В сегодняшней газете: взят Тихорецк. Я не успеваю за событиями. Мы все слишком обессилены жарой, которая с силой 40 градусов наверстывает потерянное время. Нет сил не только писать. Их не хватает на то, чтобы сохранить надежду на лучшее. И хотя мы ее не теряем, тем не менее, немецкие победы заставляют снова предполагать что угодно. Они берут один за другим города Кубани. О других фронтах ни слова. Газеты пестрят крупными заголовками: "Кубань бежит!" Но нельзя не сказать о том, что если в прошлом году "триумфальное" шествие немцев приводило нас всех в отчаянье, то теперешние их победы вызывают больше недоумений, нежели опасений. А еще, когда сами немцы говорят, что "мы выигрываем города, а Англия с союзниками выигрывают войну", тогда где-то подсознательно зреет надежда, что перелом в войне должен быть. И что наши пойдут вперед.

Мы не стратеги и не пророки. Я уже писала об этом раньше. Но простая логика вещей говорит о том, что чем больше территория занятая немцами, тем больше нужно сил, чтобы удерживать народ на ней в повиновении. Это становится для немцев все труднее и труднее. Урожай очень хороший в этом году. Немцы хотят его забрать себе. А крестьяне, у которых они забирают все, заявляют: "Если не нам, то никому!" И хлеб зарывают в землю. А партизанское движение приобрело уже такие размеры, что немцы бессильны что-либо предпринять.

Теперь от духоты мы совсем как вареные, особенно на нашем книжном конвейере. Мы еще на прошлой неделе закончили работу на Кирова, 23. И теперь на руках переносим библиотеку Института литературы и фольклора с улицы Ленина, 15. Там душно и пыльно. И вот 16 наших библиотекарей выстраиваются в ряд, сначала от библиотеки до лестницы, потом – на первых трех маршах, потом – на вторых трех. И так в три приема спускаем мы тысячи три книг. А потом все вооружаются веревками, и публика на улицах с интересом смотрит на медленно плетущихся престарелых и полупрестарелых библиотекарш, которые отдыхают на всех углах, прислоняя к стене висящие на плечах небольшие связки книг. И при этом разговоры о еде, без конца о еде, и все о ней.

Рассказывают, что из Харькова приехал писатель Аркадий Любченко. С его слов, говорят о применении немцами в бою под Харьковом снарядов с газами.

9 часов вечера

Таня принесла ужасную новость: арестованы Шура Тристан, ее мать и сестры. Остались безногий старик-отец и малютка Игорь. Забрало их гестапо за помощь партизанам и за то, что они скрывались от Германии. Говорят, что выдала их управдом.

Татьяна плачет и спрашивает: кто следующий?

Не мы ли? Вот и получается: делать что-либо толковое для наших мы не можем, а погибнуть теперь ничего не стоит. Так хоть бы с пользой погибать! Успели ли Шура и ее семья что-нибудь сделать, не знаем мы. Очень страшно жить.

Вторник, 18 августа 1942 г.

Как-то страшно теперь писать. Словно бумага тоже может продать, словно стены могут подсмотреть и подслушать мысли. Виселицы, гестапо, концлагеря – все это непрерывно висит над нами. В окрестностях Броваров в селах повесили немцы на прошлой неделе семьдесят пять человек. Были какие-то взрывы. И снова, как в прошлые разы, отвечало за них население. И никакого, выходит, сопротивления. Просто ужасно – до чего мы неорганизованы и беспомощны. Коммунисты, которые есть вокруг нас, все вроде Ильи Сидоровича. Он ушел в Макаров, а когда приходит, спрашивает у меня – "победят ли наши", потому что он такую надежду потерял. Наши связи мизерны.

А Воробьева, она действительно настоящий боец. Все силы она прилагает, чтобы спасти народ от Германии, но сама еженощно ждет, что ее заберет гестапо. Чувствует, что обречена, а уйти искать партизан или подполье не решается. Из всех, из всех она самая славная. И за то ей спасибо, что еще никого в нашем доме не выдала – ни в Германию, ни немцам. Об Р… никто ничего не сказал, и он жив.

Однако, хотя немецкая жизнь бьет ключом и резким контрастом выделяется на фоне нашей мертвой жизни, тем не менее, что-то изменилось в последнее время. Что именно, не могу пока определить. Это какие-то симптомы в настроениях нашего библиотечного шефа Бенцинга. Он стал мрачным и злым. А это немедленно передается его помощникам, а затем и всем работникам библиотеки. И сегодня в разговорах вокруг даже пронемецкие дамы сделали вывод, что его плохое настроение определяется малыми успехами немцев на фронте.

26 августа 1942 г., среда

У немцев неважное настроение, хотя радио и газеты говорят все-таки об успехах. Занят еще какой-то город на Кубани. И на Эльбрусе будто бы развевается уже немецкий флаг.

Все эти дни не слышно никаких разговоров о войне. Мы только, как всегда, делаем выводы на основании поведения немцев. Они продолжают все забирать. У крестьян не остается ни одного зерна ржи или пшеницы. Только ячмень получают они по десять килограммов в месяц. Мельницы все закрыты, смолоть нигде ничего нельзя. И остается им есть только ручным способом смолотый ячмень.

Неминуемый абсолютный голод ждет нас. А что будет с теми, кто теперь уже распух и едва живет. Степа Лиговская такая страшная, что на нее жутко смотреть. И помочь ей нечем. Да, все вокруг хоть и едят иногда овощи и фрукты, все равно худеют без конца. К тому же и огороды горят.

Стоит замечательное лето. Вот уже недели полторы или две ни одно облако не появилось на небе. По утрам в воздухе стоит мгла, и солнце садится в туманную от жары пелену. Днепр, словно пруд. Он не обмелел в этом году. И тишина в природе необычайная. Ее не нарушают звуки города. Только на центральных улицах слышно радио и через небольшие промежутки шум машины. А над Днепром и на улицах, где нет немецких машин, тихо. И, как все время в этом году, громче всех птицы. Теперь и мухи помогают им шуметь. Даже вечера теперь теплые. Лето, словно сжалилось над промерзшими людьми, и сейчас, в самом конце августа, стоит июльская жара. Полнолуние. Луна яркая, ничто не накрывает ее. Как-то особенно красива она теперь, должно быть от контраста с действительностью.

Мы без конца вспоминаем прошлый год. Тогда мы были полны догадок и предположений. Сейчас мы только всеми силами стараемся сохранить надежду на лучшее будущее.

Консерватория проводит вступительные экзамены. Негласно дают у них отпуска. Теперь отпуск дается лишь на шесть дней за проработанный год. И то лишь в украинских организациях. А в немецких и этого нет.

Неприятная история с нашей Дунечкой. Она в субботу пошла за продуктами в Дымерский район, а вчера Павлуша получил записку, что ее забрали на торфоразработки. Просит выручить ее. Сегодня Павлуша пойдет ее спасать.

29 августа 1942 г., суббота

С фронтов ничего не слышно. Газет не вижу. А здесь германская кампания вспыхнула с новой силой. Новая цифра, якобы, дать 80 тысяч по Киеву.

В связи с этой кампанией проводится в жизнь сокращение штатов по всем учреждениям от 25 до 50%. Позавчера в консерватории сократили 40 человек из 120 имеющихся преподавателей и техработников. А вчера снова принесли списки еще на двадцать шесть человек. Нюсю отстояли, потому что она одна работает в библиотеке. Иначе библиотеку придется закрыть. Экзамены идут, прием учеников продолжается, а сокращение идет полным ходом.

Сокращение проходит уже во многих учреждениях. Прошло уже в Подольской управе. У нас в библиотеке о нем пока не говорят, но мы предполагаем, что так как начальство стало заводить дисциплинарные новшества, то не следует ли это понимать, как предостережение. Тогда снова, не знаю, что делать. Нужно скорее учить немецкий язык и устраиваться на работу к немцам.

