Цитата сообщения Наталия_Кравченко Жизнь, которая мне снилась

 

 

***
На дно души спускаюсь я во сне.
Там русла рек моих существований.
Там смутный голос будет бредить мне
в божественной свободе и нирване.

 

Есть в сутках жизни заповедный час,
когда иное видит глаз и сердце,
и в вечность, недоступную для нас,
с протяжным скрипом поддаётся дверца.

 

Там оживает прошлогодний снег,
там конь крылатый напрягает жилы...
И всё, что ни приснится в этом сне, – 
всей жизнью будет неопровержимо...

 

 

 

***
Привыкшие к телесным пеленам,
мы не подозреваем о свободе,
той, что от века недоступна нам,
а только снам, парящим в небосводе.

 

Я говорю с тобой как на духу,
на языке, понятном лишь поэтам.
Такая грусть и нежность наверху,
а нам внизу неведомо об этом.

 

Отбросить страх и повседневный прах, -
земля лишь для того, чтоб оттолкнуться -
и взмыть туда, куда нас тянет в снах,
откуда не захочется вернуться.

 

Взойдёт звезда над письменным столом,
в окне распишет бисером полотна
и защитит невидимым крылом
всё, что ещё бесплатно и бесплотно.

 

 

 

***
Слишком ласковый и трепетный для ветра
мои волосы ласкал средь бела дня.
Слишком яркий, слишком солнечный для света
фотовспышкою преследовал меня,

 

словно где-то сохранить хотел навеки...
Мне казалось, это сказка или сон.
Я смежала и распахивала веки.
Кто-то был со мною рядом, невесом.

 

Странный голубь, отвергая хлеба ломоть,
так осмысленно в глаза мои глядел,
словно он меня навек хотел запомнить
для каких-то недоступных высших дел.

 

Ледников души растапливалась залежь,
и прощалась кем-то вечная вина.
Я одна отныне знала, только я лишь,
настоящие их знала имена...

 

 

 

***
Я — Кассандра, слепая провидица,
в колесе Вашем пятая спица.
Что за сны Вам сегодня привидятся?
Или, может быть, тоже не спится?

 

Как короной, луною увенчана
полночь в звёздном своём покрывале.
И дрожит одиноким бубенчиком
мой секрет, не разгаданный Вами.

 

 

***
Я не расслышала, что Вы сказали – 
не повторяйте, молю.
Чудится эхом в пустующем зале
то, что хочу и люблю.

 

Не повторяйте мне истину снова,
пусть лучше я обманусь.
Пусть мне домнится, доснится то слово,
пусть никогда не проснусь!

 

Что Вы сказали?.. Но это неважно.
Истина — яд или лёд.
Пусть лучше ветер и дождик доскажет
и соловей допоёт.

 

 

***
 Сладко плыть под балдахином ночи.
 Месяц – словно парусник души.
 Утро образумит, обесточит,
 обездолит и опустошит.  

 

 Пусть луна опять мозги запудрит –
 я по снам судьбу свою прочту.
 Не сменю на утреннюю мудрость
 я ночную глупую мечту.

 

 

***
Моим стихом опять заговорила ночь.
Вот месяц воспарил, что как крыло у чайки.
Прислушайтесь ко мне. Молчать одной невмочь.
Лишь стих мой скажет Вам всю правду без утайки.

 

Мой тайный, мой чужой, роднее нет тебя!
Не верь дневным словам и закруглённым фразам.
Любовь упразднена в системе бытия.
И уз не разорвать, и не совпасть по фазам.

 

Во сне мы видим то, что в жизни не дано.
Мой вымысел, мой сон, не дай мне Бог очнуться!
Волшебное кино, души двойное дно...
Не встретиться никак, но и не разминуться.

 

О сколь — забыть, проклясть, вернуться в мир людской —
обеты я даю, не выдержав боренья,
одним ударом враз с надеждой и тоской
расправиться! — увы, напрасны ухищренья.

 

Мой властелин, монарх, не знаю, как ещё
тебя именовать, чтоб было адекватно.
Ищи мою любовь. Теплее, горячо...
А если ты найдёшь — то я не виновата.

 

...Не слушайте меня. И снова до утра
ссылает стих меня на гауптвахту ночи.
Невольнице окна, тетради и пера,
мне бредить и творить, и верить, и пророчить.

