А когда он ложился спать — замерзал во сне.
И несли его реки вспять — прямиком ко мне.
/Под подушкой шуршал шалфей, а в ногах — чеснок/
Я шептала ему: «Не верь! Всё пройдёт весной!»
Я лгала: «Попроси помочь — я смогу согреть!»
От короткого слова «ночь» оставалась треть.
От бессилия и тоски оставалось взвыть.
В беспробудного сердца скит залетела выпь.

Я стонала ему: «Ответь! Не в молчанье суть!
/Мне короткое слово „смерть“ холодило грудь/
Нам уже не крестить детей, не растить овса —
Ты, наверно, не чародей, коль не видишь сам».
Слёзы впитывал мягкий лён — вытирал со щёк.
У меня было сто имён, ветер дал ещё.
И таращилась в нас двоих, не мигая, тьма —
Не остаться ему твоим, не сходи с ума…

И не помнил он вещих снов на моём плече.
Уплывал за ночной покров, как всегда ничей.
Не пытался зазвать с собой за вчерашний снег,
Словно считывал страх и боль на изнанке век,
Словно всё же пророчил сам неживой рассвет
/Глянешь в омут ли, в небеса — отраженья нет/
Я молила вослед: «Проснись! Сколько можно спать?!»
По короткому слову «жизнь» пробегала рябь…

© Майк Зиновкин 58

Но с лучами слепого рассвета,
В одеяле тугой тишины
Ты очнёшься, забытый где-то,
Без неё. И потянутся дни

Чередой бесконечно серой
(без Лилит..без Лилит…без Лилит)
Но Господь в утешение Еву
Из ребра твоего сотворит.

Она будет тиха и несмела
И покорна…на первых порах,
Но, освоившись с ролью, умело
Поведёт. И однажды в руках

Её нежных узришь ты плод спелый
(половина твоя – без обид)
А из глаз белокурой Евы
На тебя дерзко глянет Лилит.

После будет изгнанье из рая,
Роды в муках, хлеб в поте лица,
Жизнь в лишениях, Каин и Авель,
Боль и непочитанье отца.

И на смертном одре, умирая,
Уходя вместе с Солнцем в зенит,
Ты потомкам своим завещаешь:
«В каждой Еве сокрыта Лилит…»

От Лилит...

1.
Когда Господь изымал ребро
у незадачливого мужчины,
не рассчитавшего поворот
на перекрёстке первопричинном
и потерявшего (без любви
могло ли, друг мой, иначе сбыться?)
ту, что равнялась ему, Лилит
меняла жребий, судьбу и лица,
пути торила, где нет дорог,
и без возможности примириться,
да, искушала, но, видит Бог
(Он видел, видел, но шёл на принцип),
в минуте каждой была одна.

Овце отбившейся судьи — волки.

А та, рабыня веретена
и прародительница иголки,
что воплотила собой мечту
о неказистом земном уюте,
была... ну, если начистоту,
почти ненужной, чужой, по сути.

Адам лелеял зерно и смысл
искал в тяжёлой, как хлеб, работе,
но плод созревший исправно грыз
червяк сомнений, и — память плоти —
являлась ночью во всей красе
иная женщина — амазонка.

2.
С тех пор — лелеять ему посев,
ей в скорбных муках рожать потомков
и, малой радостью не гордясь,
и в безответности замыкаясь,
вязать из рваных обрывков связь
да из намётанной бусры — нанизь.

Но есть такие, кому страдать
от неизбывности не пристало —
Лилит на корке от лжеплода
не пала жертвой, и по лекалу
её не выкроил даже Он,
но дал ей право на личный выбор.

И мне, свободной, как электрон,
торить дорогу, считать ушибы,
и падать больно, и вновь идти,
поскольку нет во мне кроткой Евы,
но есть означенный архетип,
и я лелею свои посевы.

© Copyright: Уже Другая, 2013

Лилит...