Вернулась вчера Дуничка из своих печальных похождений. Была она в Дымере, купила в воскресенье на базаре продукты и вместе с другими сидела на дороге у базара, ждала машину. Теперь единственный транспорт — идущие порожняком машины, которые за плату подвозят мешочников. Вдруг появились две машины с полицейскими во главе с двумя немцами. Базар был окружен, и было приказано сложить посередине все продукты. Кое-кто побежал. Немцы начали стрелять. Убили двух женщин и ранили двух мужчин. Тех, кто пробовал защищаться, показывая документы или просто объясняясь, били нагайками. Одному мужчине рядом с Дуничкой рассекли голову. Потом, когда все продукты вместе с тарой и у покупающих и у продающих были отобраны, поставили всех в три ряда и погнали на торфоразработки, кто в чем стоял. Там их заставили работать совершенно голодными. Поесть дали два или три раза за несколько дней. Никто не посмотрел ни на возраст, ни на то, что большинство было старых и больных. Все они плакали, болели. И, наконец, в четверг их отпустили по домам.

Теперь страшно идти даже по улице. Завтра надо идти на огород, и я совсем не знаю, как это осуществить. В связи с приближением первого числа – новые хлебные порядки. Уже карточки выдает не управдом, а учреждение. Продукты собираются выдавать не в учреждениях, а в хлебных магазинах. А это значит, что большинство останется без них. Снова говорят о прибавке хлеба, но он такой ужасный, что это мало радует. В нем лишь одна пятая часть муки, а остальное просо, не очищенное, и каштаны.

У немцев хороший хлеб. Нюсин ученик русского языка платит ей за уроки хлебом. Не очень-то приятно брать хлеб у немца. Но что поделаешь? Голод, говорят, не тетка.

Нюся, несмотря на усталость, взялась за этот урок, хотя последствия могут казаться трагическими. Собственно это не уроки, а самая активная агитация за Советскую власть и против фашизма. Немец порядочный. Пока никому ничего не сообщает. А чем это кончится, не знаю. Говорить об этом с Нюсей бесполезно. Ее не переделаешь. Ничего она не боится. Немец принес Нюсе немецкую грамматику русского языка, выпущенную в Берлине в 1941 году. В предисловии к ней автор поет восторженные дифирамбы русскому языку и надеется способствовать распространению его среди немцев. Нам бы тоже набраться такой премудрости. Самое трудное — не знать языка врагов. В этом случае совсем беспомощен в борьбе против них. Поэтому учим сейчас немецкий язык, чего не удосужились сделать раньше.

3 сентября 1942 г., четверг

Вчера снова пришел Миша. Рассказывает неправдоподобные вещи о том, как ему удалось выбраться из гестапо. Но на этот раз по-настоящему перепуган и согласен идти через фронт. Мы, как и прежде, настаиваем на этом. Ищем возможность помочь ему добраться до прифронтовой полосы, а это совсем не просто. Пока же опять нависла угроза, что его могут узнать, что тем, у кого он скрывается, может тоже грозить гибель.

10 сентября 1942 г., четверг

Сегодня ночью всех разбудила сильная зенитная стрельба. И неожиданно радость словно поднялась изнутри. В противовес вчерашним ужасным настроениям. Стреляли за Днепром или, вернее, над Днепром, а тем, кто живет в стороне вокзала, слышна была стрельба вдоль железнодорожного пути. Было это на рассвете, часа в четыре. Не ответ ли это на все большие репрессии немцев? Или репрессии – ответ на то, что дела немцев не так уж хороши?

Вчера появился зловещий приказ о закрытии всех музыкальных школ и сокращении консерватории до минимума. Этот минимум определили в 25 человек педагогов вместе с обслуживающим персоналом в 200 студентов. Это значит, что число студентов сокращается вдвое, число педагогов – в четыре раза. Известия ждали, но все равно оно ударило, как обухом по голове. Ждали, что консерваторию прикрепят к опере. И вдруг такое решение.

17 сентября 1942 г., четверг

Без событий не обходится. Хотя ничего нового нет в том, что Бенцингу предложено наряду с другими учреждениями генералкомиссариата и рехскомиссариата произвести сокращение. Об этом он сообщил нам вчера во вступительной части своего доклада на библиотечные темы. Он сказал, что постарается сделать все возможное, чтобы избежать этого сокращения. Но сможет ли он сделать что-либо — неизвестно.

В Германию все забирают и забирают людей, не прекращаются ни сокращения на работах, ни облавы на базарах.

