Повесть эта о том, что случилось, когда твой дедушка был маленьким. Она очень важна, потому что без неё не поймёшь, как установилась связь между нашим миром и Нарнией.

В те дни Шерлок Холмс ещё жил на Бейкер-стрит, а Патер Браун ещё не расследовал преступлений. В те дни, если ты был мальчиком, тебе приходилось носить каждый день твёрдый белый воротничок, а школы большей частью были ещё хуже, чем теперь. Но еда была лучше, а что до сластей, я и говорить не стану, как они были дёшевы и вкусны, – зачем тебя зря мучить. И в те самые дни жила в Лондоне девочка Полли Пламмер.

Случилось это так неожиданно и так походило на страшный сон, что Дигори вскрикнул. Дядя Эндрью зажал ему рот рукой, прошипел: «Не смей!» – и прибавил помягче:

– Не шуми, твоя мама услышит. Зачем её пугать?

Дигори говорил потом, что его просто затошнило от такой подлой уловки. Но, конечно, кричать он больше не стал.

– То-то, – сказал дядя. – Ничего не поделаешь, каждый бы удивился. Я и сам удивился вчера, когда исчезла свинка.

– Это вы и кричали? – спросил Дигори.

– Ах, ты слышал? Ты что, следил за мной?

Дядя Эндрью и его кабинет немедленно исчезли. На минуту все смешалось; затем Дигори ощутил, что внизу, под ним, тьма, а сверху льётся нежный зелёный свет. Сам он ни на чём не стоял, и не сидел, и не лежал; ничто не касалось его, и он подумал: «Наверное, я в воде… Нет, я под водой». Он испугался и тут же головой вперёд вырвался на мягкую траву, окаймлявшую маленький пруд.

Поднявшись на ноги, он не задыхался и не хватал воздух ртом, что странно, если ты только что был под водой. Одежда его была суха. Пруд – небольшой, словно лужа, метра в три – находился в лесной чаще. Деревья стояли почти рядом, и листьев на них было столько, что неба Дигори не видел. Сюда, вниз, падал только зелёный свет, но наверху, должно быть, сверкало солнце, ибо, и пройдя сквозь листву, свет оставался тёплым и радостным. Тишина тут стояла невообразимая – ни птиц, ни насекомых, ни зверьков, ни ветра, – и казалось, что ты слышишь, как растут деревья. Прудов было много – Дигори видел штук десять, не меньше; и деревья словно пили корнями воду. Несмотря на редкостную тишину, было ясно, что лес преисполнен жизни. Рассказывая о нём позднее, Дигори говорил: «Он был свежий, он просто дышал, ну… как пирог со сливами».

Без всяких сомнений, на сей раз колдовство сработало. Они пролетели сквозь воду, сквозь тьму и увидели непонятные очертания предметов. Стало совсем светло. Ноги их ощутили какую-то твёрдую поверхность. Потом всё стало в фокус, они смогли оглядеться, и Дигори воскликнул:

– Ну и местечко!

– Очень противное, – сказала Полли и вздрогнула.

Прежде всего они заметили, что здешний свет не похож ни на солнечный, ни на газовый, ни на свет свечей, вообще ни на что. Он был тусклый, невесёлый, багряно-бурый, очень ровный. Стояли дети на мостовой среди каких-то зданий, может быть, на мощёном дворе. Небо над ними было тёмно-синим, почти чёрным, и они не понимали, откуда идёт свет.

Дети смотрели друг на друга поверх невысокой колонны, а колокол ещё подрагивал, хотя и не звенел. Вдруг в дальнем углу что-то зашумело. Они быстро обернулись и увидели, что одна из фигур, самая последняя, поднимается с места (как вы поняли, именно та, кого Дигори счел красивой). Когда она встала, дети увидели, что она невиданно высока. Не только одежды и корона – сверкание глаз, изгиб губ говорили о том, что это великая властительница. Медленно оглядев залу, она увидела обломки, заметила детей, но удивления не выказала и быстро, большими шагами подошла к пришельцам.

– Кто разбудил меня? Кто разрушил чары? – спросила она.

– Кажется, я, – ответил Дигори.

– Ты! – сказала королева и положила ему на плечо белую красивую руку, сильную, как клещи. – Ты? Да ты же простой мальчик! Сразу видно, что в тебе нет королевской крови. Как ты посмел сюда войти?

