Со смертью не все кончается. Проперций. Элегии



С Петром Вайлем в Италии, г. Лукка, сентябрь 1995 г.

В декабре 1995 и январе 96-го добрая половина наших телефонных разговоров с Иосифом Бродским — а они происходили два-три раза в неделю — касалась Пушкина. Это было всегдашним свойством Иосифа: когда он бывал сильно увлечен какой-либо темой, то рано или поздно сворачивал разговор на нее. Так, я часто узнавал целые фрагменты его устных высказываний в появившемся через несколько недель эссе. Трудно судить, сложились бы размышления Бродского о Пушкине в оформленный текст или нет, но уже то знаменательно, что последние его дни прошли под знаком первого российского поэта. Оттого и представляются важными любые свидетельства об этом.

В декабре—январе Бродский читал маленькие прозаические вещи Пушкина, в частности — “Египетские ночи” и “Историю села Горюхина”. Речь воодушевленного Бродского имела магнетический эффект: хотелось бросить все и по мере сил соответствовать разговору. Естественно, я немедленно кинулся перечитывать пушкинскую прозу.

Петр Вайль. Вслед за Пушкиным. Из книги "Труды и дни."

Есть нечто общее в судьбе двух друзей. Петр Вайль отошел в мир иной 7 декабря 2009 года, на 61-м году жизни, в Праге, проведя перед смертью более года в состоянии комы, произошедшей в результате инфаркта. Похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции.



Бродский в Венеции. 1993 год. Из архива М. И. Мильчика


А теперь несколько слов о последнем стихотворении Бродского, написанном на русском языке в январе 1996 года. Вошло оно в шестой полноценный сборник под названием "Пейзаж с наводнением", который был напечатан уже после смерти поэта. Антон Желнов писал: "Август” — единственное стихотворение Иосифа Бродского, датированное 1996 годом. Американский издатель получил его по факсу из университетского городка Саут-Хедли (где Бродский регулярно жил и преподавал в одном из пяти колледжей Массачусетского университета) за неделю до смерти поэта.
Дружный с Бродским на протяжении многих лет Петр Вайль позже в своей статье писал о январском “Августе” как об образце “некой абсолютной поэзии”, о “высочайшей экономии языка” . Й. Херлт в статье "Поэт и сплетни. Об одном мотиве в последнем стихотворении Бродского” признавал за “Августом” право итогового (не только волею судеб) произведения. Тем не менее, на сегодняшний день “Август” остается не до конца разобранным и понятым стихотворением поэта." Можно добавить - сколько исследователей и читателей, столько и мнений. Каждый воспринимает поэзию Бродского по-своему.

Август

Маленькие города, где вам не скажут правду.
Да и зачем вам она, ведь всё равно - вчера.
Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,
известному только поезду. Где-то гудит пчела.

Сделав себе карьеру из перепутья, витязь
сам теперь светофор; плюс, впереди - река,
и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,
и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

Запертые в жару, ставни увиты сплетнею
или просто плющом, чтоб не попасть впросак.
Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.

Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит
в форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,
где взгляд, в котором читается "Будь ты проклят",
прямо пропорционален отсутствующей толпе.



Почему зимой он вспомнил об этом летнем месяце? Что с ним было связано? Как известно, лето он вообще не особо почитал из-за плохо переносимой жары. В связи с этим вспоминаются строки Анны Ахматовой:

Он и праведный, и лукавый,
И всех месяцев он страшней:
В каждом августе, Боже правый,
Столько праздников и смертей.
Почему именно Ахматова? Нет ничего удивительного, поскольку в последние дни он читал прозу Пушкина, а этим классиком Ахматова увлекалась всю жизнь. Знала досконально не только его творчество, но и окружение поэта, его жизнь личную. Именно поэтому для меня имена Ахматовой и Бродского связаны воедино. К тому же, они познакомились 7 августа 1961 года в Комарове благодаря Евгению Рейну. Позднее Бродский писал: «Сколько всего было в ее жизни, и тем не менее в ней никогда не было ненависти, она никого не упрекала, ни с кем не сводила счеты. Она просто могла многому научить. Смирению, например. Я думаю – может быть, это самообман, – но я думаю, что во многом именно ей я обязан лучшими своими человеческими качествами. Если бы не она, потребовалось бы больше времени для их развития, если б они вообще появились.» Пожалуй, это одно из самых искренних откровений поэта. Чувство благодарности, не прикрываемое вуалью. Стихи, посвященные им Ахматовой, можно поставить в ряд за данным эпиграфом-признанием. Такие ассоциации возникли у меня после чтения выше приведенного стихотворения.



Если взять за основу «Хронологию жизни и творчества И.А. Бродского», составленную В.П. Полухиной при участии Л.В. Лосева, то можно воссоздать краткую, но очень ярко звучащую Историю болезни поэта.

1976 год, 13 декабря: в Нью-Йорке Бродский перенес обширный инфаркт;
1978 год, 5 декабря: первая операция на Сердце (шунтирование);
1985 год, 13 декабря: второй инфаркт;
1985 год, 27 декабря: третий инфаркт и вторая операция на сердце с осложнениями;
1987 год, март: в больнице: коронарная ангиопластика;
1992 год, декабрь: помещен в нью-йоркскую больницу с сердечным недомоганием;
1994 год, январь: четвертый инфаркт.