 

Я сделаюсь строга. Не ластюсь и не льщу.
А может, зря от Вас я нежность утаила?
Внутри своей беды блаженство отыщу,
и будет мне сиять созвездье Альтаира.

 

Прощайте, дорогой. Я затворю балкон.
Вы догадались, да? Я говорю не с Вами,
а с Тем, кто сотворил и нравственный закон,
и звёзды, что горят у нас над головами.

 

 

***
В душе моей утешенной
покой и тишина.
Там угол занавешенный,
где я всегда одна.

 

Ночное это таинство
ничей не видит взор.
Из слов и снов сплетается
причудливый узор.

 

Как мина, сердце тикает,
окутывает мгла...
Скажи мне что-то тихое
для этого угла.

 

 

 

***
Жизнь моя дремлет и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

 

Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...

 

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...

 

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

 

Нежности кружево, сны наяву...
Чтоб вы так жили, как я не живу.

 

 

 

***
Я жила как во сне, в угаре,
слыша тайные голоса.
А любила – по вертикали,
через головы – в небеса.

Бьётся сердце – должно быть, к счастью...
Сохраняя, лелея, для,
всё ж смогла у судьбы украсть я
два-три праздника, года, дня.

Умирая, рождалась вновь я,
поздравляя себя с весной,
с беспросветной своей любовью,
той, что пишется с прописной.

 

 

***
Луны недрёманное око
следит за каждым из окон,
напоминая, что у Бога
мы все под круглым колпаком.

 

Души незримый соглядатай,
ты проплываешь надо мной,
напоминая круглой датой,
что всё не вечно под луной.

 

Чего от нас судьба хотела,
в час полнолуния сведя,
когда в одно слились два тела,
над сонным городом летя?

 

И, может быть, ещё не поздно
вскочить в тот поезд на бегу...
Ловлю ворованный наш воздух
и надышаться не могу.

 

Придёт зарёванной зарёю
иной заоблачный дизайн...
Летящий отблеск над землёю,
побудь ещё, не ускользай!

 

 

 

***
Пальцы дождя подбирают мелодию
к детству, к далёкой весне.
Где-то её уже слышала вроде я
в давнем растаявшем сне...

 

Капли как пальцы стучат осторожные:
«Можно ли в душу войти?»
Шепчут в слезах мне кусты придорожные:
«Мы умирать не хотим...».

 

Люди снуют между автомобилями,
светится в лужах вода
и озаряет всё то, что любили мы,
что унесём в навсегда.

 

Глупая девочка в стареньких ботиках,
руки навстречу вразлёт...
Дружество леса, дождинок и зонтиков,
музыка жизнь напролёт.

 

 

Колыбельная

 

 Спи, мечта моя, вера, надежда
 на всё то, что уже не сбылось,
 что закрыло навек свои вежды,
 что не спелось и не родилось.

 

 Вам моя колыбельная эта,
 чтоб не плакали громко в груди,
 чтоб уплыли в целебную Лету
 и не видели, что впереди.

 

 Что не встретила, не полюбила,
 всё, чему я сказала гуд бай,
 засыпайте, чтоб вас позабыла,
 баю-бай, баю-бай, баю-бай...

 

 Все, кого не спасла от печали,
 для кого не хватило огня,
 засыпайте, забудьте, отчальте,
 отпустите, простите меня.

 

 Спи, несбывшееся,
 не родившееся,
 баю-бай, баю-бай,
 поскорее засыпай,
 затухай, моя тоска,
 струйка вечного песка,
 не спеша теки, теки,
 упокой и упеки,
 холмик маленький, родной,
 спи, никто тому виной...

 

 

 

***
Где вы, катарсис, серотонин,
дом с белым садом, камин, мезонин,
всё, что желают в дни именин,
всё, что нам снится?
Что же на деле? Лживость икон,
замков руины, дура закон,
непобедимый в душах дракон,
старость, больница.

 

Где в парусах кумачовых корабль?
Где в небесах утонувший журавль?
Где обещания крибли и крабль,
сказочной щуки?
А на поверку — супы с котом,
светлое завтра где-то потом,
вечная сука на троне златом,
вечныя муки...

 

 

Гости

Мандельштам приедет с шубой... 

                                     А. Кушнер

Мне снился сон: ко мне съезжались гости
на дачу, что уж продана давно.
Вот Пушкин со своею жёлтой тростью
и с кружкой, из которой пил вино,

 

проснувшийся от  солнца и мороза,
в кибитке, к удивлению ГАИ...
А вот и Блок с привянувшею розой
в бокале золотистого аи.

