Ольга Петровна Хмара-Барщевская (урожденная Лесли, в первом браке Мельникова) - жена Платона Петровича Хмара-Барщевского, старшего пасынка Анненского, один из наиболее близких ему людей, допущенных в святая святых его духовного мира, его конфидентка во многих сферах на протяжении более десятка лет, роль которой в судьбе Анненского трудно переоценить. К сожалению, пока найдены всего две ее фотографии, на которых она запечатлена с другими представителями своей семьи.

О.П. Хмара-Барщевская с детьми Валентином и Ольгой.
1897 г.

Семья Хмара-Барщевских (слева направо): О.П. Хмара-Барщевская, П.П. Хмара-Барщевский (муж), В.П. Лесли (брат), Э.П. Хмара-Барщевский. Собрание С. А. Богданович.

Платон Петрович Хмара-Барщевский (1863 - 192?) - сын Н. В. Анненской от первого брака. Жил с семьёй в Царском Селе на Малой ул., д. 40, где часто собирался кружок литераторов.

Владимир Петрович Лесли (1866 - после 1930) - брат О. П. Хмара-Барщевской. Приятель П. П. и Э. П. Хмара-Барщевских или однокашник (?). Служил земским начальником в Дорогобужском уезде, проживал в сельце Дворянском фамильного имения, на территории которого находилась железнодорожная и почтовая станция Дорогобуж. Там же проживала до 1905 г. его сестра Нина/Анна с семьёй. Сейчас эти места вошли в пределы города Сафоново, районного центра Смоленской области, соседнего по отношению к Холм-Жирковскому району, где находится село Каменец, место проживания семьи О. П. Хмара-Барщевской. В 1930 г. В. П. Лесли был приговорен к заключению. Его сын Платон Владимирович Лесли (1905–1972) - режиссер МХАТа, муж известной актрисы Г. И. Кожакиной.
Эммануил Петрович Хмара-Барщевский (1865 - 1921) младший сын Н. В. Анненской от первого брака.

В.И. Кривич (сын поэта) в своих воспоминаниях, характеризуя самую незаурядную из «жен-мироносиц» Анненского, констатировал: «К 80-м годам относится и начало сближения с нашей семьей Ольги Петровны Мельниковой (урожд. Лесли, сестры В.П. Лесли), ставшей впоследствии Хмара-Барщевской — женой моего старшего брата и матерью любимого внука Вали.
С первых же дней своего замужества О.П. Хмара-Барщевская не только родственно, но и сердечно вошла в нашу семью, а с годами эта связь становилась все теснее и крепче. Много лет она с детьми уже непременно часть зимы проводила у нас, сначала в Петербурге, а потом и в Царском Селе (Хмара-Барщевские жили в деревне). О.П. не только с любовью, но, я бы сказал, с каким-то благоговейным вниманием следила за творчеством отца, — и о ней, конечно, мне не раз еще придется и говорить и упоминать в этих моих записках».
Остается лишь сожалеть, что последнее намерение автора воспоминаний осталось нереализованным.

В. И. Анненский-Кривич. Музей ИРЛИ.

Характерно, что в целом весьма сдержанно оценивавший роль Хмара-Барщевских в жизни Анненского А. В. Орлов особо выделял из их круга его невестку:
«...фамилия Хмара-Баршевских "вписалась" в творческую биографию поэта через ставшую для него душевно близкой Ольгу Петровну Хмара-Барщевскую (урожденную Лесли) — жену старшего его пасынка Платона. Ей он посвятил "Стансы ночи" и перевод "Геракла" Еврипида, а ее старшему сыну, своему любимому внуку Вале Хмара-Барщевскому — стихотворения: "Вербная неделя" и "Завещание". Кроме того, основываясь на письмах О.П. Хмара-Барщевской к В.В. Розанову, Р.Д. Тименчик <...> указал, что с личным общением поэта с нею связаны его стихотворения: "Последние сирени" и "В марте".
 

В этом точно датированном стихотворении, отображено реальное событие: отъезд О.П. Хмара-Барщевской из Царского Села в смоленскую деревню и проводы ее Анненским на поезд дальнего следования, делавший первую остановку на станции Царское Село. Тут ничто не скрыто: ни то, что "она" несчастлива в браке, ни то, что поэт и "она" связаны глубоко самой нежной взаимной платонической любовью. И надо сказать прямо, что лишь благодаря Иннокентию Анненскому семья мало кому известных, затерявшихся в лесной смоленской глуши потомков обрусевшей шляхты, присвоившая себе пышное двойное родовое имя Хмара-Барщевских, обрела всероссийскую известность в литературном мире».