Всего семь эпизодов, но каждый из них ставил Бродского на самый край жизни. Началось все в 36 лет, через четыре года после эмиграции. Ничего не проходит бесследно. Хотя и ранее, в России бывали у него сердечные приступы. К тому же вероятно отразилась не совсем благоприятная наследственность со стороны отца, также перенесшего несколько инфарктов, но прожившего долгую жизнь.

Волков: Вам здесь делали операции на сердце. И я от разных людей слышу разное о вашем здоровье…

Бродский: На самом деле все очень просто. Был инфаркт, после чего я два года кое-как мыкался. Состояние нисколько не улучшалось, а даже ухудшалось. Я, правда, тоже хорош — курил и так далее. И тогда врачи решили меня разрезать, поскольку они сделали всякие там анализы и убедились, что из четырех артерий, три — «но пасаран», да? Совершенно забиты. И они решили приделать артерии в обход, в объезд. Вскрыли меня, как автомобиль. Все откачали — кровь, жидкость… В общем, операция была довольно-таки массивная. И, значит, они вставили три объездных, запасных пути. Развязки, если угодно. Но впоследствии выяснилось, что из трех путей только два действуют как следует, а третий — смотрит в лес. И операцию эту пришлось повторить. И от этого всего жизнь временами чрезвычайно неуютна, а временами все нормально, как будто бы ничего и не происходит. А когда болит, тогда, действительно, страшно. Чрезвычайно неприятно. И делать ты ничего не можешь. И не то чтобы это был действительно страх… Потому что ко всему этому привыкаешь, в конце концов. И возникает такое ощущений, что когда ты прибудешь туда, то там будет написано — «Коля и Маша были здесь». То есть ощущение, что ты там уже был, все это видел и знаешь. Но тем не менее болезнь эта несколько обескураживает. Выводит просто из строя.

Соломон Волков. Диалоги с Бродским

Лев Лосев в книге серии ЖЗЛ «Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии» писал: «… В последнее десятилетие своей жизни Бродский периодически оказывался в больнице. Врачи поговаривали о третьей операции, а под конец и о трансплантации сердца, откровенно предупреждая пациента о том, что в этих случаях велик риск летального исхода. Бродский быстро старел, выглядел значительно старше своих лет. Под конец почти любые физические усилия стали непосильными. «Трудно стало одолеть расстояние этак с длину фасада...» – сказал он в декабре 1995 года Андрею Сергееву.
<…>
На протяжении всей своей взрослой жизни Бродский писал стихи в ощутимом присутствии смерти. Он не был ипохондриком, обладал способностью жить полноценно, даже радостно, несмотря на болезнь – особенно, когда болезнь давала передышку. У него нет стихов, датированных 1979 годом, то есть годом вслед за первой операцией на сердце, но можно только гадать, было ли это вызвано послеоперационной депрессией, другими причинами личного характера или желанием писать не так, как прежде. Действительно, в поэтике «Урании» и последней книге стихов немало нового, но меняется и жизне – (смерте?) ощущение автора. Кажется, стоило Бродскому осознать, насколько ограничен его жизненный срок, как у него исчезли мотивы мрачной резиньяции, проявившиеся в таких написанных до 1979 года вещах, как «Темза в Челси» (1974), «Квинтет» (1977), «Строфы» («Наподобье стакана...»; 1978). Напротив, появляются вещи, которые иначе, как жизнерадостными, не назовешь. Это – итальянские стихи в «Урании»: «Пьяцца Маттеи» (1981), «Римские элегии» (1981), «Венецианские строфы» (1982).

Все верно. Однако лучше всего об одном из проявлений болезни рассказал сам Бродский в эссе «Набережная Неисцелимых. Шел ноябрь 1989 года. Впереди оставалось почти семь лет жизни:«…Здешние ночи бедны кошмарами — судя, разумеется, по литературным источникам (тем более, что кошмары — основная пища этих источников). Скажем, больной человек — особенно сердечник — где бы ни оказался, непременно будет периодически в ужасе просыпаться в три часа ночи, думая, что умирает. Но здесь, должен признаться, со мной ни разу не случалось ничего подобного; правда, перенося это на бумагу, я стучу по дереву.»

Кошмарные сны, и как их результат – бессонница. И все это при напряженном ритме жизни с частыми разъездами по стране и Европе в целом. Недаром его называли «вечный скиталец». Он яростно торопился завершить хотя бы часть из задуманного, поскольку знал, что вокруг бродит смерть.



Бродский в последние годы жизни. Из архива Е. Б. и Н. В. Рейн
Стоит посмотреть на его поздние фотографии как сразу становятся видны усталость и страдание, отражающиеся не только в выражение лица, но и во всей фигуре с бессильно опущенными плечами. Обреченность... А он только перешагнул 50-летний рубеж. Рядом молодая жена и крохотная дочурка Нюша, семья, принесшая ему долгожданное счастье. Однако неумолимо надвигалось время для перехода в мир иной. Стало быть, выполнил он основное, что предназначалось ему судьбой, начертанной на скрижалях свыше.