 

Вот Анненский с обиженною куклой,
спасённой им в Финляндии волнах,
Кузмин с шабли и жареною булкой
и с шапкой, как у друга Юркуна.

 

Вот Хлебников, безумный, но великий,
с кольцом на пальце, взятом напрокат.
Цветаева с лукошком земляники,
с нажаренною рыбой на века.

 

Ахматова с неправильной перчаткой,
с тоской по сероглазым королям,
Есенин со своей походкой шаткой,
знакомой всем в округе кобелям.

 

Вот Мандельштам и следом Заболоцкий -
с щеглом один, другой же со скворцом.
А вон вдали вышагивает Бродский
с усталым и пресыщенным лицом.

 

Да, тяжела ты, слава мировая...
Он без подарка, но с собой стишок.
Вот Гумилёв с последнего трамвая,
успевший, пока  с рельсов не сошёл.

 

Вот Маяковский с яростным плакатом,
в любовной лодке, бьющейся о быт.
С жерлом Державин, Вяземский с халатом -
никто из них не умер, не забыт.

 

И Пастернак с чернильницей февральской,
забрызганный слезами от дождя,
и Фет с приветом от отчизны райской,
что просиял и плачет, уходя...

 

О пробужденье с жалкою подменой
небесной песни на раёк земной!
И Афродита снова стала пеной,
причём не океанской, а пивной...

 

 

***
 Поскрипывает мебель по ночам.
 Судьбы постскриптум...
 Как будто ангел где-то у плеча
 настроит скрипку...

 

 Как будто лодка с вёслами сквозь сон
 по водной зыби...
 Тьма горяча, смешай коктейль времён
 и тихо выпей.

 

 И выплыви к далёким берегам
 из плена тлена...
 Сам Сатана не брат нам будет там,
 Стикс по колено.

 

 Скрипач на крыше заставляет быть,
 взяв нотой выше.
 Ведь что такое в сущности любить?
 Лишь способ выжить.

 

 

 

***
 Какое странное посланье...
 Скользят туманные слова
 и уплывают в мирозданье,
 блеснув прозрением едва.

 

 Глухие завеси сомкнулись.
 Строка размыта, неясна.
 Мы вновь с тобою разминулись
 в дремучих коридорах сна.

 

 Тот шифр моею кровью набран,
 но тщетно силюсь до конца
 я разгадать абракадабру -
 посланье мёртвого отца.

 

 Мне не прочесть, и не ответить,
 и не дождаться ничего,
 и снова биться рыбой в нетях,
 в тисках сегодня своего.

 

 

***
В недоступное измерение 
ты ушёл, от земли отчалив, 
и каким-то глубинным зрением 
я гляжу на тебя, отчаясь. 

 

В царстве сна, в государстве памяти 
наши встречи с тобою грустны. 
Давит на сердце тяжесть каменная, 
мне не выбраться из-под груза. 

 

Фотокарточка на надгробии. 
Взгляд невыспавшийся, усталый. 
Отраженье твоё, подобие 
на земле без тебя осталось.

 

 

 

***
Идут года, бегут недели, 
Но ты теперь, как ни зови – 
Потусторонен, запределен, 
Недосягаем для любви. 

 

И лишь во сне всё как по правде, 
Лишь там нельзя тебя убить. 
Там можно всё ещё поправить, 
И досказать, и долюбить. 

 

Там светом радуги играет 
То, что уже покрыто мглой, 
Горит и вечно не сгорает – 
Что стало пеплом и золой. 

 

 

 

***
 На небе полночном горят письмена.
 Я в смутной тревоге гляжу из окна.
 Пытаюсь прочесть это, как в полусне.
 Я знаю, что это написано мне.

 

 Пульсирует небо мне звёздной строкой.
 В ответ неуверенный взмах мой рукой.
 И слёзы глаза застилают, слепя.
 Я знаю, я помню, я вижу тебя!

 

 

 

***
Мне снились фотографии отца,
которых я ни разу не видала.
Держа альбом у моего лица,
он всё листал, листал его устало.

 

Вот он младенец. Вот он молодой.
А вот за две недели до больницы...
Шли фотоснимки плавной чередой,
и заполнялись чистые страницы.