Немцы готовятся к празднованию годовщины захвата Киева. По этому поводу в опере ставят "Кармен", а по учреждениям и жилкоопам предложено всем жильцам запасти по ведру песка, а верхним этажам — воду. Причины не указаны. Все их и так знают. Ждут советских крылатых гостей. Они снова были у нас в прошлое воскресенье. По поводу этих посещений советских самолетов ходят различные слухи. Одни говорят, что они бомбили мосты, другие — что они лишь пролетели над Киевом, а цель их — Западная Украина, куда немцы перенесли большую часть своей промышленности. Вчера появились слухи о том, что англичане заняли часть Франции. Говорят, что об этом было извещение в центральных немецких газетах, нам недоступных. Вообще все время не утихают разговоры о втором фронте, но у нас нет никаких подтверждений по этому поводу. Только все мечтают о нем.

Фронтовые сообщения весьма скудные. Известно, что бьются упорно у Сталинграда, что там немцами заняты предместья города. И кое-какие сообщения о боях на Кавказе.

Сегодня после ночного дождя потеплело. А в эти дни было холодно, так, что казалось, морозом веет северный ветер. И природа против нас. Сейчас страстное наше желание — еще хоть немного тепла! Мы не согрелись за лето, несмотря на полтора месяца жары. Настроение все время ровное и неважное. В консерватории подали списки Брюкнеру, а результаты сокращения еще неизвестны. Галке инспектор склада сказал, что она остается на работе, хотя за время ее отпуска взяли на работу еще одну девушку.

С Нюсей вопрос не выяснен, как и со всей консерваторией.

21 сентября 1942 г., понедельник

Триста шестьдесят семь дней оккупации! Два дня второго года.

Ну и настроение же у нас! Словно вся тоска со всего света переселилась в нас и гложет, как мириады червей. Ждали 20-го числа. Теперь ждем первого. Как ни борешься с собой, все равно кажется, что видишь все и всех в последний раз. А еще и погода, словно специально холодная, серая. Совсем ноябрьская, а не такая, как должна быть в сентябре. Природа, как и люди, против нас. Словно в наказание за то, что мы здесь оказались. Будто мало мы и без того наказаны.

В библиотеке Бенцинг послал мотивированную записку в Ровно в генералкомиссариат с просьбой не производить у нас сокращения. Что ему ответят и когда? Но в библиотеке не волнуются. Наши сотрудники все так стары, что их Германия не страшит. До тридцатилетнего возраста только я.

Все копают уже картошку. Кое у кого она более приличная. У многих же, как у нас, совсем сгорела. И выкапывают мелкую, как горох. Мы в числе тех, кто не вернет даже того, что посадили. Хотим уже выкопать ее всю. Едим ее прямо в шелухе.

Вчера вечером были мы на Аскольдовой могиле. Рано выйти не удалось. Но мы решили пойти. Ни разу не были в той части Печерска.

Арсенал, очевидно, теперь не работает. Не видно в нем никакой жизни. Памятник восстания арсенальцев сняли, и даже надписи на постаменте не осталось. В большом военном доме № 3, где перед войной жила Татьяна, теперь немцы. Следов пожара не видно, а он горел в прошлом году. Над воротами бывшей Никольской церкви крест, стоят благочестивые старушки, а рядом человек двадцать здоровых парней, лет по девятнадцати–двадцати пяти азартно играют в карты. Подле них несколько нераспечатанных колод атласных карт. они так увлечены, что никто из них не обращает внимания на проходящих. Кто они, эти парни?

Пустынные и безмолвные теперь улицы у ипподрома, у Лавры. В Аносовском парке редкие пары. Ни трамваев, ни людей. Ипподром мертв. А раньше, именно в это время года, был самый разгар бегов и скачек. Только немецкие машины изредка шумят на улицах.

---

---

Спуск Евгении Бош еще чище, чем был раньше. И склоны гор словно сильнее заросли теперь. Козы, возвращаясь домой, лениво и беспрепятственно общипывают кусты и траву.