А ещё он пишет ей: «Дорогая, Лилит,
Тут так сложилось, что отняли и ребро… и сердце,
И если ребро ни капельки не болит,
То сердце… я даже не знаю куда подеться.
А Ева прекрасно готовит, слаженно говорит,
Целует меня по утрам, и прочая дребедень,
И вроде бы всё хорошо, дорогая Лилит,
Ещё один день…»
А Ева всё думала, вот пострадает и бросит,
Шептала, что любит, и что-то ещё про погоду.
Но так надоело быть верной и слишком хорошей,
И… очень тянуло к запретному плоду….

© Агри, 14.12.2011.

Говорит: «Ты такая одна, Лилит!
Без тебя я, как парусник на мели…»
Говорит – аж в груди всё огнём горит,
Несмотря на стальные латы!
Говорит, как поёт – узнаю мотив.
Говорит, и слова слаще сладких слив.
Сам чертовски красив – прям Киану Ривз.
Ничего, что опять женатый.

Прячет похоть в глазах, как песок в горсти.
Говорит: «Вновь всю ночь без тебя грустил».
Говорит: «Я не прав был тогда. Прости!
(Все мы толику виноваты)».
Говорит, лишь со мной он ещё живой.
Говорит, что несчастлив с другой женой.
Я молчу: Как же горько мне, боже мой!
Я любила его когда-то…

© Майк Зиновкин

1.
 

Ева встает под утро, дышит цветастый сад крылышком перламутра, Бог его красил так. Ева свежа, красива, словно лоза стройна. все так и есть, как было, будет так навсегда в этом саду, в согласье, дом где просторный, хлев. рядом Адам и счастье разделено на всех высшей рукою щедро, Бог с ними говорит.

только в какие недра Он ниспослал Лилит?

Еве вчера об этом змей рассказал в саду, вечное пело лето, томное на беду. он ей шептал, что первой милый, родной Адам счастье вкусил не с верной Евой, а знать предал, знать он любил другую, сладкую будто мед. - чуешь? - шептал ей. - чую... - вторила в свой черед Ева, внутри лаская пламенем чуждым боль. и безграничность рая, божьей руки юдоль стала ей тесной, гадкой. первая ревность так, шепотом да украдкой, заполонила сад, каждый укромный кустик, дом их просторный, хлев...

змей ей шептал - упустишь милого, проглядев, как он к тебе остужен. Бог его любит, он новых создаст для мужа женщин хоть миллион - свежих, горячих, юных, знающих в пересчет, как разыграть на струнах страсть, где она течет, будто река по скалам, жаль что не знаешь ты тайные сны Адама, тела его мечты.

Ева тогда взмолилась, Евы раздался вой - змей, не поможет милость Господа, но с тобой нам бы найти спасенье, мой чтобы стал Адам, видишь мое смиренье, все я тебе отдам, только спаси! без мужа жизни мне нет, о, нет!

если тебе он нужен- шепчет ей змей - совет только один - в саду ли дерево то растет, неги средь и лазури прочее -прочь! не в счет. только оно запретно, знаний добра и зла... тихонько, незаметно, ты бы пошла туда. маленький лишь кусочек и разузнаешь все. этой же сладкой ночью станет твоим твое. муж твой навеки будет нежен и так влюблен. Бог тебя не осудит. ну же, дитя, пойдем!

но от таких советов Ева вся обмерла. вечное пело лето, томное как всегда, ужас сковал истомой, Ева бежала прочь. тихо, как прежде, дома вместе с Адамом ночь выпала. ей тоскливо небо мерцало над, только вчера счастливым рай был и, надо ж, ад в ней зародился словом... к Господу что ль пойти?

вдруг Он решит - готова, новую надо бы? вдруг, как Лилит, Он в недра свергнет меня за раз? сменит вдруг незаметно, мимо Адама глаз. может нас было много, женщин? - а муж не знал, он очарован Богом, полон им будто зал. может тот змей был правым? мало что знаю я, если недоставало только одной меня мужу, так я кусочек яблока надкушу....