 

Вот с мамою на лавочке весной.
Как на него тогда она глядела!
Вот лестница с такою крутизной,
что на неё взобраться было - дело.

 

Но ведь давно уж нет того крыльца...
И вдруг в душе догадка шевельнулась:
- Так смерти нет? - спросила я отца.
Он улыбнулся: "Нет". И я проснулась.

 

 

 

***
 Ты приснишься мне на день рожденья?
 В небе ковш изогнут, как вопрос.
 И твоё реальное виденье
 проступает сквозь завесу слёз.  

 

 Из кривых и прыгающих строчек
 словно перекидывая мост,
 вижу твой замысловатый росчерк,
 вижу руку с родинками звёзд.  

 

 О тебе узнаю всё из сна я.
 Как тебе в обители иной?
 Я тебя ничуть не вспоминаю,
 просто ты по-прежнему со мной.

 

 

 

***
Нет, ты не умер, просто сединой 
со снегом слился, снежной пеленой 
укрылся или дождевой завесой. 
Мне снился дождь и где-то в вышине 
незримое, но явственное мне 
объятие, зависшее над бездной.

 

Оно, что не случилось наяву, 
как радуга над пропастью во рву, 
свеченье излучало голубое. 
Был внятен звук иного бытия. 
Нас не было в реальности, но я 
всей кожей ощущала: мы с тобою.

 

Ты мне свечой горишь на алтаре,
полоскою горячей на заре,
когда весь мир еще в тумане мглистом.
Однажды рак засвищет на горе,
и ты, в слезах дождя, как в серебре,
мне явишься в четверг, который чистый.

 

 

 

***
 Это ничего, что тебя — нигде.
 Ты уже давно у меня везде -
 в мыслях, в тетради и на звезде,
 и в дебрях сна...
 Это ничего, что не увидать.
 Я всё равно не смогу предать
 и ощущаю как благодать
 каждый твой знак.  

 

 Бог не даёт гарантий ни в чём.
 Выйдешь в булочную за калачом,
 в карман потянешься за ключом -
 а дома - нет...
 Здесь больше нечем, некуда жить.
 Мир разорвавшийся не зашить.
 И остаётся лишь завершить
 цепочку лет.  

 

 Невыносимо то, что теперь.
 Неудержима прибыль потерь.
 Недостижима милая тень.
 Жизнь - на распыл.
 Всё нажитое сведу к нулю,
 прошлому — будущее скормлю,
 но ты услышишь моё люблю,
 где б ты ни был.

 

 

***
 Словно дети в предвкушенье чуда:
 «Ёлочка, зажгись!» -
 так и я, взыскуя весть Оттуда:
 «Мамочка, приснись!»  

 

 Чуточку терпенья и везенья -
 будет встреча вновь.
 Будет Рождество и Воскресенье,
 Радость и Любовь.

 

 

 

Сон

1

Мне приснился чудный сон о маме, 
как мираж обманчивых пустынь. 
Помню, я стою в какой-то яме 
средь могил зияющих пустых

 

и ищу, ищу её повсюду... 
Вижу гроб, похожий на кровать, 
и в надежде призрачной на чудо 
начинаю край приоткрывать.

 

А в груди всё радость нарастала, 
тихим колокольчиком звеня. 
Боже мой, я столько лет мечтала! 
Вижу: мама смотрит на меня. 

 

Слабенькая и полуживая, 
но живая! Тянется ко мне. 
Я бросаюсь к ней и обнимаю, 
и молю, чтоб это не во сне. 

 

Но не истончилась, не исчезла, 
как обычно, отнятая сном. 
Я стою на самом крае бездны 
и кричу в восторге неземном: 

 

«Мамочка, я знала, ты дождёшься, 
ты не сможешь до конца уйти! 
Что о смерти знаем – это ложь всё, 
это лишь иной виток пути...» 

 

И меж нами не было границы 
средь небытия и бытия. 
Ты теперь не будешь больше сниться, 
ты теперь моя, моя, моя! 

 

Я сжимала теплые запястья, 
худенькие рёбрышки твои. 
О, какое это было счастье! 
Всё изнемогало от любви. 

 

Бог ли, дух ли, ангел ли хранитель 
был причиной этой теплоты, 
как бы ни звалась её обитель, 
у неё одно лишь имя – ты. 