– Пустите! Пустите! – крикнула Полли.

– Я тебя и не трогаю! – сказал Дигори, удивившись, что она обращается к нему на «вы». И головы их вынырнули из пруда в светлую тишь леса. После страшной и дряхлой страны, из которой они спаслись, он казался ещё более радостным и мирным. Если бы они могли, они бы снова забыли, кто они, и погрузились в сладостный полусон, слушая, как растут деревья, но им мешало немаловажное обстоятельство: выбравшись на траву, они обнаружили, что королева, или колдунья (зовите её, как хотите), уцепилась за волосы Полли. Потому несчастная девочка и кричала: «Пустите!»

– Сколько мне ждать колесницу, раб? – прогрохотала колдунья. Дядя Эндрью сжался. Теперь, при ней, он немедленно забыл, что думал перед зеркалом. Но тётя Летти поднялась (она чинила матрас, стоя на коленях) и вышла на середину комнаты.

– Разреши осведомиться, Эндрью, – холодно спросила она, – кто эта особа?

– Знат-т-т-тная ин-н-ностранка, – как мог, отвечал он. – Исключ-ч-чительно…

– Какой вздор! – сказала тётя и обернулась к колдунье. – Вон из моего дома, бесстыжая тварь! – произнесла она погромче. – Не то я вызову полицию.

Колдунью она приняла за циркачку, голых рук – не любила.

– Ух ты! – восхитились в толпе. – Прямо и сама королева?

– Ура её величеству! – поддержал кто-то, и все заорали «ура». Колдунья гордо вскинула голову, щёки её вспыхнули, но, услышав смех, она поняла, что над ней потешаются. Лицо её изменилось, она переложила нож в левую руку и вдруг, без предупреждения, сделала поистине жуткое дело: легко, словно срывая травинку, отломила перекладину от фонарного столба. Магическую силу она утратила, но своя, обычная, осталась при ней, и сломать столб-другой ей было не труднее, чем палочку ячменного сахара. Народ быстро расступился. Потрясая новым оружием, королева погнала лошадь вперёд.

«Сейчас или никогда!» – подумал Дигори и примерился, как бы половчей схватить колдунью за пятку. Когда он нырнул головой вперёд, раздался грохот и звон – колдунья опустила железный брусок на голову полицейскому, и тот упал, как кегля.

Лев ходил взад и вперёд по новому миру и пел новую песню. Она была и мягче, и торжественней той, которой он создал звёзды и солнце, она струилась, и из-под лап его словно струились зелёные потоки. Это росла трава. За несколько минут она покрыла подножие далёких гор, и только что созданный мир сразу стал ещё приветливей. Теперь в траве шелестел ветер. Вскоре на холмах появились пятна вереска, в долине – какие-то зелёные точки, поярче и потемней. Когда точки эти – нет, уже палочки – возникли у ног Дигори, он разглядел на них короткие шипы, которые росли очень быстро. Сами палочки тоже тянулись вверх, и через минуту-другую Дигори узнал их – это были деревья.

Плохо было только то (говаривала позже Полли), что тебе не давали спокойно на всё смотреть. Вскрикнув: «Деревья!», Дигори отскочил в сторону, ибо дядя Эндрью норовил залезть ему в карман, причём в правый, всё ещё полагая, что зелёные кольца переносят сюда, к нам. Но Дигори вообще не хотел, чтобы их украли.

Конечно, говорил это Лев. Дети давно почувствовали, что говорить он умеет, и всё-таки испугались и обрадовались.

Из-за деревьев появились боги и богини леса, фавны, сатиры и гномы. Из реки вышел речной бог со своими дочерьми, наядами. И все они – и божества, и звери – ответили на разные голоса:

– Радуйся, Аслан! Мы слышим и повинуемся. Мы думаем. Мы говорим. Мы любим друг друга.

– Только мы мало знаем, – раздался немного гнусавый голос, и дети совсем удивились, ибо это сказала лошадь.

– Молодец, Земляничка! – сказала Полли. – Как я рада, что её выбрали.

И кебмен, стоявший теперь рядом с детьми, вскричал:

– Ну и ну! Да и то, лошадка что надо, я всегда говорил.

