Трудовая вахта каждого из них – около 40 лет, а то и больше. Так уж вышло - война заставила работать с 13 лет, а тех, кого застала в деревне, и вовсе с 9. По сегодняшним меркам - немыслимо! Но тогда счет был другой - дети рано взрослели.

Любовь Илларионовна Зайцева:

«Работали тяжело, зато наша семья не голодала»

- Когда началась война, мне было 8 лет. Жили мы в деревне Васильевск Баяндаевского района. Тогда там был колхоз «Путевод». Семья была большая - шестеро детей. Причем самый младший из братьев родился 2 сентября, а за несколько дней до этого - 30 августа - отец ушел на фронт.

Что скажу? Работали в войну много, через край. Лет в 10 уже посылали на работу. Ездили с ровесниками на сенокос, коров пасли, на поле за трактором камни собирали. У меня только официальный рабочий стаж с 11 лет. Еще несмышленышем была, а уже в поле работала с утра до ночи. Это и есть война.Насчет остального так скажу: наша семья жила, конечно, «впритык», но так, чтобы голодать, как в городе в эти годы, – такого не было. Хотя и сытно не жили. У нас ведь свой огород огромный был - 80 соток, вот картошка и выручала. Еще и скотину держали. Мама продавцом работала, а поздно вечером приходила – и пластается на посадках до полуночи. А еще на нас, как на иждивенцев, давали карточки. Соседям, которые бедствовали, мама давала хлеб, который мы по карточкам получали на шестерых детей. С медициной в то время сложно было. Хотя и была фельдшер в деревне, и неплохая, но роды у женщин в основном принимали бабушки. Они и лечили.

Детство у Любови Зайцевой закончилось в 10 лет.

Война аукнется Любе Зайцевой по-своему: в школу она пошла поздно и 7 классов окончила только в 20 лет. В этом возрасте ее городские ровесники уже были старшекурсниками в институтах. Но потеря времени из-за войны не помешала упрямой деревенской девушке с трудовой закалкой лихолетья. Как только стало возможно, поехала в Иркутск получать профессию, а там и семью создала…

Матрена Арсентьевна Попова:

«В 13 лет работала на лесосплаве»

- Я росла в леспромхозе под Иркутском (это район бывшей деревни Михалево, сейчас земли затоплены Иркутской ГЭС). И вдруг война, а мне 13 лет. Семья большая, семь человек, я самая старшая. Пошла работать. Да не куда-нибудь, а на лесосплав. Отец не был призван в армию по болезни – много перенес операций. Вот с ним мы валили деревья, пилили на дрова, а потом, под осень, сплавляли по речке Курме до Ангары, а там грузили на баржи - и в Иркутск. Город-то надо было отапливать! Работа тяжелейшая, особенно для девчонки.А еще лошади. Без них в лесу никуда, машин-то не было. Поэтому приходилось еще и сено косить. Для рабочих овощи, капусту, картошку выращивали. А потом мужчин всех на фронт призвали, работать некому стало. Пытались привозить на лесоповал мобилизованных из города, да что толку-то от них? Деревья пилить уметь надо, сноровка нужна, выносливость и физическая сила. А у них ни того, ни другого, ни третьего. Того и гляди, пришибет на деляне.