 

Тучи укрывают твои плечи, 
ветер гладит волосы у лба. 
Мама, я иду к тебе навстречу, 
но добраться – всё ещё слаба. 

 

И в слезах я этот сон просила: 
умоляю, сон, не проходи! 
Наяву так холодно и сиро. 
Погоди, родную не кради! 

 

И – проснулась… Из окошка вешним 
воздухом пахнуло надо мной. 
Я была пропитана нездешним 
светом и любовью неземной. 

 

Счастье это было всех оттенков,
мне на жизнь хватило бы с лихвой. 
Я взглянула – календарь на стенке. 
Подсчитала: день сороковой. 

 

Плюс четыре долгих лихолетья, 
как судьба свою вершила месть. 
Но теперь я знала: есть бессмертье. 
Мама есть и будущее есть.

 

 

 

2

Снилось, что стою я у черты,
за которой в призрачном тумане
проступают милые черты 
и зовут, и за собою манят.

 

Я кидаюсь к маме, как в бреду,
только вид её меня пугает.
Что-то на тарелку ей кладу,
а она её отодвигает.

 

Почему бледна и холодна?
Где её весёлая повадка? 
Почему безмолвствует она? 
И гоню ужасную догадку.

 

Я на пальцы мамины дышу,
каждый согревая, как росточек,
и в смятенье вдруг произношу: 
«Может быть, шампанского глоточек?»

 

Словно я закинула блесну, 
замерев над омутом тревожно.
И она, улыбкою блеснув, 
озорно ответила: «А можно?»

 

 

 

3

Нет с этим городом связи обратной.
Адрес размыт на конверте пустом. 
Не осчастливиться вестью отрадной. 
Где он теперь, твой неведомый дом?

 

Мама и смерть – это несовместимо! 
Как затесалась она меж людьми –
смерть – отвратительный, неотвратимый,
неумолимый соперник любви?!

 

Только однажды над чёрною ямой 
чуть приоткрылись завесы края.
Сон мне приснился: записка от мамы.
Буквы теснились, разгадку тая.

 

Жадно хватаю... родимые строчки...
Что-то мне хочет сказать, объяснить...
Но ускользает их смысл в заморочки, 
рвётся в руках Ариаднина нить.

 

Сопротивлялись слова мне, слипаясь,
рамка письма им казалась тесна.
Чувствую – боже мой, я просыпаюсь! 
Чья-то рука меня тащит из сна.

 

Тайна нетронуто в небе витала 
и не давала мне грань перейти. 
Но изловчилась я и прочитала –
крупными буквами: «ВСЁ ВПЕРЕДИ».

 

Что впереди, если сомкнуты вежды?
Что впереди, когда всё позади?!
И – озаренье: то был код надежды,
что к твоей снова прижмусь я груди.

 

Всё впереди, – повторяла упрямо. 
Что мне косая теперь и погост? 
Всё впереди. Мы увидимся, мама! 
Я ухватила жар-птицу за хвост.

 

Спи, дорогая. Забудь про былое. 
Над одуванчиком кружится шмель. 
Я постою над твоим изголовьем 
и попрошу, чтоб никто не шумел.

 

 

 

4

Как мальчик детдомовский: «Где ты, мама?» – зовёт с экрана,
так я слова те шепчу пустоте, что тебя украла.
Сегодня приснилось: иду я ночью, пустынный город...
Тоска собачья, лютая, волчья берёт за горло.
Кругом чужое... чернеют тучи... ухабы, ямы...
Ищу повсюду, шепчу беззвучно: «Ну где ты, мама?»
И вдруг навстречу мне – ты, молодая, меня моложе.
Рыдая, к ногам твоим припадаю и к тёплой коже.
Ну где же была ты все дни, родная? Что это было?
А ты отвечаешь тихо: «Не знаю... Меня убило...
Меня убило грозою весенней... вот в эти бусы...»
И я проснулась. Сижу на постели. И пусто-пусто.

 

И я вспоминаю, как ты боялась молнии с детства.
И пряталась в ванной, а я смеялась над этим бегством.
Кругом грохотало, а я хохотала, а ты – не пикнешь...
Цыганка когда-то тебе нагадала: «В грозу погибнешь».
Ах, мама, мама, она обманула, не будет смерти!
Ты в тёмной ванной, наверно, уснула под звуки Верди.
Как ты эти бусы носить любила, как ты смеялась!
Ах, мама, мама, грозой не убило, ты зря боялась!
Границы сна между адом и раем размыты, нечётки...
Я бус костяшки перебираю, как будто чётки...