На Аскольдовой могиле сотни немецких могил. Кресты их видны издали. Теперь нет решетки вокруг. Белые урны у входа так и остались стоять, но без цветов. Их выбелили, теперь и они кажутся очень белыми при свете выходящей луны. Как и прежде, клумбы, газоны с серыми, красными травами, с яркими каннами. Аллеи словно лучше утрамбованы, дорожки посыпаны белым песком. Немецкая аккуратность и здесь. И ровными рядами могилы немцев с совершенно одинаковыми полированными деревянными крестами. Нет отдельных могильных холмов. Одинаковые, прямые общие холмы тянутся от одного к другому краю площадок. Они обсажены газонными растениями – серой, красной и ярко-зеленой травой. На некоторых густые заросли душистого табака подымаются выше крестов или сплошь засажены они темными, словно бархатными, петунией и львиным зевом.

И сотни совершенно одинаковых крестов. Все они сделаны из одинакового дерева, на оборотной стороне их фашистский знак. Со стороны могилы черная надпись с именем и фамилией убитого и датой его рождения и смерти. И на всех крестах вверху одинаковая дата "1939". Что означает она? Начало ли войны в Германии или дату изготовления креста? Значит, верно говорят, что немцы возят всюду за собой кресты, гробы и заранее роют могилы. Какая предусмотрительность! Только от нее мурашки по коже пробегают. На одной из боковых террас – венгры. Там на таких же полированных крестах прибиты металлические изображения их герба: меча и щита. И одеты на кресты каски убитых. Словно головы, стоят рядами, неподвижно и молча. И снова немцы, немцы на всех террасах.

---

---

Редкие пары девушек с немцами бродят между могил или сидят на скамьях у дорожек. Или одинокие немецкие солдаты посидят, посмотрят на могилы и уходят. Кто знает, о чем они думают? Не о том ли, о чем думаем мы? Зачем немецкому народу убивать народ советский? А может быть, их мысли совсем другие? Просто, быть может, здесь похоронены их друзья, или неизвестность того, что ждет их впереди, приводит их на это русское кладбище с немецкими могилами?

Тихо и торжественно на этом кладбище. Смерть примиряет невольных врагов. И только очень обидно делается, глядя на это организованное кладбище, что могилы наших бойцов часто лишь едва присыпаны землей, а многие просто потеряны, исчезают, как исчезла могила девятнадцатилетнего красноармейца в николаевском парке. Ее срыли. Должно быть, она портила настроение гуляющим немцам. Когда мы возвращались назад, было почти темно. Луна подымалась все выше, и в свете ее издали, как позолоченные, отблескивали полированные кресты.

Ветер улегся совсем. По шоссе медленно ехали немногочисленные велосипедисты с картошкой и плелись домой козы.

На Никольской все так же парни играли в карты, хотя там, где они сидели, было уже совсем темно. Никто не мешал им играть, хотя им-то меньше всего можно было бы быть здесь. Но они оказались, почему-то за пределами наших армий и вне внимания немцев. Вот же не боятся облавы, хватающей всех на Германию.

По Александровской все так же гуляли немцы. Мы зашли в Царский, там не было никого. Дворец показался старым и грязным. Рядом с ним слепыми окнами без стекол и без рам смотрел зал заседаний Верховного Совета. И над всем – луна, как всегда, бесстрастная и яркая, которая не тускнела даже тогда, когда тонкие облака затягивали ее.

Разрушенный Крещатик при свете луны кажется театральной декорацией к пьесе каких-нибудь классических, давних эпох. Висящие остатки стен, трубы, как колонны, груды камней. Снова на минуту показалось, что все происходящее с нами просто тяжелый сон, и мы должны лишь проснуться, все будет по-старому. Но это не так. И старой осталась только луна, которая мимо всего на земле всегда проходит одинаково равнодушно. Теперь вокруг нее появились длинные тонкие облака, похожие на полосы света от прожекторов.

Мы благополучно вернулись домой. Очевидно, вечером в воскресенье действительно не бывает облав.

23 сентября 1942 г., среда

Упорно говорят, что на прошлой неделе немцы раскрыли большую большевистскую подпольную организацию. Подробности неизвестны. Говорят много: что организация имела свою типографию, всякие штампы и печати. Что именно удалось сделать подпольщикам, тоже никто не знает. Что гестапо забрало сорок человек, но что руководителя не нашли. Это было перед самой годовщиной захвата Киева.

