Со вступлением на престол Иегу начинается для религиозной истории Израиля второй из главных периодов до пленения. От первого периода он отличается тем, что в течение его в самом яхвеизме совершается внутренний процесс.

В то время как в первом периоде дело шло главным образом об утверждении яхвеизма в борьбе с враждебными ему силами, во втором эта задача хотя и не становится излишней, но, как необходимый результат уже достигнутой победы, отступает на второй план сравнительно с внутренней борьбой различных элементов, которые до того времени были соединены в яхвеизме. Эта борьба в первый раз проявляется у пророков VIII века до Р. X. На первый план у них ставится признание Яхве как моральной личности (так называемый этический монотеизм).

Это не было чем-нибудь совершенно новым. Пророки VIII века были реформаторами, а не основателями новой религии. Учение их возвращается назад, к древним, в сущности Моисеевским понятиям, по которым союз между Яхве и Израилем основывался на свободном действии первого, именно - освобождении Им Израиля из Египта.

Они дали новое развитие этой идее, которая под ханаанским влиянием изменилась до неузнаваемости и снизошла на степень представления о формальной лишь связи Бога с народом; но тем самым они стали в резкое противоречие с народными представлениями. У различных пророков это произошло различными способами. Для моралиста Амоса (время появления его книги - около 743 г.) Яхве есть прежде всего блюститель правового и нравственного порядка, желающий, чтобы ему служили путем справедливости и общественной нравственности (sedaka) (AM. 5, 24).

Для Осии, пророка любви, для которого характерно слово hesed, он есть тот, кто любит свой народ и хочет быть им любимым (образ брака, противопоставляемый чисто чувственной половой связи, которую Осия называет любодейством, и образ отношения отца к сыну). Оба пророка соединяли с такими воззрениями принципиальную оппозицию господствующему культу, выражавшемуся в шумных и пышных празднествах: Амос - потому, что соединенное с таким культом полное забвение нравственных требований было в его глазах лишь оскорблением величия Яхве; Осия - потому, что в этом культе проявлялось лишь внешнее, кажущееся благочестие, исходившее лишь из чувственных мотивов и преследовавшее лишь чувственные цели, которое не понимало действительного значения Яхве и низводило его на положение натуралистических богов Ханаана.

Этим объясняется борьба против изображения тельца, которую мы в первый раз встречаем у Осии. Корень ее лежит не в положительном запрещении изображений (так называемая 2-я заповедь десятословия),- скорее она вытекает из нового богопознания, основанного на собственном жизненном опыте пророков (Ос. 1, 3). По этому новому пониманию главное в религии - личность Яхве, признаваемая за духовное существо и любящая по собственному произволению. Ничего подобного не было в изображениях тельца и вообще в ваалах. Хотя народ и считал, что в них присутствует Яхве, и таким образом по внешности культ их применялся к яхвеизму, но в действительности он был совершенной его противоположностью.

Чему следовало стоять высоко над человеком, то было низведено ниже его (Ос. 13, 2); чему должно было служить духовно, то стало предметом чувственного служения. В то время как Яхве, почитаемый в образе тельца, требовал для себя лишь определенного культа, Тот, Кого проповедывал Осия, требовал себе полной покорности и преданности своего народа.

Все, что стояло между ним и Израилем, должно было быть устранено, хотя бы то была царская власть, все блага культуры, культ и все условия государственной жизни. В противоположность постепенно воспринимаемому от хананеян служению природе, получившему свое выражение в имени Ваала, которое поэтому Осия применяет и к Яхве, понимаемый таким образом яхвеизм был чисто духовной религией, субъектом которой хотя все еще был израильский народ, но которая в принципе переходила за всякие национальные перегородки. Вопрос о том, насколько можно предполагать, что правовые и нравственные требования, правда, очень общего характера, высказанные у Амоса и Осии, уже тогда установлены были в виде определенного кодекса законов, остается нерешенным. Нельзя отрицать, что эти требования, очевидно, совпадают со многими определениями десятословия и неправильно так называемой книги завета (Исх. 21-23).

На последнюю многие ученые и смотрят как на установившийся, законченный результат проповеди пророков. Но если мы и не находим у пророков VIII столетия настоящей ссылки на закон, то, во всяком случае, они выставляют свои требования не как что-либо новое, а, предъявляя их, рассчитывают скорее на безусловное согласие своего народа. Введенный Моисеем порядок объявления закона от имени Яхве необходимо имел последствием то, что в устроенном уже государстве, то есть со времени установления царской власти, развилось записывание законодательных определений (Ос. 8, 12). Совпадает ли, и насколько, эта Тора с древнейшими из сохранившихся в Пятикнижии сборниками законов,- остается нерешенным.