 

 

***
– Я маленькою видела тебя.
 Какой был сон ужасный… Что он значит? –
 Чуть свет звонит, мембрану теребя. –
 Как ты, здорова ль, доченька? – И плачет.  

 

 Никто так не любил своих детей,
 так слепо, безрассудно, так нелепо,
 бездумно, без оглядки, без затей…
 За что тебя мне ниспослало небо?  

 

 А мне все снится: набираю твой
 я номер, чтоб сказать, что буду поздно,
 мол, спи, не жди… А в трубке только вой
 степного ветра, только холод звездный.  

 

 И просыпаюсь… Горло рвет тоска.
 В ушах звучат твои немые речи.
 Как от меня теперь ты далека.
 Как долго ждать еще до нашей встречи.

 

 

 

Номер

 

Мне снился номер телефона,
что набирала я упорно,
от нетерпения трясясь.
Далёкий, как полярный полюс,
чуть различим был мамин голос,
но тут же прерывалась связь.

 

Я набирала снова, снова,
моля услышать хоть бы слово,
готова каждого убить,
кто подступал ко мне с помехой,
с чужою речью, шумом, смехом,
кто не давал мне долюбить.

 

Проснулась вся в слезах надежды,
не здесь, не Там, а где-то между,
и номер тот держа в зубах,
как драгоценную шараду,
как незабвенную отраду,
уж рассыпавшуюся в прах.

 

Хватаю трубку, набираю,
скорей, скорей, преддверье рая,
уже пахнуло сквозняком...
И слышу: «Временно не может
быть вызван...» Значит, после — может?!
И в горле застревает ком.

 

О боже мой, что это было?!
Я помню номер, не забыла!
Что означает этот шифр? -
пароль, что в реку вводит дважды,
танталовой измучив жаждой,
догадки молнией прошив?!

 

Я обращаюсь молча к звёздам,
откуда этот номер послан,
что у меня внутри горит.
И То тончайшее, как волос,
минуя и слова, и голос,
мне прямо в сердце говорит.

 

 

 

***
На шкатулке овечка с отбитым ушком,
к её боку ягнёнок прижался тишком.
Это мама и я, это наша семья.
Возвращаюсь к тебе я из небытия.

 

Наша комната, где веселились с тобой,
где потом поселились болезни и боль.
Только ноша своя не была тяжела,
ты живая и тёплая рядом жила.

 

Расцвели васильки у тебя на груди...
Память, мучь меня, плачь, береди, укради!
Я стою над могилой родной, не дыша,
и гляжу, как твоя расцветает душа.

 

Помогаешь, когда сорняки я полю,
лепестками ромашек мне шепчешь: люблю.
А когда возвращалась в обеденный зной,
ты держала мне облако над головой.

 

И хотя обитаешь в далёком краю,
ты приходишь ночами по душу мою.
Я тебя узнаю в каждой ветке в окне
и встречаю всем лучшим, что есть в глубине.

 

Вот стоит моя мама - ко мне не дойти, -
обернувшись акацией на пути,
и шумит надо мной, как родимая речь,
умоляет услышать её и сберечь.

 

Если буду серёжки её целовать,
может быть, мне удастся расколдовать.
Мама, ты лепесток мне в ладонь положи,
петушиное слово своё подскажи...

 

Только знаю, что встретимся мы сквозь года
в озарённом Нигде, в золотом Никогда.
Я прижмусь к тебе снова, замру на груди...
Продолжение следует. Всё впереди.

 

***
 О, сна потайные лестницы, 
 в непознанное лазы. 
 Душа в тихом свете месяца 
 осваивает азы. 

 

 Проснулась — и что-то важное 
 упрятало тайный лик... 
 Ноябрь губами влажными 
 к окну моему приник. 

 

 Ах, что-то до боли светлое 
 скользнуло в туннели снов... 
 Оно ли стучится ветками 
 и любит меня без слов? 

 

 Дождинки в ладони падают, 
 зима ещё вдалеке. 
 День снова меня порадует 
 синицею в кулаке, 

 

 где в доме — как будто в танке мы, 
 плечо твоё — что броня, 
 где вечно на страже ангелы, 
 тепло как в печи храня. 

 

 А ночью в уютной спальне я 
 усну на твоих руках, 
 и будут мне сниться дальние 
 журавлики в облаках...