и под покровом ночи, слушая тишину, Ева целует спину мужа - во имя нас!

через траву и глину, в утренний ранний час, Ева идет по саду, сладко щемит в груди, утро несет прохладу, дерево впереди. плод его сочный, алый, тоненький черенок, пахнут так пьяно травы... Бог? да и что тот Бог! Ева забыв про мужа, змея, огонь и лед, чует восторг и ужас, знает все наперед.

падая на колени, видит исход людей,
смерти всех поколений...

где-то хохочет змей.

 Олли Вингет | Пряша

Лилит была сóздана юной, свободной и полной любви,
огнем бились рыжие кудри, уста были цвета крови,
однако Эдем ей казался унылым и тесным, что клеть.
она была сóздана солнцем, но ей не давали гореть.

зверей было много в Эдеме, стрекоз и причудливых птиц;
когда приходил ее Мастер, животные падали ниц,
и солнце казалось светлее, и нежно шепталась листва.
Лилит была здесь как питомец. как птичка на птичьих правах.

хозяина звали Адамом, он был первым сыном Отца
(того, у кого не отыщешь ни сердца, ни глаз, ни лица).
он был златокудрым красавцем, с устами, что ласковый яд.
— покорной мне будь, о супруга. глаза твои дерзко горят.

лилит ему воду носила, и трясся невольно кувшин,
дрожало прекрасное тело, тревога касалась души.
адам прижимал ее к сердцу, не слыша протяжного "нет" —
она жила в горестном рабстве, а он жил, не ведая бед.

в Эдеме беззвездные ночи, эоловы песни сладки,
но плачет несчастная дева, забыть не умея руки,
что сжала белесую шею, шепча ненавистно слова:
— будь ты живой женщиной, мерзость — была бы, конечно, мертва.

"строптивая, мерзкая ведьма!" — стучит неприятно в висках.
Лилит поднимается тихо, вкус сладкий на алых устах
да славная сада картина рождают желанье сбежать.
она долго смотрит, печалясь, на бледную озера гладь,

пока вдруг не чувствует силу, присутствие рядом с собой.
— отец? — говорит, задыхаясь. — зачем ты так, право, со мной?
мой Мастер меня принуждает. я здесь, словно раб, на цепи!
и шепчет листва мягкой песней:
— в том женская участь. терпи.

но ярость сильнее всех правил и даже сильнее, чем страх.
Лилит чует горькую силу в душе и дрожащих руках,
встает средь Эдема, нагая, в начале большого пути,
а позже велит себе грозно: "вперед, дорогая. лети".

срывается с места косулей, несется по светлым полям,
не ведая счета секундам, минутам, неделям и дням;
за ней же, шумя бессловесно, несутся три тысячи масс:
без формы создания Рая, крылатые, с россыпью глаз,

проклятьями сыплет Хозяин, и небо трясется от гроз:
теперь к ней относятся всюду как к беглой врагине — всерьез.
вот только поет о свободе клюющее плоть воронье;
Лилит видит адскую бездну — и смело шагает в нее.

caritia aeternitas.

Ева смотрит в глаза Адама. Он красивый, как грех, как полоз, у него вместо сердца — яма, шелком стелется мягкий голос, на руках золотые вены, а зрачки, как у хищной кошки. Он разрушит любые стены, что построены понарошку, принесет ей кометы-"звезды" и букет из земных ромашек, и расскажет, что жить не поздно, и научит любить букашек, россыпь крошек на небе-миске, отдых в хостеле за границей, вкус "Редбулла", конфет-ирисок и дешевой ларьковой пиццы.

Ева смотрит в глаза Адама, и ей хочется быть банальной. Он глядит на нее упрямо, утверждает, что все нормально, что воды утекло так много, что всё помнят лишь злые люди, и целует ее с порога, и приносит еду на блюде — но закрыт, как картина в раме, дышит часто, слегка неровно.

Ева смотрит в глаза Адама. Он считает ее виновной.