1.
Когда Господь изымал ребро
у незадачливого мужчины,
не рассчитавшего поворот
на перекрёстке первопричинном
и потерявшего (без любви
могло ли, друг мой, иначе сбыться?)
ту, что равнялась ему, Лилит
меняла жребий, судьбу и лица,
пути торила, где нет дорог,
и без возможности примириться,
да, искушала, но, видит Бог
(Он видел, видел, но шёл на принцип),
в минуте каждой была одна.
Овце отбившейся судьи — волки.
А та, рабыня веретена
и прародительница иголки,
что воплотила собой мечту
о неказистом земном уюте,
была... ну, если начистоту,
почти ненужной, чужой, по сути.
Адам лелеял зерно и смысл
искал в тяжёлой, как хлеб, работе,
но плод созревший исправно грыз
червяк сомнений, и — память плоти —
являлась ночью во всей красе
иная женщина — амазонка.
2.
С тех пор — лелеять ему посев,
ей в скорбных муках рожать потомков
и, малой радостью не гордясь,
и в безответности замыкаясь,
вязать из рваных обрывков связь
да из намётанной бусры — нанизь.
Но есть такие, кому страдать
от неизбывности не пристало —
Лилит на корке от лжеплода
не пала жертвой, и по лекалу
её не выкроил даже Он,
но дал ей право на личный выбор.
И мне, свободной, как электрон,
торить дорогу, считать ушибы,
и падать больно, и вновь идти,
поскольку нет во мне кроткой Евы,
но есть означенный архетип,
и я лелею свои посевы.
