График Кулакова Ольга

Дураки

Живут на свете дураки:
На бочку меда - дегтя ложка.
Им, дуракам, все не с руки
Стать поумнее, хоть немножко.

Дурак - он как Иван-дурак,
Всех кормит, обо всех хлопочет.
Дурак - он тянет, как бурлак.
Дурак во всем - чернорабочий.

Все спят - он, дурень, начеку.
Куда-то мчит, за что-то бьется...
А достается дураку -
Как никому не достается!

То по-дурацки он влюблен,
Так беззащитно, без опаски,
То по-дурацки робок он,
То откровенен по-дурацки.

Не изворотлив, не хитер,-
Твердя, что вертится планета,
Дурак восходит на костер
И, как дурак, кричит про это!

Живут на свете дураки,
Идут-бредут в своих веригах,
Невероятно далеки
От разных умников великих.

Но умники за их спиной
гогочут...

	- Видели растяпу?
	Дурак, весь век с одной женой!
	- Дурак, не может сунуть в лапу!
	- Дурак, на вдовушке женат
	И кормит целую ораву!...

Пусть умники меня простят -
Мне больше дураки по нраву.

Я и сама еще пока
Себя с их племенем сверяю.
И думаю, что дурака
Я этим делом не сваляю.

А жизнь у каждого в руках.
Давайте честно к старту выйдем,
И кто там будет в дураках -
Увидим, умники! Увидим.

                                                                                     Римма Казакова

Художник Клейнер Илья Александрович

Белая баллада

Снегом времени нас заносит - все больше белеем.
Многих и вовсе в этом снегу погребли.
Один за другим приближаемся к своим юбилеям,
белые, словно парусные корабли.

И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.
И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.
Пятидесяти орудий залпы неслышные.
Пятидесяти невидимых молний свет.

И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.
И вечным прощеньем пахнущая трава.
...Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.
Последней Надежды туманные острова.

И снова подводные рифы и скалы опасные.
И снова к глазам подступает белая мгла.
Ну, что ж, наше дело такое - плывите, парусные!
Может, еще и вправду земля кругла.

И снова нас треплет качка осатанелая.
И оста и веста попеременна прыть.
...В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая.
Неведомо, сколько кому остается плыть.

Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.
След за кормою, тоненькая полоса.
В белом снегу, как в белом тумане, медленно тают
попутного ветра не ждущие паруса.

                                          Юрий Левитанский

Январское

Мороз под звёздочками светлыми
По лугу белому, по лесу ли
Идёт, поигрывая ветками,
Снежком поскрипывая весело.
И всё под ёлками похаживает,
И всё за ёлками ухаживает, —
Снежком атласным принаряживает!
И в новогодний путь — проваживает!
А после сам принаряжается,
В мальчишку вдруг преображается
И сам на праздник отправляется:
— Кому невесело гуляется? —
Лесами тёмными и грозными
Бежит вперёд с дарами редкими,
И всё подмигивает звёздами,
И всё поигрывает ветками,
И льдинки отвечают звонами,
А он спешит, спешит к народу
С шампанским, с музыкой, с поклонами
Спокойно прожитому году;
Со всеми дружит он и знается,
И жизнь в короткой этой праздности
Как будто снова начинается —
С морозной свежести и ясности!
 

Николай Рубцов

ПОМОЛЮСЬ...

Брошу всё и  уйду на заре

В лес тишайший, седой от мороза,

И под тоненький звон снегирей

Помолюсь белокорым березам.

А кого еще боготворить,

На кого возлагать нам надежды?

Если начистоту говорить,

Лишь они нынче в белых одеждах.

Помолюсь за собратьев своих,

Что попали в объятия бесов,

И помимо стяжанья у них

Не осталось других интересов.

И за тех помолюсь, кто успел,

И за этих, слетевших с катушек,

Чтоб смягчить незавидный удел

Уступивших лукавому души.

И за всю оскудевшую Русь,

За бездольных ее ребятишек

Помолюсь, ибо очень боюсь –

Не видать им ни книжек, ни пышек.

Да минует их рабский хомут,

Да минуют сиротские слезы...

Помолюсь – и берёзы поймут,

                И помогут святые березы.                  

Александр Щербаков

Ночью медленно время идет,

Завершается год високосный.

Чуют жилами старые сосны

Вешних смол коченеющий лед.

Хватит мне повседневных забот,

А другого мне счастья не надо.

Я-то знаю: и там, за оградой,

Чей-нибудь завершается год.

Знаю: новая роща встает

Там, где сосны кончаются наши.

Тяжелы черно-белые чаши,

Чуют жилами срок и черед.

Арсений Тарковский

Снег

На землю белую идущий
Почти недвижною стеной
Струится снег все гуще, гуще
И заслоняет свет дневной.

Совсем не чувствую движенья,
Так он медлительно течет,
Как видно, сила притяженья
Его к земле едва влечет.

За этой белой пеленою
Поселки скрыты и леса,
За этой белой тишиною
Гудки, звонки и голоса.

За этим занавесом белым
Вся в блеске солнечном зима.
За этим мысленным пределом
Лежит вселенная сама.

Так пусть в ней будет все как надо:
Прилеты птиц, разливы рек,
Громов июльских канонада,
Шумящий дождь, бесшумный снег.