Вы скажете, животные были очень глупы, не признав в дяде Эндрью такого же существа, как Фрэнк и дети. Но вспомните, они ничего не знали об одежде. Им казалось, что платьице Полли, курточка Дигори, котелок Фрэнка – то же самое, что перья или мех. Они бы и этих троих не признали одинаковыми, если бы те с ними не заговорили и если бы им не сказала об этом Земляничка. Дядя был выше детей и худее кебмена. Носил он всё чёрное, кроме манишки (не слишком белой теперь), а седое гнездо волос особенно отличало его от прочих людей. Как тут не растеряться? К довершению всего он не говорил.

Правда, говорить он пытался. Когда бульдог спросил его, кто он, дядя, ничего не разобрав, льстиво пролепетал: «Собачка, собачечка…», но звери его не поняли, как и он их. Оно и лучше, ибо какая собака, тем более – говорящая, стерпит такие слова? Все равно что называть, скажем, вас: «Мальчичек, мальчишечка».

Дигори изо всех сил стиснул зубы. Ему стало совсем уж не по себе. Он надеялся, что в любом случае не струсит и вообще не опозорится.

– …ну, сын Адама, – сказал Аслан, – готов ли ты исправить зло, которое причинил моей милой стране в самый день её рождения?

– Что же я могу сделать? – сказал Дигори. – Королева убежала, и…

– Я спросил, готов ли ты, – сказал Аслан.

– Да, – отвечал Дигори. Ему захотелось прибавить: «…если вы поможете маме», но он вовремя понял, что со Львом нельзя торговаться. Однако, отвечая «да», он думал о своей матери, и о своих надеждах, и об их крахе и потому всё-таки прибавил, глотая слёзы, едва выговаривая слова: – Пожалуйста… вы не могли бы… как-нибудь помочь моей маме?

– Проснись, Дигори! – звала Полли. – Проснись, Стрела! Выросло конфетное дерево. А погода какая!..

Низкие лучи солнца пронзали лес, трава была седой от росы, серебрилась паутина. Прямо за лошадью и детьми тёмное небольшое деревце с белёсыми шуршащими листьями гнулось под тяжестью густо-коричневых, похожих на финики плодов.

– Ура! – закричал Дигори. – Только я сперва окунусь.

И он ринулся к реке сквозь цветущие заросли. Доводилось ли вам купаться в горной речке, которая несётся через багряные, сизые и жёлтые камни, а солнце сверкает на мелких водопадах? Там хорошо, как в море, – даже лучше. Конечно, вытереться или обсохнуть Дигори не мог, оделся прямо так. Когда он вернулся, к реке пошла Полли и тоже выкупалась (так она сказала, но, зная, что плавать она не умеет, мы думаем, она просто вымылась как следует), а Стрела вошла в воду по колена, напилась и заржала, встряхивая гривой.

– Хорошо, – сказал Аслан, и земля содрогнулась от его голоса, и Дигори понял, что жители Нарнии слышали и будут передавать их слова своим детям век за веком, быть может – всегда. Но не зазнался, ибо не думал об этом, стоя перед Асланом. Теперь он мог выдержать львиный взор. О себе он забыл и ни о чём не печалился.

– Хорошо, сын Адама, – повторил Лев. – Ради этого плода ты жаждал, и алкал, и плакал. Лишь ты вправе посадить дерево, которое защитит Нарнию. Брось яблоко у реки, где мягкая почва.

Дигори повиновался. Было так тихо, что вы бы услышали, как мягко упало яблоко на землю.

– И бросил ты хорошо, – сказал Аслан. – Теперь пойдём на коронацию короля Франциска Нарнийского и королевы Елены.

– Когда я с вами, колец не надо, – сказал глубокий голос. Дети заморгали, огляделись – они опять были в Лесу-между-мирами, дядя спал на траве, Аслан стоял над ним.

– Пора вам в ваш мир, – сказал Лев. – Только сперва я покажу вам две вещи, и вы запомните их.

Они посмотрели и увидели ямку в траве, сухую, без воды.

– Прошлый раз, – сказал Лев, – это был пруд, через него вы попали в Чарн, где умирало солнце. Теперь пруда нет, нет и Чарна, словно его и не было. Пусть помнят об этом потомки Адама и Евы.

– Хорошо, Аслан, – сказали дети, а Полли спросила:

– Мы ведь ещё не такие плохие, как они?