Как-то в речке три тысячи кубов леса льдом сковало. Не успели сплавить до морозов. Отправили доделывать работу. А куда денешься!Есть нечего было. Как жителям сельской местности, нам полагалось 60 граммов муки в сутки, чтобы пекли хлеб. Но что можно было испечь из этого! Баланду этой мукой заправляли. Если бы не дедушка-лесничий (тут нам повезло), впроголодь жили бы. Он добывал зверя, ловил рыбу. Конечно, сдавал все это, как положено, заготовителям, но и себе оставалось немного. Он хороший охотник был, на войну его по возрасту не взяли. Мы, малышня, успевали помогать своим картошку копать. По 100 кулей запасали на зиму, иначе бы с голоду умирать пришлось.Потом участок расформировали. Нас с отцом в конце 1943-го направили на станцию Суховскую. Тогда уже там планировали строить Ангарск, шли подготовительные работы. Мы валили лес, расчищали пространство.Для меня, девчонки, эта работа была очень тяжелой. Поэтому в 1944 году, когда 16 исполнилось, я получила паспорт и ушла с лесозаготовок. Стала работать в вагонном депо на ремонте. Пригоняли по 100 разбитых вагонов с фронта. Работала до тех пор, пока меня по недосмотру чуть не задавило этими вагонами. Тогда я ушла в подсобное хозяйство: овощи выращивали, держали овец, коров, лошадей. Сено для них и косили. И тут уж кормежка была усиленной – давали хлеб по карточкам, бутылку масла в месяц.

Матрена Попова после войны приехала из деревни в город.

Нонна Степановна Шеметова:

«В 10 лет меня посадили на лошадь, к которой борону подцепили»

- Так и закончилось мое детство. А что делать, все мужчины ушли на фронт, работать кому-то надо. Жили мы тогда в деревне с забавным названием Кочерга, это в Усть-Удинском районе.Взрослые тогда собрали всех малолеток и определили в бригады. Каждой по одной взрослой наставнице, чтобы обучать и приглядывать за нами. Вот мы детской командой и взялись работать: и пахали, и сеяли, и жали – в общем, делали все, что нужно было колхозу. И орехи, само собой, били.А потом, как 12 стукнуло, нас посчитали взрослыми и дали в руки охотничьи ружья, научили стрелять. Метких (я была в том числе) отправили охотиться. В основном шли на белку. Шкурку снимали и сдавали. А на рябчиков ставили ловушки с наживкой. В общем, обеспечивали город хоть каким-то мясом. И себя заодно. Сами рыбу ловили, сами овощи выращивали. Мы ж таежники, а в тайге дети быстро взрослеют.

Нонне Шеметовой в войну ребенком пришлось и орехи бить, и белок стрелять.

Нина Михайловна Копышонок:

«Накануне войны мы видели огромное зарево на западе»

- Я очень хорошо запомнила начало войны, 22 июня. Мне тогда было 12 лет. Лето проводила, как обычно, в пионерском лагере. Помню, накануне войны мы все видели огромное зарево на западе. Что уж там за природное явление было, не знаю, а только когда война началась, решили – это знак.Жили мы в Иркутске. Отца не было, его репрессировали в 1938-м. Брат в том же 38-м только родился. Не помощник, о нем заботиться надо было – маленький же. Чтобы не голодали, дали нам на Синюшиной горе землю для подсобного хозяйства. Это сейчас там бульвар Рябикова, а в военные годы был лес. Ходили пешком, брали лопату и поднимали целину. А что это такое, когда работников двое – смертельно уставшая после работы мама, и я, 12-летняя девочка? Помню, лопату воткну в землю - и падаю. Но все-таки как-то посадили картошку, обработали. Нам еще повезло – мама работала в Управлении дороги, а там своим работникам осенью, когда надо было вывозить урожай, выделяли транспорт. Но до машины-то мешки еще дотащить надо. Как сейчас помню: наклоняюсь, мама кладет мне куль на спину - и вперед. Сколько таких рейсов сделано?Четырех мешков на семью из трех человек, впрочем, хватало ненадолго. Норма хлеба-то для нас, детей, была 300 граммов. Выходили из положения так: варили картошку в мундире, а когда чистили, шелуху не выбрасывали - подсушивали на печке и потом ее жевали. От голода как-то спасало. Еще одно блюдо помню. На Свердловском рынке стояли в очередях часами за комбикормом. Купить его на зарплату денег хватало. Так вот крутили картошку на мясорубке, смешивали с этим комбикормом и жарили. Закончится твоя порция – смотришь на сковородку или в кастрюлю, словно чуда ждешь.

