«Просыпаешься ты утром, немножко несовершенная, но вполне годная. Худенькая, но с сиськами,
волосы у корней не прокрашены, но так даже естественней, приятней глазу. Тянешься ручками
к мужику своему, тоже, конечно, не Аллен Делон, но в каких-то ракурсах даже и получше будет,
побрутальнее.

И так вот поцелуешь его в щетину и думаешь: как же хорошо-то все! — а тут и собачка проснулась,
хвостиком бьет, по паркету коготками цокает, намекает, что пора уже ей и поссать.

На улице тоже красота – дождь, снег, говно, какого-то ребенка ревущего в сад ведут, а ты смотришь
на присевшую собачку и опять радуешься: как хорошо, что свои-то уже выросли, сами в школу,
сами из школы, счастье же!

Возвращаешься домой, а там уже и кофе поспел, как хорошо-то, думаешь, что тогда в ашане три
коробки фильтров купили, счастье же! И такое счастье каждое утро дней примерно двадцать
в месяц выпадает. А потом вдруг – херак, и все… все! Числа приблизительно двадцать
первого телефон с прискорбием сообщает: первый день ПМС, Анна! И… открываются глаза. На все.
И нет от этой правды спасения. До двадцать восьмого точно нет. Потому, что не надо, не надо
больше этой лжи, самообмана, мишуры этой глянцевой — хватит!!!

Проснулась она. Башка не прокрашена, ленивая, страшная, старая, как пипец, а все туда же.
И жирная притом. Собака распущенная, тоже жирная, из пасти воняет, хоть святых выноси,
скачет тут. За каким хреном она вообще? Кто ее завел? Детки! А зачем? Поиграть! Они поиграли,
а ты каждое утро с ней прешься! В снег, в дождь, в говно!

И этот еще лежит. Лежит он тут! Нарочно ведь лежит, видно же по нему, что задумал подлость.
Не хочет с собакой гулять, притворяется, что спит! А как ему, с другой-то стороны, не притворяться,
если рядом с ним каждый день такое? Дура жирная, с непрокрашенной башкой и собака вонючая,
тоже жирная? Как это выдержать, чтобы не впасть в летаргию?

Ну, ладно, хоть на улице ничего не изменилось – война с окружающей средой идет хорошо. Ребенка
какого-то в сад волокут. Так ему и надо, пусть сидит там, сволочь. Хочется прямо подойти и сказать:
че ты орешь, мальчик? не понял, куда попал? ты в жопу попал, ясно?! И бесполезно орать, никому ты
тут не нужен, так же, как и я! В лифте рыдаешь уже, от ужаса происходящего, от бессилия и мрака.
Дома этот, с кофе. Говорит, как хорошо, что тогда в ашане три коробки купили. А ты так вкрадчиво:
может, лучше о чем-нибудь другом поговорим? – О чем? – Ну, расскажи мне лучше про Таню Иванову.
Как ты был в нее влюблен. – Я тогда в школе учился. – А ты все равно расскажи, мне очень интересно!
– и смотришь так, немножко с презрением, исподлобья.

Ну, доводишь его потихонечку, слово за слово, нихрена не сделано, утро прошло в скандале, и вот ты уже
за рулем, в школу за ребенком едешь. И тут совершенно случайно, ничего, как говорится, не предвещало,
тебя подрезает какое-то безответственное ничтожество с тверскими номерами. Казалось бы, плюнуть и
растереть! Но не в эти дни, не с двадцать первого по двадцать восьмое.

Ты паркуешься у школы, руки дрожат, ты совершенно раздавлена жизнью: тебя не уважают на дорогах, ты
жирная, а твой мужик любит Таню Иванову. И тогда ты поднимаешь глаза и видишь прямо перед собой
надпись – ПРОДУКТЫ. Ты идешь в ПРОДУКТЫ и покупаешь шоколадку милку, в которую для пущей
калорийности вставили печеньку.

И еще нутеллу, хорошо, если она у них в продуктах где-то у окна стояла и подморозилась. Берешь еще
пластиковую ложку, садишься в машину, ешь милку и замерзшую нутеллу. Пластиковая ложка быстро ломается,
тогда нутеллу можно есть ключом. И как-то отпускает.…»

Источник: