Татьяна Михайловна Вечеслова

(1910-1991)

Артистка балета и балетный педагог, прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова, представительница театральной династии Вечесловых—Кузнецовых. Заслуженная артистка РСФСР (1939). Лауреат Сталинской премии II степени (1946).

 

Я не люблю тебя, ноябрь,

В душе распутица и хмарь.

И если б волю мне, то я бы

Перевернула календарь.

 

Талантливый человек, как правило, бывает наделен  несколькими талантами. Татьяна Михайловна писала стихи. Была дружна с А.А. Ахматовой. Общалась с Ф.Г. Раневской.

 

 

Любовь

 

Когда поток меня несет

По жизни бешеным теченьем,

Когда годам предъявлен счет,

То жизнь берешь, как развлеченье.

И вот, от терпкого вина

Я сжать хочу мужские руки,

Но вдруг любовная волна

Преобразилась в зелье скуки —

Как тут посметь писать стихи —

В душе разлад и сердце пусто.

Я жду, когда мои грехи

Очистит истинное чувство.

Но если бодрствую в ночи,

И замкнуты мои уста,

И долго смех мой не звучит,

То знайте, истина проста —

Вот он, богатый, дивный дар —

Любовь! Откуда это слово?

Как будто солнечный удар,

Но не смертельный, вечно новый!

Как нужно жить, как нужно ждать,

Как нужно иногда томиться,

Как нужно по ночам не спать,

Как нужно Богу помолиться —

За то, что ты ко мне пришел,

За то, что мой очистил разум,

За то, что ты меня нашел,

За то, что полюбил не сразу!  

 

***

 

Татьяна Михайловна Вечеслова родилась в Петербурге в аристократической семье.

Её отец — Михаил Михайлович Вечеслов (10 августа, 1855 — 12 февраля, 1943), потомственный дворянин, выпускник Пажеского корпуса, подполковник, принадлежал к нетитулованному, но очень старому, от времен Иоанна Грозного, дворянскому роду. Одна из прапрабабушек — воспитательница Николая I — отличалась такой твердостью и смелостью характера, что будущий государь называл её «Моя няня-львица».

Другая прабабушка — знаменитая Фанни Снеткова, любимая актриса А. Н. Островского — первой сыграла роль Катерины в пьесе «Гроза». Вся семья со стороны матери была на редкость музыкальна: дед играл на альте в оркестре Мариинского театра, три тетушки окончили курс в Консерватории. Одна из них — Адель Снеткова — учила нотной грамоте и игре на рояле юного Игоря Стравинского. Евгения Петровна Снеткова-Вечеслова (22 февраля, 1882 — 16 ноября, 1961), ученица Чекетти, с 1900 года танцевала в кордебалете Мариинского театра, а позже и до конца 1960-х годов была преподавателем младших классов в Хореографическом училище.

Именно «генетическая составляющая» предопределила характер Татьяны Вечесловой. Врождённый артистизм, абсолютная музыкальность, литературная одаренность сочетались с прямотой, обострённым чувством чести, долга и человеческого достоинства. В ней словно сосуществовали два персонажа Андерсена — балерина и стойкий оловянный солдатик. Воитель в облике хрупкой женщины с необыкновенными фиалковыми глазами.

Семилетнюю Таню вслед за старшей сестрой отдали учиться в трудовую школу. Но на школьный концерт неожиданно приехал А. В. Луначарский. Нарком просвещения особо отметил необычайную музыкальность самой маленькой и худенькой девочки, танцевавшей в хороводе других учениц. Его внимание определило поворот в судьбе: Евгения Петровна решилась отвести дочь на экзамен в Хореографическое училище. Таня оказалась в одном классе с Галей Улановой, и обрела подругу на всю жизнь. Они вместе занимались у М. Ф. Романовой, матери Улановой; вместе оказались в классе А. Я. Вагановой.

Несхожесть характеров и разность дарований двух одноклассниц определили возможность дружбы, противостоящей годам и расстояниям. Таня — импульсивная, озорная, с искрящимся темпераментом, но чуткая и отзывчивая, сумела вызвать доверие сдержанной, осторожной и, как могло показаться, холодноватой Гали. Их несходство исключало поводы для соперничества, их характеры притягивались друг к другу, как полюсы, их дружба рождала творческую гармонию.

Уже во втором классе училища определилась судьба дуэта Уланова-Вечеслова, который потом назовут из одним из лучших в советском балете: они «ползали» по сцене «божьими коровками» в балете «Капризы бабочки». Позже три года подряд с успехом исполняли саботьер в «Тщетной предосторожности» — маленький галантный кавалер Галя Уланова и хорошенькая девочка-барышня Таня Вечеслова. В 1928 году подруги были приняты в труппу Кировского театра. Сценическая карьера началась стремительно: через 7 дней после прихода в театр Вечеслова станцевала партию Гюльнары в балете «Корсар», заменив заболевшую балерину.

 

Подруги с детства. Балерины Татьяна Вечеслова и Галина Уланова в 1928 году - в год выпуска из Ленинградского хореографического училища

 

Столь же стремительно росла известность. Каждый год знаменовался премьерой, которая становилась достоянием советского балета: 1929 — «Красный мак», 1930 — «Эсмеральда», 1931 — «Болт» и «Карнавал», 1932 — «Пламя Парижа», 1934 — «Бахчисарайский фонтан». Руководителем балетной труппы в то время был балетмейстер-новатор Ф. В. Лопухов. Подготовка ролей классического репертуара чередовалась с участием в его радикальных балетах «Щелкунчик» и «Болт» на музыку Шостаковича.

Успех был ошеломляющим. В статьях и рецензиях, в каждом печатном слове на первый план вырывалось восхищение игрой Вечесловой. Все, что происходило на сцене, любое движение танца, самый сложный элемент, были настолько подчинены внутренней логике роли, драматизму чувств и страстей, что техническую виртуозность просто не замечали. А ведь техникой Вечеслова владела блестяще. Евгений Мравинский говорил, что под ее «пальцы» оркестр может играть без палочки.

 

Эсмеральда 

 

Именно поэтому ее коронной ролью стала Эсмеральда: история трагической любви позволяла раскрыться драматической стороне таланта. Балерина считала, что танец не может быть самоцелью. Его нужно наполнить смыслом, горячими чувствами. Ее Эсмеральда, узнав о предательстве возлюбленного, бралась за тамбурин словно машинально. В глубокой задумчивости начинала движения: ее руки и тело существовали отдельно, механически совершая танцевальный ритуал. Едва касаясь земли, ноги испуганно и бережно несли тело. Бег ускорялся и ускорялся. От стремительности движения возвращалось сознание, и боль пронизывала острой иглой. Тогда, раскинув руки, Эсмеральда мчалась на зрителя, как бегут к озеру, когда уже ничего терять. После стремительного бега на пальцах, она останавливалась, внезапно замирала на краю авансцены, протянув руку в черный провал зрительного зала, куда только что скрылся Феб. Зал аплодировал, но она не снимала позу. Зал скандировал, но она продолжала стоять, всматриваясь вдаль своими необыкновенными темно-фиалковыми глазами.

Вечесловой не стало 11 июля 1991 года. Она нашла последнее пристанище недалеко от могилы Анны Ахматовой на знаменитом кладбище в Комарово.

На надгробном камне высечены строки из стихотворения балерины:

 

Мне жизнь дала такое право —

Уметь мечтать, уметь творить.

Брать жизнь не нотой, а — октавой.

И коль любить, так уж любить.

 

 

Вечеслова Татьяна

Думая об А. А. Ахматовой

 

Двадцать третее. Вечер. Четверг.

И вторгается белая ночь.

Невский шпиль потухая померк...

Как смолчать? Как себя превозмочь?

 

Не весенняя хладная дрожь

И не зрелой любви ураган, -

Это вроде, как песню поешь,

Это вроде, как в поле дурман...

 

Я пробьюсь по тропинке лесной

Где весь мир тишиною звенит

И где ландыш творимый весной

Об одной лишь тебе говорит...