Мы тогда мечтали: вот закончится война, можно будет хлеба есть, сколько хочешь.Один раз в квартал по карточкам выдавали печенье вместо сахара. Вкуснее того военного печенья я, наверное, в жизни ничего не пробовала. А еще у меня тетка в аптеке работала, иногда помогала с питанием. Как? Приносила вазелин – на нем картошку жарили. На глицерине умудрялись как-то варенье варить, а из камфарного масла выпаривали какое-то подобие растительного. Такой запах в квартире стоял! Еще жмых жевали, его тоже покупали на рынке. Все не так голодно.В школе учились – выдавали немного хлеба, граммов 50, посыпанного сахаром. Но мы, несмотря на то что сами жили впроголодь, собирали эти крохотные кусочки и отдавали учителю географии, который дошел до дистрофии и едва стоял на ногах. Нам, детям, было очень его жалко. Боялись – умрет. Не знаю, спасли его эти крохи ли нет, но очень надеюсь, что спасли.А однажды случилось ужасное: у меня украли хлебные карточки, а это смерть. В доме продали все, чтобы были хоть какие-то деньги, на которые в коммерческом магазине можно было приобрести немного хлеба. Ездила в деревню, чтобы поменять вещи на муку.Как только закончила 7 классов, пошла работать курьером на макаронную фабрику. Это было просто необходимо, чтобы получить рабочую карточку и начать немного зарабатывать на жизнь. И все равно, когда война закончилась, мой девичий гардероб состоял из юбки, сшитой из одеяла, блузки из старого дедушкиного пиджака и обуви на деревянной подошве.

Военное детство Нина Копышонок вспоминает со слезами.

Зоя Федоровна Положенко:

«На патронном заводе работала по 16 - 18 часов в сутки»

- Уже 1 января 1942 года я работала на патронном заводе № 540. Все-таки 15 лет к тому времени исполнилось, а по военному времени – уже взрослый человек. Наш четвертый цех занял один из корпусов горно-металлургического института. Довольно быстро освоила все оборудование – токарный станок, шлифовальный, автоматно-револьверный. Наша задача была делать детали к автоматам. Работали мы, вчерашние школьницы, ударными темпами. Начальство нас очень ценило.Однажды даже забавная история случилась: отправили меня на месяц в Иркутск-2 на авиазавод квалификацию повышать. А там тоже кадров не хватает. Они и предложили мне на их предприятии работать. Я, может, и осталась бы там, но сказала об этом своему мастеру, а он моментально отреагировал: «Ты больше туда не поедешь. Пусть сами людей готовят». Вернулась к себе в цех. И часов по 12 - 18 каждый день у станка, а то и больше. Почему? Ну, 12 часов норма была, а потом нас просили женщины, у которых дома дети оставались, за них поработать. За малышами ведь надо приглядеть, накормить, постирать, спать уложить. А если заболеют? Вот и давали им возможность дома побывать. Потом я даже ушла из дома и стала жить в комнатушке при заводе. Зачем тратить время и силы на дорогу? Чтобы не хотелось спать и есть, пила кофе. С мирной жизни две банки осталось. Надолго растянула…

А на заводе, поскольку военный, был неплохой хлебный паек – 800 граммов в сутки, максимальный для рабочих, тогда как на других предприятиях давали всего по 400. Тяжело иркутяне жили. Помню, получила паек на два дня. Вышла из магазина, а мальчишка - голодный, душа еле теплится, выхватил сумку - и бежать.А еще у нас была своя столовая. На столах бесплатная горчица, с пайком уже полноценный обед по военным меркам. А в обед нам выдавали болтушку: 3 - 4 галушки из отрубей, сваренные в воде. Не самая сытная похлебка, конечно, но нам хватало – молодые. Еще даже взрослым мужикам-рабочим оставляли, которые, наверное, все семье отдавали. Они стояли рядом и ждали. Мы галушки съедали, а «похлебку» им оставляли. Подкармливали. Может, чью-то жизнь спасли.Вкалывали без выходных и отпусков – они никому не полагались. А после работы мы с девчонками шли в госпиталь на ул. Польских Повстанцев. Ухаживали за нимиранеными, концерты давали. Я на гитаре прилично играла, пела им романсы, арии из оперетт… Мое пение так понравилось, что однажды педагоги из музыкальной школы предложили учиться вокалу. Но какое там. Война, работать надо, а мне - ноты и гаммы разучивать! Не пошла. Может, зря - война-то закончилась, завод закрыли… Я пошла чертежником работать. Потом 16 лет в «Водоканале», оттуда на пенсию. И снова чертежником в ИрГТУ. Мне уже 80 лет в 2006 году было, когда решила, что дорогу молодым уступить надо. Кстати, считая военные годы, у меня рабочего стажа 64 года. Наше поколение очень крепкое!