Константин Ваншенкин

10 декабря 1821 года в городе Немиров Подольской губернии родился русский поэт и писатель Николай Некрасов, автор таких произведений, как «Кому на Руси жить хорошо», «Русские женщины» и «Дедушка Мазай и зайцы». За свою карьеру Некрасов создал множество стихотворений, а также несколько пьес, однако помимо прочего вошёл в историю как революционер-демократ – в его творчестве явно прослеживается сочувствие крепостным и отрицательное отношение к помещикам. В день рождения Некрасова  вспомним стихотворения знаменитого классика.

Источник: http://www.aif.ru/

    Время белых стихов, белизна, тихий шаг снегопада...

Время белых стихов, белизна, тихий шаг снегопада,
                                морозная ясность
                         прозрачного зимнего дня,
византийская роспись крещенских морозов
                                 на стеклах души,
как резьба, как чеканка — по белому белым —
                                   дыши не дыши —
не оттает уже ни единый штришок на холодном 
                                          стекле.

Время белых стихов, эти белые строки,
                                  как белые рощи,
                           зиянье резной белизны,
где случайные рифмы, как редкие вспышки
                            рубиновых ягод рябин,
                              хоронящихся в тень,
как снегирь, как синичка — на кончике ветки —
                                       внезапно —
                                     тень-тень! —
хотя речь тут совсем не о рифме,
                            нет, дело не в рифме,
                        и речь тут идет не о ней.

Время белых стихов, эти строки,
                      всего только время и сроки,
                                 мгновенье и час
обостренного зренья, последних прозрений,
                                последних надежд
                               и последних утрат,
это возраст души, это воздух предгорий
                                 и горных вершин,
                                 Эверест, Арарат,
где останки ковчега под снегом
                            с последним ночлегом
                        так просто уже рифмовать.

Это строгие строки классической прозы,
                      и белые розы у вас на окне,
и внезапные слезы, причина которых не страх
                            перед черною бездной
                                и горным обвалом
                            куда-то несущихся лет,
а щемящий восторг перед чудом творенья
                         и чудом явленья на свет,
перед этой счастливой удачей —
                     однажды случайно возникнуть,
                                         явиться
                                          и быть.

Здравствуй, белое пламя, мой белый костер,
                         догораю на белом костре,
не прощаюсь, прощаю, и вы меня тоже простите,
                                     я вам говорю,
вы, которые здесь уже были, и вы,
                            кто еще только будете,
                            вы меня тоже простите,
                                   смиренно прошу,
потому что вы жили, а вы еще будете жить, а я жив,
                                  я хожу по земле,
                                           я живу,
                                           я дышу
И объемлет меня все плотней мое белое пламя,
                                  мой белый огонь,
                        этот вечно кружащийся рой,
рой цветов, поцелуев, улыбок,
                        исписанных наспех листков
           и совсем еще девственно чистых листков,
рой снежинок, и рой мотыльков,
                     и бесчисленный рой лепестков
белых лилий и белых акаций, которые завтра уже
                                        расцветут.

Юрий Левитанский

Внезапной бурею растрепана рябина
        И шорохом аллей,
Вчерашнего дождя осыпались рубины
        На изморось полей.

И снова солнечный, холодный и приятный,
        И день, и блеск садов.
И легкой зелени серебряные пятна
        В прозрачности прудов.

Морского воздуха далекое дыханье
        Как ранняя весна.
Глав позолоченных веселое сверканье.
        Безлюдье. Тишина.

Пусть это только день, и час, или мгновенье,
        Пусть это день один,
И в тонком воздухе я чую дуновенье,
        И холод первых льдин.

Но солнце катится, и сердце благодарно,
        В короткие часы,
За желтый мед листвы, и полдень светозарный,
        И ясный звон косы.

Церера светлая сегодня отдала мне
        И запахи смолы,
Все эти серые и розовые камни,
        И мокрые стволы.

Василий Комаровский

Самуил Яковлевич Маршак

(1887—1964)

«Я думал, чувствовал, я жил..»

Самуил Яковлевич Маршак родился 3 ноября (22 октября – по ст. стилю) 1887 года в городе Воронеже.
Семья Маршаков была большая и очень дружная.
Его отец Яков Миронович Маршак, мастер-химик по профессии, был приглашён на Мыловаренный завод братьев Михайловых, находящийся в районе Чижовки (в то время – пригород Воронежа). Яков Михайлович всю жизнь очень любил книги, литературу и знал несколько иностранных языков.

Яков Миронович Маршак и Евгения Борисовна Маршак

Мать Евгения Борисовна Маршак (урождённая Гиттельсон) была женщиной немногословной, не любившей выражать свои сокровенные чувства. С детских лет и на всю жизнь была она влюблена в литературу, в романы Тургенева, Гончарова, Диккенса, стихи Некрасова.

Художник С. Рукавишников

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты
создатель!
Вечно носились они над землею, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей
громоносных?
Нет, то не Гeте великого Фауста создал, который,
В древнегерманской одежде, но в правде глубокой,
вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова!
Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный,
Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,
Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса?
Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном
пространстве,
Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.
Много в пространстве невидимых форм и неслышимых
звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света,
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь
слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
O, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,
Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,
Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,
И, как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки
Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою
картины,
Выйдут из мрака - всe ярче цвета, осязательней формы,
Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье -
Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,
И, созидая потом, мимолетное помни виденье!

Алексей Толстой