 

Двадцать третее. Ночь. Ты со мной...

Это только зарница... молчи...

Ты не думай, есть воля, покой

И есть ландыш, - он светит в ночи.

 

<1946>

 

 

Вечеслова Татьяна: Ее таинственный голос

Воспоминания об Анне Ахматовой. - М.:

Советский писатель, 1991. - С. 460-464.

 

Где и когда я встретилась с Анной Ахматовой, как это ни странно, не помню. Не хочу, не могу ничего придумывать, прибавлять - не имею на это права.

Если бы, знакомясь с ней, я могла предположить, что придется об этом писать...

Обычно я робела и затихала в ее присутствии и слушала ее голос, особенный этот голос, грудной и чуть глуховатый, он равномерно повышался и понижался, завораживая слушателя.

Впервые я пришла к ней в гости в 1944 году в Фонтанный Дом. Летом окна ее комнат затеняли старые, густые липы. Мы сидели в одной из ее двух комнат, обе в пальто, перед электрическим камином: у нее не было дров, но она говорила, что ее это не тревожит, она этого не замечает... Передо мной на стене висел рисунок Модильяни.

Я сидела, смотрела на Анну Андреевну, на ее суровую комнату и думала о том, что такой поэт, как она, и должен жить не похоже на других людей. У нее свой мир, своя, особая судьба, свои герои, свои представления, свои тени...

Походная кровать, застланная простым серым одеялом, две-три старинные редкие вещи, уже разрушающиеся, и она сама - спокойная, тихая, в черном. Гордая, как королева, и простая, непосредственная в одно и то же время.

Как–то у меня на Бородинской собрались мои товарищи по балету, драматические актеры, и художники... Все уже давно пришли, а Анны Андреевны еще не было. В ожидании ее мы болтали между собой, не садясь за стол. Она появилась в дверях - и вдруг все встали, даже молодежь, которая никогда не видела и не знала ее, - встали, не сговариваясь, и молодые и старые, в едином порыве. Невозможно было сидеть, если она стояла. Это происходило не по обязанности, не по этикету, а вот так просто делалось само собой. Своим появлением она влияла на окружающих. Она была скромна и благородна. Достоинство и деликатность были ее природными качествами. Разве этому научишь? Образованность, эрудиция, высокая общая культура - все это помогает любой профессии. Но нельзя выучиться на поэта, как нельзя выучиться на писателя, на балетмейстера...

Как–то, когда я ближе узнала Анну Андреевну, я спросила ее:

– Анна Андреевна, скажите, как вы пишете стихи?

Мы сидели за столом, было много народу. Она ответила мне тихо, на ухо:

– Это таинство.

Анна Андреевна всегда и во всем была поэтом. Даже в долгие годы молчания. Легко ли было это ей, родившейся поэтом? Но она молчала. Ведь без сердечной искренности это была бы уже не поэзия!

Анна Андреевна была такой русской! Как она любила Родину!

 

С самолета

1

На сотни верст, на сотни миль,

На сотни километров

Лежала соль, шумел ковыль,

Чернели рощи кедров.

Как в первый раз, я на нее,

На Родину, глядела.

Я знала: это все мое

Душа моя и тело.

 

Для нее понятие Россия, Родина было священно. О том, как она любила Россию, чтила русский язык, лучше всего сказано ею самою в стихах "Мужество", написанных в тяжелые военные годы, в сорок втором.

Как бы порой ни приходилось ей тяжко, она никогда не жаловалась, не роптала и с присущим ей величием жила, влюбленная в жизнь.

Анна Андреевна умела радоваться, казалось бы, пустякам, незначительным вещам, событиям, явлениям, всему тому, что ласкало глаз, утешало сердце - запела ли птица, расцвел ли цветок, зажглось ли небо вечерним светом. Она была требовательна в больших делах, поступках, в отношении к людям, к их поведению. Особенно ценила она простое внимание друзей своих.

Помню, шла я навестить ее. Не могла найти в городе цветов и вдруг, зайдя в кулинарию, увидела горячую аппетитную кулебяку. Снесу Анне Андреевне, не обидится она на меня. Я оказалась права. Она по-детски искренне обрадовалась пирогу.