 

 

 

***
– Я руку тебе отлежала? 
Твоё неизменное: – Нет. 
Сквозь щёлочку штор обветшалых 
просачивается рассвет. 

 

– Другая завидует этой. 
– А я – так самой себе... 
Рождение тихого света. 
Обычное утро в судьбе. 

 

Жемчужное и голубое 
сквозь прорезь неплотных завес… 
Мне всё доставалось с бою, 
лишь это – подарок небес. 

 

Мы спрячемся вместе от мира, 
его командорских шагов. 
Не будем дразнить своим видом 
гусей, быков и богов.

 

 

 

***
До рассвета порою не спим,
нашу жизнь доедаем на кухне,
вечерком на балконе стоим,
пока старый фонарь не потухнет.

 

Позабыты борьба и гульба,
бремя планов и страхов дурацких.
Столько лет не меняет судьба
ни сценария, ни декораций.

 

Но всё так же играем спектакль
для кого-то в себе дорогого.
Тихо ходики шепчут: тик-так...
Да, вот так, и не надо другого.

 

До конца свою роль доведя,
улыбаться, шутить, целоваться,
и уйти под шептанье дождя
как под гул благодарных оваций.

 

 

 

***
С тех пор как я присвоила тебя,
казна души вовек не обнищает,
хоть нету ни щита и ни копья,
и нас одно объятье защищает.

 

Труднее с каждым днём держать лицо.
За горло треплет вечный страх и трепет.
Но крепко наших рук ещё кольцо,
помучается смерть, пока расцепит.

 

Усни во мне и поутру проснись
от щебета и лиственных оваций.
Как хорошо в тени родных ресниц...
Давай с тобой и в снах не расставаться.

 

 

 

***
Всё, что не сон — так буднично, убого.
Ты спи. Я охраняю вместо Бога.
И пусть тебе приснится на заре,
как мы с тобой бродили на горе,
купались в самом синем в мире море
ещё не зная, что такое горе.

 

Любовь уже не брызжет больше новью,
а пахнет йодом, шприцами и кровью.
Но пусть тебе спокойно будет в ней.
Лицом к лицу — роднее и видней.
Любовь моя вовеки не устанет
и над тобой дышать не перестанет.

 

Я за тебя, ты за меня в ответе.
Ты задержи меня на этом свете.
Пусть наша жизнь перетекает в сон,
который будет сниться в унисон.
Качаясь на волнах в небесном море,
мы позабудем, что такое горе...

 

 

 

***
Твой звонок из больницы, ночное тревожное: «Где ты?
Я тебя потерял и никак не могу тут найти...
Я схожу в магазин... в доме нет ничего, даже хлеба...
Я приеду сейчас. Что купить мне тебе по пути?...»

 

«Что ты, что ты, - тебе отвечаю, - усни, успокойся.
Я приеду сама, не успеет и ночь пролететь.
Отойди от окна, потеплее оденься, укройся...».
И пытаюсь тебя убедить и собой овладеть.

 

Но звонишь мне опять: «Ну куда же ты делась, пропала?
Здесь закрытая дверь, в нашу комнату мне не попасть...»
Я молюсь, чтобы с глаз пелена твоих чёрная спала,
чтоб ослабила челюсти бездны развёрстая пасть...

 

Что ты видишь в ночи проникающим гаснущим взором,
что ты слышишь в тиши, недоступное смертным простым?
Засыпаю под утро, прельщаема сонным узором,
видя прежним тебя, быстроногим, живым, молодым... 

 

 

 

***
Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.

 

Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.

 

И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.

 

Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,

 

за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было.

 

 

 

***
Ночь приставит ко мне стетоскоп,
к моим снам, обернувшимся явью,
и заметит, что стало узко
мне земной скорлупы одеянье.

 

Ночь и осень, а пуще — зима -
это всё репетиция смерти.
Разучи этот танец сама
под канцоны Вивальди и Верди.

 

Развевается белый хитон,
легкокрылые руки трепещут.
Рукоплещет партер и балкон,
совершается промысел вещий.

 

Просто танец, чарующий бред...
В боль и хрипы не верьте, не верьте.
Наша жизнь — это лишь пируэт,
умирающий лебедь бессмертья.