Ничего не знаем, кроме слухов. Ясно для нас только одно: снова провал, снова гибель людей и усиление немецких репрессий. Но ясно еще и то, что наши не складывают оружия, что в Киеве большевистские организации есть. Только связи у нас с ними нет. У нас в этом месяце, как никогда, много страшных годовщин: 18-е, 19-е, 24-е, 28-е и 29-е! Последнее время совсем ничего не говорят о евреях. Только видел кто-то жену одного юриста, которая была жива до сих пор. А теперь ее забрали. Татьяна наша поехала за продуктами. Шурка на попечении бабы Лели, которую она доводит до изнеможения своими вопросами. В минуту не сто тысяч, а миллион "почему?". На улице Леля должна сказать ей, как зовут каждого прохожего, всех собак, лошадей и все машины.

29 сентября 1942 г., вторник

Страшная годовщина. А жизнь идет своим чередом. В газетах дважды появлялась маленькая заметка о том, что над Киевом были советские самолеты. Но бомбы якобы не были сброшены, потому что "немецкая зенитная артиллерия прекрасно защищала город".

Есть у нас и радостное известие: бодрая записка от Миши из Курска. Пишет, что он почти у цели.

12 октября 1942 г., понедельник

Девятого числа отдали немцы очередной "исторический" приказ: все женщины города Киева в возрасте от 16 до 45 лет, не имеющие детей до 16-летнего возраста, обязаны явиться на пункт по набору рабочей силы на Некрасовской, №1, с вещами для отправки в Германию. Явке не подлежат до особого распоряжения студенты учебных заведений, дозволенных штадткомиссаром и генералкомиссаром, и женщины-фольксдойче. Все учреждения, немецкие и украинские, имевшие раньше броню, обязаны наново подать списки своих женщин данного возраста. Порядок явки по буквам: А-Б – в понедельник, 12 числа, последние – в субботу, 26 числа. Неявка будет расцениваться как саботаж и т.д. и т.п. Словом, как пишутся все немецкие приказы.

Этот приказ был помещен в газете 9-го числа, а 10-го появился на всех углах, на голубой бумаге, как приказ о евреях. А рядом еще приказ о наказании тех, кто будет давать повышенные требования на рабочую силу и скрывать людей, работающих менее положенного времени.

Что сделалось с людьми! Даже те, кому не нужно идти, и те, у кого никто не должен идти, ополоумели. На углах толпами читали приказ. В первый день никто не знал, во что это выльется. Будут ли какие-нибудь возможности у учреждений защитить своих сотрудников или так всех поголовно и заберут? Что будет с бездетными иждивенками? Ясно было из приказа, что никакой комиссии не будет. На каждые две буквы дан лишь один день. Появились слухи, что всех заберут, отправят во Львов, а там будут разбираться.

В библиотеке:

— Знаете ли вы вчерашний приказ? — спросила меня Луиза Карловна.

— Конечно, знаю, и хотела бы знать подробности.

— Кое-что могу вам сказать. – Луиза Карловна улыбалась при этом. Были еще сотрудницы из числа обреченных. Все хотели знать, известно ли что-нибудь. Луиза Карловна сказала ждать прихода доктора Бенцинга. Через нас выяснились подробности. По всем нашим библиотекам должно идти двадцать три человека. Освободить могут восемь человек. И вот за счет тех библиотек освобождают наших людей, которых и так освободила бы комиссия. Это известие поразило меня много больше, чем приказ, потому что и я была в числе освобожденных. Может ли кто-нибудь, кого нет сейчас с нами, представить себе это состояние? Ехать невозможно, лучше смерть, а освобождение за счет других – ведь ужас. Вышла из кабинета с таким чувством, словно сейчас же сойду с ума или упаду здесь же. До чего же я дослужилась!

К 9 часам у нас, у пяти человек взяли паспорта, чтобы отнести их в генералкомиссариат. Там должны поставить этот самый штамп освобождения.