– Вот хорошо! Будем сейчас чай с кулебякой пить...

И так мило, просто, уютно сидели мы за чаем, ели кулебяку, говорили о самом прекрасном высоком искусстве - поэзии.

Такой осталась она в моей памяти.

Был день моего рождения. Собрались друзья. Мы сидели за столом. Анна Андреевна опаздывала. Не было и Фаины Георгиевны Раневской. В разгар веселья, шума появились Анна Андреевна и Фаина Георгиевна.

– Танюша, вот вам мой подарок, – сказала Фаина Георгиевна. – Прошу любить и жаловать! – И она передала мне в руки небольшую коробочку. Я с любопытством открыла ее – там лежала статуэтка Анны Ахматовой работы Данько. Я ахнула – такой подарок!

– Только у нее отбита голова, – печально сказала Анна Андреевна, – но мы ее приклеили, пока держится...

Как-то Анна Андреевна спросила у меня:

– У вас есть томик моих стихов сорокового года?

– Конечно, – ответила я.

– Дайте мне его, я продатирую все, что там не помечено, может быть, вам будет это интересно, да и память останется.

Под каждым стихотворением Анна Андреевна поставила дату и указала место, где оно было написано. Я часто думала: почему она это cделала для меня? У нее всегда проскальзывала ко мне незаметная нежность, без подчеркивания, как бы невзначай. Мы встречались редко, но, если я звонила ей по телефону, всегда в трубке раздавался радостный ее голос и так же радостно отзывалась она на мое желание прийти к ней. Мне хотелось делать это значительно чаще, чем я это делала, но неловко было ее тревожить, старалась не беспокоить ее своими приходами, а теперь жалею: сколько я потеряла! Почти всегда она читала мне свои стихи и при этом спрашивала:

– А вам не скучно?

В ней была застенчивость и скромность, скромность удивительная.

Вспоминаю... Я должна была танцевать Китри в балете "Дон Кихот". Мои друзья собрались пойти в театр. Неожиданно выразила желание и Анна Андреевна. Я страшно заволновалась. Зная, что Анна Андреевна не была в театре много лет, я подумала: вдруг не понравится ей, разочарует ее балет, разочарует и мой танец?

После спектакля все зашли ко мне за кулисы. Помня о деликатности и честности Анны Андреевны, я была уверена, что, если ей не понравилось, она мягко, но скажет правду, а если и скроет, не захочет меня обидеть, я все равно почувствую - артиста ведь не обманешь!

- Таня! Вы жар-птица! - сказала Анна Андреевна.

После спектакля Фаина Георгиевна пригласила нас всех к себе в номер в "Асторию", где она жила. Был заказан роскошный по тем временам ужин: бесконечные бутерброды с разной снедью и вино, – в ресторане, увы, больше ничего не было, но нам в тот вечер все казалось удивительным и необыкновенным. Замечательная хозяйка, ее широкое гостеприимство, ласка и тепло хороших людей.

На огонек, конечно, собрались друзья, и сразу стало тесно, оживленно, весело, как всегда бывало в то время, в конце войны...

Как сейчас вижу маленькую комнату "Астории", сдвинутые столы под хрустящей белой скатертью, два огромных блюда с бутербродами и вокруг стола – всех нас.

Анна Андреевна сидела помолодевшая, повеселевшая и говорила о том, как прекрасен наш голубой театр, какое счастье, наверное, танцевать в нем. Часто в тот вечер Анна Андреевна повторяла: "Вы жар-птица!"

При этом она вглядывалась в даль: то ли ей вспоминалось что-то, то ли складывался какой-то свой, никому не видимый образ жар-птицы...

1946 год. Прихожу к Анне Андреевне, у нее Фаина Георгиевна Раневская. Давно не виделись. Я тяжело болела. Дружеская встреча, расспросы о моем самочувствии. Замечаю на столике новый томик стихов Ахматовой.

Анна Андреевна, вышел?