Учитывая тот факт, что в ряде публикаций последних лет проявилась тенденция рассматривать взаимоотношения Анненского и Хмара-Барщевской сквозь призму бульварного романа, нахожу уместным привести здесь ряд ее стихотворных и писем, дающих представление о ней и ее отношении к поэту.

В архиве Анненского сохранились два посвященных ему стихотворения О. П. Хмара-Барщевской:
 

Ты и только ты!

Добрые отношения этих двух людей не привлекали чьего-либо внимания, и характер их отношений мог бы остаться и вовсе неизвестным, если бы Ольга Петровна сама не рассказала о них в написанных много времени спустя (20 февраля 1917 года) письмам В. В. Розанову, которые были обнаружено совсем недавно. Это трагический человеческий документ, скорбная исповедь. Воспроизводятся они с сохранением некоторых орфографических особенностей по автографам Хмара-Барщевской.

11 Февраля 1917

с. Каменец

— «Как Вы приходитесь И<ннокентию> Ф<едоровичу>? Замужем ли Вы?» —
Теперь уже я вижу, что дело дошло до настойчивого: «Маска, открой лицо, скажи, кто ты?»
И в самом деле, друг-то друг, а кто ее знает, кто она? Вот Вам мой паспорт, дорогой Василий Васильевич, как его пишут бабам в волости.
Лета: 49
Холост, или женат: Замужем
Имеет ли детей: Имеет
Ин. Фед. в моем дневнике написал мне прелестное стихотворение, где между прочим сказано:

Значит, когда-то была молодость, были золотистые косы... но все в прошедшем, увы... все это «было».
Не умею я, да и нахожу смешным, как большинство дам моего «за-Бальзаковского» возраста ведет счет своим годам на «пикетный» манер: 29... 29... 60..., и говорю попросту: 49 лет. Но не скрою, что завидую способу Сирано де Бержерака, пряча свое уродство под покровом ночи, овладевать сердцем прелестной героини силою своего красноречия... Увы, в жизни это редко удается...
Итак, немолода... «красотка перезрела»<,> слышу я ядовитое замечание Мефистофеля.
— «Дальше — что можете Вы, подсудимая, сказать в свое оправдание? Как Вы приходитесь И. Ф.?» —
— Я — жена его пасынка.
— Ваше общественное положение?
— Живу собственными средствами. Землевладелица Смоленской губернии.—
— Ваши занятия?
— Председательница Волостного Попечительства<.> Попечительница Земского училища<,> почетный член Ком<итета> Сельскохозяйст<венного> Общества. Член Ком<итета> Кредитного товарищества... Собирательница народных песен и сказок... поклонница прекрасного вообще и Розанова в частности.
— «Довольно... довольно... Это к делу не относится...»
Вот Вам en gros<,> кто я и что я.
- - - - - - - - - -
Правда, не так уж поэтично, как могло бы быть. Как-то просто... банально... обыденно...
«Tu l'as voulu, Georges Dandin?»
Что делать? Маска снята... Оркестр с эстрады ушел. Часть электричества потушена... пары, только что так изящно интриговавшие, сидят в буфете, пробегая жадными глазами меню ужина... На лицах утомление и разочарование. Куда девалась волнующая тайна? Многообещающие улыбки? Сияющие взгляды?.. Неужели только ужин и пошлая «игра в чувство»?
— «Ваш внутренний мир? Чем живет Ваша душа?»
Кажется<,> меня об этом не спрашивают... Мне этот вопрос только почудился... Да, да... вопроса не было... Это<,> верно, ветер в трубе гудит... иногда бывает в холодные дни. Вы разве не замечали. А то, может быть, галлюцинация слуха... тоже случается, когда уж очень тоскливо тихо в комнате и только в уголке дивана слегка под-сапывает собачонка и в сладком сне чуть-чуть подлаивает и дернет ланками, точно бежит.
Мне уже просто совестно, что я, Василий Васильевич, как бы вызываю Вас на ответы. Вы так безумно заняты и устаете страшно. Простите, ради Бога, что отвлекаю Ваше внимание не только на чтение моих частных писем, но и на отвечание.
Виновата моя экспансивность не в меру и не по возрасту. Виновата... впрочем, виноваться не обобраться, что уж там пересчитывать.
Ведь недавно еще послала Вам экзальтированное письмо... И почти раскаиваюсь... Меня мучит Ваше «ох, устал безумно. Больше не могу».
Бросьте... Не отвечайте. Спасибо, что позволили заехать к Вам... Приеду в Петроград, вероятно<,> в первой половине марта, затем к мужу в Нейшлот (он 3-ий год на войне), и на обратном пути буду жить в Петрограде во 2-ой половине марта; в один из этих моих проездов Вы, может быть (о чем я мечтаю)<,> подарите мне вечер, да? Я очень хочу Вас видеть.
Замечаете, что я ни словом не обмолвилась об Зел.? Да что? Меня уж от него тошнит... До того он мне противен! Но борьбы с ним не брошу! Чем он гнуснее, тем слаще будет сломить эту гадину! Голиафа отвратительного...
Жму Вашу руку.
О. Хмара Барщевск<ая>
по Вашему приказанию пишу адрес на письме. Смоленская губ. почт. отд. Волочек, с. Каменец, Ольге Петровне Хмара-Барщевской