В городе творится что-то невероятное. Учреждения, где шеф настроен менее патриотично, отстаивают большинство или даже всех своих сотрудниц. Полиция ставит штампы всем женам своих работников. Что будет с женами работников других учреждений, еще неизвестно. Люди освобождаются как только могут. И больше всего говорят о том, что самое страшное – сидение здесь до отправки. Сидят на пунктах по неделе, в невероятной тесноте, без еды. Там ужасная вонь и масса паразитов. Когда отправляют, набивают людьми до отказа товарные вагоны, и в тесноте, грязи и голоде люди едут. На пункте бьют, это стараются полицейские под надзором немцев. Теперь выходит, что главный удар будет обращен на неработающих иждивенок. До сих пор их не трогали. Все это касается женщин. А есть уже люди, которые знают даже число, когда будет объявлена мобилизация мужчин. И для нас это не будет неожиданностью. Сегодня Лысенко идет с паспортами хлопотать о консерватории. Пока он не вернется, нет сил ни о чем думать.

В городе говорят только об отправке. Ни разгоняемые базары, ничто не волнует сейчас людей, когда такое поголовное избиение свалилось на город. Многие уезжают из города, так как этот приказ касается только Киева. Управдомам вменено в обязанность проследить за своевременной явкой всех женщин данного возраста из их домов. Не явившихся в положенный день и не предупредивших управдома, что у них есть отметка в паспорте, на следующее утро полиция забирает силой.

Мы весело живем!

И, тем не менее, жизнь идет своим чередом. У гестапо все эти дни пленные носят торф, подвезенный трамваем. Над ними стоят с плетками украинцы и немцы. Их бьют при каждом их движении, чтобы они скорее двигались. Они не ходят, а бегают, хотя они прозрачны как тени. И их все равно все время бьют. На тротуарах стоят плачущие женщины. Они хотят дать им еды или денег. Но дать нельзя, потому что этой же плеткой разгоняют и их. И все равно не дают ничего передать. Количество калек-пленных на улицах все возрастает.

О фронте в эти дни не знаем ничего.

(продолжение следует)

http://gordonua.com/publications/kievlyanka-horosh...dvezennyy-tramvaem-153781.html

Серия сообщений "ИРИНА ХОРОШУНОВА":

В июне 2015 года интернет-издание "ГОРДОН" начало серию публикаций из дневника Ирины Хорошуновой – художника-оформителя, коренной киевлянки, которая пережила оккупацию украинской столицы в годы Второй мировой войны. Этот документ – уникальное историческое свидетельство, не воспоминания, а описание событий в реальном времени. Ирине Хорошуновой в момент начала войны было 28 лет. Записи начинаются с 25 июня 1491 года. Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.

Часть 1 - ЕЛЕНА ПОСКАННАЯ: КИЕВЛЯНКА ХОРОШУНОВА. КАК СЛОЖИЛАСЬ ЖИЗНЬ АВТОРА МЕМУАРОВ ОБ ОККУПАЦИИ КИЕВА ПОСЛЕ ВОЙНЫ. РАССЛЕДОВАНИЕ "ГОРДОН"
Часть 2 - ЕЛЕНА ПОСКАННАЯ: ЗАГАДКИ ДНЕВНИКА КИЕВЛЯНКИ ХОРОШУНОВОЙ. РАССЛЕДОВАНИЕ "ГОРДОН"
...
Часть 14 - ЧАСТЬ 10: 5 МАЯ 1942 ГОД - 4 ИЮНЯ 1942 ГОД
Часть 15 - ЧАСТЬ 11: 16 ИЮНЯ 1942 ГОД - 29 ИЮЛЯ 1942 ГОД
Часть 16 - ЧАСТЬ 12: 7 АВГУСТА 1942 ГОД - 12 ОКТЯБРЯ 1942 ГОД
Часть 17 - ЧАСТЬ 13: 13 ОКТЯБРЯ 1942 ГОД - 24 ДЕКАБРЯ 1942 ГОД
Часть 18 - ЧАСТЬ 14: 30 ДЕКАБРЯ 1942 ГОД - 3 ФЕВРАЛЯ 1943 ГОД
...
Часть 25 - ЧАСТЬ 21: 8 МАРТА 1944 ГОД - 9 АПРЕЛЯ 1944 ГОД
Часть 26 - ЧАСТЬ 22: 17 АПРЕЛЯ 1044 ГОД - 28 АПРЕЛЯ 1944 ГОД
Часть 27 - ЕЛЕНА ПОСКАННАЯ: ДНЕВНИК КИЕВЛЯНКИ ИРИНЫ ХОРОШУНОВОЙ. ПОСТКРИПТУМ