Вышел, – отвечает она, улыбаясь.

- Анна Андреевна, дайте почитать с собой. Мне надо уезжать сейчас, грузовик уходит, я верну вам в целости и сохранности.

– К сожалению, не могу, это сигнал. Правда, завтра-послезавтра выйдет тираж, но столько людей приходит ко мне посмотреть на книжку, потрогать ее...

Тут на помощь пришла Фаина Георгиевна:

– Анна Андреевна! Танюша больна, ей, бедненькой, тоскливо в санатории, а ваши стихи осмыслят ее жизнь там. Отдайте ей книгу, ведь завтра она будет у вас.

 

Ф.Г. Раневская

 

Смотрела на меня Анна Андреевна, улыбаясь своей загадочной улыбкой, и вдруг коротко и просто сказала:

– Берите, Танюша, правда, ведь это сейчас вам нужно!

Она сама подписала мне на книге: "Первый экземпляр этой книги самой Тане. А. Ахматова". Прижав к себе книгу, счастливая, помчалась я к уходившей санитарной полуторке.

... В 1946 году сборник стихов Ахматовой не был издан.

Кто-то из знакомых Анны Андреевны потом спросил ее:

– Неужели Вечеслова не вернула вам эту уникальную книгу?

На что она спокойно ответила:

– Если бы она это сделала – я оскорбилась бы.

Прошли годы, и мы увидели вновь сборник стихов А. Ахматовой.

Вечер. Звонок по телефону. Беру трубку.

– Таня, это Анна Андреевна. Я только что написала о вас стихи.

– Анна Андреевна, прочтите!

– Не могу, никогда не читаю сразу стихов. Они еще сырые. Должны отлежаться.

– Анна Андреевна, это жестоко, – говорю я, забывая, что слово "жестоко" в данном случае неуместно, и все же это кажется мне жестоким. – Я не дам вам покоя, пока вы не прочтете, ну поймите, как же я могу ждать? Ну я прошу вас...

– Ну хорошо – слушайте.

 

Надпись на портрете

Т. В-вой

 

Дымное исчадье полнолунья,

Белый мрамор в сумраке аллей,

Роковая девoчка, плясунья,

Лучшая из всех камей.

От таких и погибали люди,

За такой Чингиз послал посла,

И такая на кровавом блюде

Голову Крестителя несла.

 

Она написала под моим портретом эти стихи. Позднее они вошли во все ее сборники.

 

А.А. Ахматова

 

Последний раз я была у Анны Андреевны в Комарове в 1964 году.

Анна Андреевна чувствовала тогда себя уже неважно, жаловалась на сердце. Когда я приехала, она отдыхала. Я побродила около ее дома, дожидаясь, пока она проснется.

Вот она вышла ко мне. "Постарела Анна Андреевна, – подумала я. – Давно ее не видела..."

– Ну как хорошо, что вы приехали, какой молодец, пойдем ко мне, поболтаем, выпьем вина, хотя, правда, мне нельзя, но с вами бокал выпью – оно легкое.

Смеркалось... Анна Андреевна зажгла две свечи на маленьком рабочем столе, принесла бокалы. Рукописи, рукописи...

– Хотите, я почитаю вам свои стихи?

– Конечно.

 

Была над нами, как звезда над морем,

Ища лучом девятый смертный вал,

Ты называл ее бедой и горем,

А радостью ни разу не назвал.

 

Днем перед нами ласточкой кружила,

Улыбкой расцветала на губах,

А ночью ледяной рукой душила

Обоих разом. В разных городах.

 

И никаким не внемля славословьям,

Перезабыв все прежние грехи,

К бессоннейшим припавши изголовьям,

Бормочет окаянные стихи.

 

Шумели сосны. Казалось, что шумело где-то неподалеку море, легкий ветер шевелил пламя свечей... Светлел "патрицианский профиль", и таинственный голос завораживал...

<1967>

---------------

Источники:

https://dem-2011.livejournal.com/172739.html

http://ahmatova.niv.ru/ahmatova/vospominaniya/vecheslova-ee-tainstvennyj-golos.htm