 

 

 

***
Когда хорошо — мне грустно.
Ведь это скоро пройдёт.
Читаю с помощью Пруста
себя всю ночь напролёт.

 

Пока глаза не смежались -
копалась в своей золе.
Какие пласты слежались
в душевной моей земле?

 

Когда устаёт дорога
и жизни замедлен ход -
вгрызайся в свою утробу,
в колодец глубинных вод.

 

Там дремлет ночная тайна,
скрываясь за далью вех...
Невидимая реальность
невидима не для всех.

 

Пусть карта навеки бита
и слёзы текут из век -
но детский кусок бисквита
вернёт тебе прошлый век.

 

И жизнь по глоточку цедишь...
Минуту, неделю, год
в конце особенно ценишь -
ведь это скоро пройдёт.

 

Узнаешь, души не чая,
по-новому жизнь кроя,
как выплыть из чашки чая
в лазоревые края.

 

Не надо делать ни шагу -
земля сама за тебя
идёт, вынося из мрака,
как плачущее дитя,

 

в боярышник и шиповник,
в сиреневый шум и дым...
Как важно всё это помнить,
чтоб было навек живым.

 

В погоне за вечным раем, -
неужто же без следа? -
когда-то все умираем...
Но это не навсегда.

 

 

 

***
В эту ночь выли псы и немного знобило.
Я увидела сон, осязаемо-вещий, – 
всех, кого я любила, кого не забыла,
и открылись мне горькие, страшные вещи.

 

Души мёртвых живее, чем мёртвые души
тех, кто нас всё равно никогда не услышит.
Нас прозрения мучат, видения душат,
но в ответ только дождь барабанит по крыше.

 

Одиночества яд — или просто аптечный,
лишь бы боль улеглась. Что нам мериться с нею?
Под землёй убаюкает дождь скоротечный.
Вряд ли там бесприютнее и холоднее.

 

Где же Тот, молчаливо всегда убеждавший,
что всё будет ещё, что могло быть иначе?!
Мы умрём, для себя ничего не дождавшись.
И о нас в небесах только ветер заплачет.

 

 

 

***
Запомнить это небо
и тени тополей,
чтоб там, где мгла и небыль,
мне стало бы теплей.

 

По тёмным волнам крови,
по лабиринтам снов,
туда, где кров без кровель
и чернота без слов,

 

неси меня, кораблик,
в нездешние края,
туда, где всё украли,
чем жизнь была моя.

 

Держитесь мёртвой хваткой
за то, что у черты,
за милую повадку
и близкие черты,

 

чтобы хоть эхом в бездне,
травинкой в волосах,
когда оно исчезнет,
оставив нас в слезах.

 

 

 

***
Всё дальше, слабее их отзвук и свет, – 
Родные, любимые, давние лица. 
А сны всё не знают, что их уже нет, 
Лишь сны не хотят и не могут смириться. 

 

И там, продираясь сквозь толщу и тьму, 
Лелею тот миг окончания бегства, 
Когда догоню, припаду, обниму, 
"Ну вот , наконец-то, – скажу, – наконец-то!" 

 

 

***
Из телефона голосов
не услыхать родных.
Их шифры новых адресов
отличны от земных.

 

И надо, чтоб узнать — уснуть...
Не размыкая вежд,
так сладко без конца тянуть
резиновость надежд.

 

Со мною те, кого нигде
на самом деле нет.
Душе так страшно в темноте.
Не выключайте свет.

 

 

***
 Эта ночь адресована мне.
 Звёзды множатся, как многоточия...
 Продолжение сказки во сне
 я увижу, услышу воочию.  

 

 Это Бог мне прислал письмена
 по ночному небесному адресу.
 Я любимых своих имена
 прочитаю по звёздному абрису.  

 

 Если ты одинок — не грусти.
 Нам во сне невозможно не встретиться.
 До свиданья на Млечном Пути,
 на Большой или Малой Медведице.

 

 

 

***
Скользну на улицу, спеша,
пока все горести уснули.
Как хороша моя душа
в часу предутреннем июля.

 

Весь город мой, и только мой!
(Попозже выспаться успею).
Куда б ни шла — иду домой.
Куда б ни шла — иду к себе я.

 

Шаги и звуки не слышны.
Лежит, потягиваясь, кошка.
Как страшен мир без тишины
и без герани на окошках!

 

Овечек поднебесных рать
залижет нам ночные раны.
Вставать, страдать и умирать
ещё так рано, рано, рано...