И.Ф. Анненский. Портрет работы А. Н. Курбатова. ГЛМ.

20 февраля 1917 г.

с. Каменец

Какая прелесть Ваше последнее письмо! Оно меня в восторг приводит. «Дорогая и милая...»<,> «не смейте на меня сердиться». — Тут уже положительно impératif... Предъявленное право! Чудно!
Дружба, вижу, не на шутку завязывается, морским узлом. Безумно рада! Милый, хороший мои друг! Вы спрашиваете, любила ли я Ин. Фед.? Господи! Конечно, любила, люблю... и любовь моя «plus fort que mort»... Была ли его «женой»? Увы, нет! Видите, я искренно говорю «увы», п<отому> ч<то> не горжусь этим ни мгновения; той связи, которой покровительствует «змея-Ангел», между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась, или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что «можно любить двумя половинами сердца»,— нет, тысячу раз нет! Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, настояще любил только одну меня... Но он не мог переступить... его убивала мысль: «Что же я? прежде отнял мать (у пасынка), а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?» — И вот получилась «не связь, а лучезарное слиянье». Странно ведь в ХХ-м веке? Дико? А вот же — такие ли еще сказки сочиняет жизнь? И все у нее будто логично... одно из другого... А какая уж там логика? Часто мираж, бред сумасшедшего, сновидение — все, что хотите, но не логика.
Дело в том, что мы с ним были отчасти «мистики» — ведь я Вам исповедуюсь как верному другу, я так счастлива, что нашла Вас! Пускай потом при свидании я не сразу смогу взглянуть Вам в глаза — это ведь бывает; на расстоянии в чем не признаешься — а при встрече смутишься глаз друга... особенно такого «духовного» друга, как Вы для меня, что и выражения лица себе не представляешь, не то что глаза?
Ну, все равно, слушайте сказку моей жизни, хотя чувствую, как Вам хотелось другого! Недаром Вы любящей рукой указывали мне на чудные мостики, чтоб не так страшно было перекинуться через пропасть: «И любовь — не грех. И всегда: вышла за пасынка, а люблю тестя...» И про «ангела-хранителя». Вы об этой за него, для него мечтали? Да! И я мечтала... п<отому> ч<то> я женщина... не монахиня... не святая... И за жертву бы не считала, а лишь за «дым кадильный пред алтарем любимого»... Что и говорить...
Он связи плотской не допустил... Но мы «повенчали наши души», и это знали только мы двое... а теперь знаете Вы... По какому праву? Почему Вы? Господь ведает... значит, так нужно... для кого? для чего? Не спрашиваю... Подчиняюсь и только... И знаете, это самая сильная форма брака... Вы спросите, «как это повенчали души»? Очень просто: ранней весной, в ясное утро мы с ним сидели в саду дачи Эбермана: и вдруг созналось безумие желания слиться... желание до острой боли, до страдания... до холодных слез... Я помню и сейчас, как хрустнули пальцы безнадежно стиснутых рук и как стон вырвался из груди... И он сказал: «хочешь быть моей? Вот сейчас... сию минуту?.. Видишь эту маленькую ветку на березе? Нет, не эту... а ту... вон высоко на фоне облачка? Видишь?.. Смотри на нее пристально... и я буду смотреть со всей, страстью желания... Молчи... Сейчас по лучам наших глаз сольются наши души в той точке, Леленька, сольются навсегда...» О, какое чувство блаженства, экстаза... безумия, если хотите... Весь мир утонул в мгновении! Есть объятья... без поцелуя... Разве не чудо? Нет, не чудо, а естественно (ведь объятия и поцелуи для тела!). Вы поймете меня, п<отому> ч<то> Вы все понимаете, оттого ведь я Вам и исповедуюсь... А потом он написал:

Ну вот и все. Решительно все... И вот он умер для мира, для всех... Но не для меня... Его душа живет в моей душе... пока я сама дышу... Смерть не могла ее отнять у меня, не увела ее за собой... И эту его душу я ношу в себе... Она со мной, и я не грущу: в любую минуту ведь я могу говорить с его душой, понимаете, в любую, п<отому> ч<то> телом его(теперь уже съеденным червями) я никогда не владела и не могу его оплакивать в силу этого...
Хорошо, правда?
Мне не хватало живого друга... и через Ин. Фед. я обрела его в Вас — и благодарю свою счастливую звезду.
Теперь естественный вопрос с Вашей стороны: «А разве муж вам не друг?» — Нет, конечно, друг, и близкий друг, но — совсем по-иному... Мы горячо любим друг друга по сейчас... Он ценит, могу сказать, боготворит меня и через 25 лет... но мы с ним — разные люди, совсем разные... Я, видите ли, мечтательница, болею «мировой скорбью», как он любя подшучивает надо мною, и многие вопросы для меня нужные, мне почти святые — он к ним равнодушен... Меня мучат «вечные» вопросы... Я больше «там», а не «тут»... А он — и по сейчас полон сил, здоровья, он красив, обаятелен, нравится женщинам... прежде я его ревновала безумно... потом выработала миросозерцание такое, чтобы не мешать любимому человеку «дышать»... Я сделала себе «прививку» философского отношения к «изменам мужа»... Были тяжелые полосы жизни... безумно тяжелые... Но тогда меня, изнемогавшую, поддерживал мой друг И. Ф., он учил меня «любить страдание», учил «мыслить», учил «покорности», и таким образом «научил жить».
- - - - - - - - - -
А к Вам у меня какое-то чувство нежности, такое хорошее чувство! Люблю Вас (и отчего, Боже мой? И откуда это?), люблю Ваш неразборчивый почерк, торопливый, нервный... Люблю, что Вы вдруг начинаете писать по два слова на строчке, а то и поперек... люблю, что вы читаете письма как-то чуднó, по частям: и прежде на одну часть ответите, потом на другую...
Люблю Ваш своеобразный Розановский слог... и вашу правдивость и экспансивность... Люблю так по-русски «оголтело»-предложенную дружбу... по первому хорошему впечатлению — «друг и баста» — разве не прелесть?
- - - - - - - - - -
А зачем Вы все-таки добивались, люблю ли я И. Ф.? Мне интересна просто Ваша психология в данном случае? И я знала. Ведь и тогда знала, когда послала Вам «паспорт», что не это Вам от меня нужно, а «нутро» нужно, чтобы так решительно «до дна узнать», И нарочно — маску сняла, а все же не показалась... Хотелось от Вас еще письма... Теперь получила... счастлива и буду терпеливо ждать свидания, да? Вы от свидания не отвильнете? Может быть лучше «заочно»? Но мне страшно хочется... пожалуйста!..
А на счет «все равно — сколько лет»,— это Вы так себе, чтоб утешить, по доброте сердца... И сами ведь не верите поди... Народная мудрость говорит другое: «Муж любит жену здоровую, а брат сестру богатую»... А я никогда, даже в молодости, «розовых очков» не надевала. В этом было и мое несчастье, и моя сила. Я не давала жизни обмануть себя и видела вещи, как они есть. А уж под старость — тем более.
О. Хмара-Барщевская

Подводя итог, замечу, что, к сожалению, никаких определенных сведений о судьбе подготовленных к печати писем Анненского к Хмара-Барщевской и ее воспоминаний о нем разыскать не удалось. Да и информация о ее послереволюционной судьбе не отличается богатством. В архивной справке приводится лишь следующие материалы: «В документах Смолгубисполкома за 1924 год, в списке лишенных избирательных прав по Холмовской волости Бельского уезда, значится Хмара-Борщевская Ольга (отчество не указано), 67 лет, мать помещика села Каменец Валентина Хмара-Борщевского».

По семейным воспоминаниям, умерла она в Оренбурге.

И больше ничего о последней и «потаенной» любви поэта неизвестно.

И. Ф. Анненский прожил жизнь, исполненную внутреннего напряжения — и в творческом, и в общественном, и в лично-семейном смысле. Главным же содержанием этой жизни и, возможно, главным источником радости был огромный созидательный труд мысли — поэтической, критической, научной. Плодом этого труда и явилось все наследие, оставленное писателем.

С использованием материалов сайта: http://annensky.lib.ru/index.htm