Однако необходимо признать, что основные нравственные правила, изложенные в десятословии, восходят к глубокой древности. Во всяком случае, последнее, как замечает Шульц (стр. 154), представляет собою столь же краткое, как и полное выражение нравственных понятий Моисеевой религии и в то же время обнимает собою все то, в чем Израиль издревле привык видеть волю Яхве. Напротив, предположение, в первый раз высказанное Гете, о том, что Исх. 34, 10-26 содержит в себе более древнее десятословие, имеющее скорее культовый, чем этический характер, ни с какой стороны не может быть признано вероятным. Также и утверждение, что невозможно, чтобы моральная таблица служила основанием и исходным пунктом для специфически национальной религии, требует еще подтверждения.

Возвышение моральной личности Яхве вело к тому, что, с одной стороны, богопознание направлялось на путь абсолютного монотеизма, а с другой стороны, что основное положение - Яхве есть Бог Израиля, Израиль есть народ Яхве - приобретало существенно более полное содержание. Правда везде одна и, как ее блюститель, Яхве царствует и вне Израиля. Он избрал Израиля своим народом для того, чтобы он по преимуществу был исполнителем его нравственных заповедей, но во всем прочем он ничем особенно не связан с ним (Ам. 9, 7). В народном представлении отношение Яхве к Израилю было естественно-необходимым, выражаясь со стороны первого в помощи и покровительстве, а со стороны второго - в поклонении и служении; у пророков же на первый план выступает другой элемент: моральная зависимость от воли Бога, выражающейся прежде всего в требованиях нравственного характера.

Таким образом союз Яхве с Израилем получал существенно этическое обоснование. Если Израиль не удовлетворял этому условию, то преимущества его обращались ему во вред и он в удвоенной мере ощущал на себе страшную строгость праведных требований Яхве (Ам. 3,2), ибо Яхве был прежде всего Богом правды, который отрекался даже и от своего народа, если этого требовало охранение справедливости. Что до этого скоро должно было дойти, в этом пророки не сомневались.

Будучи далеки от того, чтоб обольщаться внешним блеском царствования Иеровоама II, они бесстрашно раскрывали нравственную испорченность, которой страдал весь народ от самых высших до низших, и на этом основании предсказывали его падение. В этом высказалось, насколько далеко они стояли от народа. Что для последнего считалось немыслимым и говорить о чем было для него богохульством,- то есть чтобы Яхве мог отдать свой народ на погибель - то для пророков при данных условиях было необходимым следствием их представления о Боге. Этим воззрением обусловлены были все их суждения как о современном положении дел, так и об историческом ходе событий. Даже великие всемирные монархии, и прежде всего могущественная Ассирия, как раз в это время занимавшая самое важное положение в судьбе Израиля, должны были служить исполнителями божеского правосудия. Яхве для того выдвинул Ассирию, чтобы чрез нее дать почувствовать своему народу свой праведный гнев; и если она могла что сделать с Израилем, то лишь потому, что так решил Яхве.

Этим объясняется отношение пророков к быстро приближающемуся концу их народа. Они уже видели его приближение, когда для других он казался еще далеким. И хотя это ожидание болезненно чувствовалось ими в глубине сердца, особенно у Осии, тем не менее они могли проповедывать лишь то, что таков был приговор Яхве над Израилем.

Пророчествуя смерть своему народу, они тем самым являлись спасителями израильской религии. Своим представлением о Божестве они на все последующие времена подготовили понимание того, что Яхве, независимо от национальных интересов Израиля, имеет свои собственные предначертания; этим они охранили яхвеизм от опасности быть уничтоженным вместе с Израилем. Для полноты картины следует указать еще на одну черту. В новейшее время вошло в обычай отрицать принадлежность Амосу последних стихов его книги; но это несправедливо: эти стихи не прерывают конца непосредственно предшествующих им угрожающих речей , но доказывают лишь то, что и Амос был сыном Израиля.

Как для Осии, так и для него полное и окончательное уничтожение Израиля было чем-то немыслимым. У Осии любовь Яхве к своему народу должна освободить его ото всего, в чем он искал опоры помимо Яхве, в том числе и от его государственного устройства; у Амоса, когда правосудие Яхве окончит свое страшное дело, тогда из развалин старого Израиля возникнет новый.

То, что он не указывает на связующие звенья между тем и другим, а как будто ставит их непосредственно рядом друг с другом, столь же мало удивительно, как и то, что в своих надеждах на будущее он возвращается ко времени до разделения царств, то есть ко временам Давидовой династии: время это и для Северного царства было периодом расцвета, бывшего предметом тщетных стремлений впоследствии.

Суровость его проповеди о погибели Израиля нисколько не нарушается этой "мессианической надеждой", впервые здесь столь ясно высказанной. Напротив, она скорее составляет необходимый противовес, предохраняющий его от отчаяния. В то время как, по понятию пророков Северного царства, падение Самарии получило характер события, имевшего влияние и на религию, Иудейское царство, в котором яхвеизм под сенью династии Давида жил до сих пор очень спокойной жизнью, подготовлялось во всех отношениях к тому, чтоб унаследовать все, чего достигло северное царство.