет пароход, и в небе -- птицы; внизу -- надпись: "Вид имения "Гурзуф" Петра Ионыча Губонина", а кроме того, везде были пояснения: "море", "гора", "туристы", "чижи"...

***

Антон Павлович подарил мне первый литографированный экземпляр своей пьесы "Иванов", которая была поставлена в бенефис Н. В. Светлова в театре Корша. Вот что об "Иванове" рассказывал мне брат Антоши, Иван Павлович:
-- Я носил пьесу в театр Корша. Понравилась. Потом как-то зашел я на репетицию и застал в буфете бенефицианта Светлова и Градова-Соколова. Светлов ругательски ругал пьесу: "Какая это пьеса для бенефиса? Одно название чего стоит -- "Иванов". Кому интересен какой-то Иванов? Никто и не придет".-- "Нет, брат, ошибаешься,-- возразил Градов-Соколов.-- Во-первых, автор -- талантливый писатель, а во-вторых, -- название самое бенефисное: "Иванов" или "Иванов". Каждому "Иванову" и "Иванову" будет интересно узнать, что такое про него Чехов написал. И если только одни Ивановы придут -- у тебя уж полный сбор обеспечен"...
И действительно, Градов-Соколов предсказал верно. Когда начался разъезд после спектакля, только и слышалось у подъезда:
-- Карету Иванова!
-- Одиночку Иванова!
-- Лихач от Большой Московской с Ивановым!

-- Кучер полковника Иванова!..

***

Здоровье Антона Павловича становилось все хуже и хуже. Я изредка навещал его в Ялте. Приехал я как-то раз очень усталый от довольно бурно проведенного времени и норд-оста потрепавшего нас между Новороссийском и Ялтой. Тогда у меня, чего никогда еще не бывало, появился тик, нервное подергивание лица и шеи.
-- Это что тебя дергает? Это что еще за глупости? Как не стыдно, -- ты, витязь, премированный за атлетику! -- начал упрекать меня Чехов.
Меня опять дернуло.
-- Оставь, будь умным! Ты думаешь, что лучше будет, если ты так головой мотнешь? -- И он точь-в-точь повторил мое движение с сердитым взглядом. Первый раз в жизни я увидел у него такие глаза.
-- Ничего от твоего дерганья на свете лучше не будет, все как было, так и останется... Брось, не смей!
И, погрозив сердито пальцем, он сразу изменил тон и показал мне в окно на невзрачного человека, копошившегося около клумбы.
-- Это наш Бабакай. Пойдем в сад, и ты мне скажи экспромт о Бабакае.
Я сочинил какие-то четыре строчки, из которых помню теперь только последнюю: "И какой-то Бабакай".
-- Ну вот, теперь напиши это на косяке, -- мы спускались в это время вниз по лестнице.
Я написал. Антон Павлович прочел.
-- Это я с тебя стихами докторский гонорар взял за то, что от глупой привычки вылечил. Понял ты, что дергаться не надо, от этого никому не лучше, ни хуже не будет, и перестал.
-- Верю и не буду.
-- Да, вот... Ты думаешь, я плохой доктор? Полицейская Москва меня признает за доктора, а не за писателя, значит, я доктор. Во "Всей Москве" напечатано: "Чехов Антон Павлович. Малая Дмитровка. Дом Пешкова. Практикующий врач". Так и написано: не писатель, а врач,-- значит, верь!
И я поверил и больше ни разу не дернулся до сего времени.
Мы сидели на лавочке в саду, а Бабакай рылся в клумбе. У меня был кодак, я снял несколько раз Антона, Бабакая, дачу, Антон меня снял. Подошла Мария Павловна, -- сняли и ее. Одна только ее карточка и вышла хорошо. Это единственный раз, когда Антон Чехов был фотографом. Подошел Бабакай.
-- Антон Павлович, какие-то бабы из города в шляпках приходили, я сказал, что вас нет.
-- Хорошо, Бабакай! Это он городских дам называет бабами, отбою от них нет, -- пояснил мне Чехов.
-- Судьба твоя такая. Без баб тебе, видно, не суждено. Ты подумай, сам говоришь: "От баб отбою нет". Служит у тебя Бабакай... Под Новым Иерусалимом ты жил в Бабкине, и мальчик у тебя был Бабкин... И сапоги мы с тобой покупали у Бабурина...
-- Да, я и не подумал об этом, все баб... баб... баб... кругом! -- рассмеялся он.
-- Нет, еще не совсем кругом, а только что в начале баб. А чтоб завершить круг, ты вот на этой самой клумбе, которую копает Бабакай, посади баобаб.
В ответ Антоша со смехом вынул кошелек, порылся в нем и подал мне две запонки для манжет.
-- Вот тебе за это гонорар. На память о баобабе... Обязательно посажу баобаб и выпишу его через Бабельмандебский пролив... Бабельмандебский!
Он опять расхохотался.
-- Гиляй, знаешь что,-- заключил он,-- оставайся у меня жить. С тобой и умирать некогда…»
(Фрагмент из книги Владимира Гиляровского «Друзья и встречи», глава «Антоша Чехонте», 1934). 

***

В этот день родился русский писатель, журналист, бытописатель Москвы Владимир Алексеевич Гиляровский (8 декабря 1853 (по др. сведениям 1855) - 1 октября 1935).

***
На фото - В Мелихове. В тачке - А. П. Чехов и М. П. Чехов. Везет тачку В. А. Гиляровский. Стоят: слева - А. А. Долженко, справа - И. П. Чехов. 1892.