Зоя Положенко в войну работала на патронном заводе.

Валентина Федоровна Середкина:

«Детства не видели! Работали, а ели одну траву и гнилую картошку»

К началу войны Валя была почти взрослой. По меркам войны, конечно. Что такое сегодня 11 лет? Девочка, ребенок. А в деревне военного времени такие дети считались вполне самостоятельными.

- Мы жили тогда в деревне Семеновск Нукутского района. Был там колхоз имени Ворошилова. И вот война. На то, что мне мало лет, никто и не глядел. Надо работать - мы и пошли. Детства не видели, с раннего утра и дотемна трудились на подхвате - куда пошлют. А по-другому никак. В селе ведь остались старики да дети.

Хлеб - фронту. Фото музей истории города Иркутска.

Вот мы и пахали. Поля тогда никак не обрабатывались. Просто нечем было. Вот осот их и захватывал. Нас отправляли на прополку – и драли мы эту траву, а тяжело ведь, силенок не хватает. Через несколько часов такой работы в глазах темно, а не уйдешь, пока совсем не стемнеет. Утром шли и продолжали начатое – посадки-то бескрайние. Может, поэтому у меня сейчас ноги болят и здоровья совсем нету. Зимой нас отправляли на вязание. Днем еще ничего, а вечером, при лучине – глаза портишь, щуришься, спать хочется, а вяжешь: фронту нужны были перчатки, рукавицы. Такое у нас было детство. Закончить удалось всего три класса. Сегодняшние ученики просто не понимают своего счастья.Помню голод. Собирали на полях траву, курлыг ее называли. Что уж за трава такая, сейчас и не разберу. Принесешь ее домой, вымоешь, через круподерку пропустишь (ручное подобие современной кофемолки. – Прим. авт.) и варишь кашу, добавив гнилой картошки. Еще рецепт из той поры - лепешки из муки и березовых шишек. В деревне варили, смешивая наполовину. Мука, конечно, была не такая чистая, как сейчас, а та, что «по сусекам наскребли». Помню, сварила мне как-то мама такую лепешку, дала утром поесть перед уходом на работу. Горькущая! Есть невозможно. Я, во всяком случае, не смогла. Взмолилась, говорю: мама, лучше я буду одни очистки есть и гнилую картошку, но такие лепешки не смогу. Мама заплакала. Ели крапиву, белоголовник. Турнепс оставался под снегом после уборки (это, конечно, громко сказано, хорошо если весной, как снег сойдет, пару штуки на поле найдешь), так и его мерзлый ели.

Голодное детство до сих пор стоит перед глазами у Валентины Середкиной.

Валентина Васильевна Бельская:

«Мы – беженцы из Подмосковья»

В родной Шатуре, что под Москвой, Валентина Бельская так ни разу и не побывала, как их большая семья осенью 1941-го отправилась в эвакуацию. Она до сих пор с тоской вспоминает городок, в котором провела первые 9 лет своей жизни. Оттуда ушел на фронт отец, чтобы сложить свою голову в боях за столицу…

- В 1941 году я как раз закончила первый класс. Летом, в июне, сестры отдыхали в пионерских лагерях поблизости от города, а мы, бравые первоклашки, наслаждались свободой и были предоставлены сами себе. Если бы только знали, что это были последние счастливые денечки нашего детства, что со дня на день оно закончится.Грянула война. Мы с подружками рванули к сестрам – хотели первыми сообщить о случившемся. Тогда мы еще не могли оценить весь размах страшной беды, которая пришла в нашу страну, в каждый дом. Взрослые, конечно, уже все знали и всех детей за два-три часа отправили по домам. Когда мы вернулись в Шатуру, никого не застав за городом, нас ждали встревоженные родители.Вскоре пришел приказ заклеить бумагой окна крест–накрест – начались бомбежки. Страх, тревога, бомбоубежище - все это было. Отца нам не удалось проводить на фронт. Мама ходила на сборный пункт, пыталась его разыскать, чтобы попрощаться. Не нашла. Его эшелон уже отправили. Через месяц мы получили первое и единственное письмо от него. Он писал: «Мы пошли на Смоленск»…Через несколько дней наша семья, мама и семеро детей, уже ехала в товарняке на восток. Многосемейных эвакуировали в первую очередь. Так начались наши скитания по военным дорогам. Сначала мама решила, что лучше отправиться к родным в Саранск (это Мордовия), где у нас жила тетя. Зиму провели там, в избе, крытой соломой. Было очень холодно, и весной мы переехали в пустующий дом. Казалось бы, жизнь в эвакуации, холодная и голодная, налаживалась, но случилась беда. В этом самом доме мама протопила печку и ушла на работу. И тут пожар! Дом наш сгорел. Сгорел вместе с теми нехитрыми пожитками, что удалось привезти из Шатуры, с каким-никаким запасом продуктов. Мы остались (в войну!!!) в чужом краю без одежды, без припасов, без ничего. Кому мы нужны? Тетке? Зачем? Пару дней поголодали, и мама как-то договорилась насчет возможности уехать дальше, в Сибирь. Был набор на предприятие. А там, где работа – там пайки, там хоть какая-то зарплата, крыша над головой, да и детей пристроить можно.Так мы и оказались в деревне под Иркутском. Люди здесь были совестливые, очень добрые. Поделились кто чем мог. От своих детей оторвали. И председатель помогал. Иначе бы мы с голоду умерли в первые же месяцы. А потом сестры пошли работать. И я, как только исполнилось 11, тоже. С матерью на поле ходила, делала то же, что и взрослые. Зимой в курятнике работала. Приносила домой мерзлую картошку, немного совсем. В корыте для свиней, которое отдали нам деревенские, оттаивали эту картошку, перебирали, выбирая съедобную. Маленький братик, которому тогда было всего два года, тоже выбирал. Потом варили ее. Старались друг друга не обижать. Вспоминаю – рыдать хочется.Конечно, очень тяжело жили. Голодать приходилось. Бывали дни, когда есть хотелось невероятно, а ни крошки на столе нет, один пустой кипяток. Мы же не деревенские, без припасов. Потом пришла весна 1944-го, стали собирать крапиву, лебеду, черемшу. Стало легче.А в 1945 году большая семья двинулась пешком из ставшей уже родной Аталанки (родной деревне Валентина Распутина. – Прим. авт.) в Иркутск. Шли несколько дней, хотели уехать к себе в Шатуру, но почему-то не вышло. Может быть, мать узнала, что бомбежки разрушили их дом или квартира занята, а может, просто не хватило денег на билеты… Но только Валентине и ее родным больше не суждено было побывать на родине – они стали сибиряками. Из всей семьи 70-летие Победы встретит одна Валентина Васильевна. Военный голод и холод догнали ее братьев и сестер, намного раньше срока ушли они из жизни.

После войны Валентине Бельской так и не удалось побвывать в родном Подмосковье.

PS. Эти молоые женщины на фото давно стали бабушками. Но очень хотели, чтобы потомки запомнили их такими - задорными и молодыми.

Ольга ЛИПЧИНСКАЯ http://www.rostov.kp.ru/daily/26372/3253201/