Так завершилась история Турина Турамбара; но Моргот, однако, не дремал и не уставал творить лихо, и его счеты с родом Хадора еще не были сведены. Злоба его против этого рода была неутолима, хотя Хурин и находился в его власти, а Морвен, обезумев от горя, бродила в дебрях. Горька была доля Хурина, ибо все, что узнавал Моргот об исполнении своих лиходейских замыслов, становилось известным и Хурину; только ложь перемешана с правдой, и все, что ни было доброго, скрывалось, либо искажалось. Любыми путями Моргот старался очернить то, что свершили Тингол и Мелиан, ибо ненавидел их и боялся. Потому, когда он решил, что время приспело, то освободил Хурина из оков, дозволяя ему идти туда, куда он пожелает; Моргот утверждал, что им движет жалость к окончательно поверженному врагу. Он, однако, лгал, ибо цель его была в том, чтобы ненависть Хурина к людям и эльфам стала еще сильнее. И хотя Хурин не слишком доверял словам Моргота, зная доподлинно, что тот не ведает жалости, он принял свободу и ушел в горе, еще более усугубленном речами Черного Властелина; как раз исполнился год со дня смерти его сына Турина. Двадцать и восемь лет был Хурин пленником в Ангбанде, и вид его стал суров и мрачен. У него были длинные седые волосы и борода, но держался он прямо, лишь опирался на черный посох; и был опоясан мечом. Так пришел он в Хифлум, и услыхали вожаки вастаков, что через пески Анфауглифа прошел конный отряд черных солдат из Ангбанда, и что с ними шел старик, окруженный большим почетом. Посему вастаки не схватили Хурина, но позволили ему беспрепятственно бродить в тех краях, и поступили мудро, ибо уцелевшие соплеменники Хурина избегали его, сочтя, что он пришел из Ангбанда другом и союзником Моргота.

Так освобождение наполнило сердце Хурина еще большей горечью. Он покинул Хифлум и поднялся в горы. Там узрел он вдалеке, меж туч, вершины Криссаэгрима и вспомнил Тургона, и возжелал вернуться в потаенное королевство Гондолин. И вот спустился он с Эред Вэтрина, не ведая, что за каждым его шагом следят Морготовы твари; переправясь бродом Бритиах, что на Сирионе, пришел он в Димбар и очутился у мрачного подножья Эхориата. Весь этот край был холоден и пуст; и безнадежно озирался Хурин, стоя у огромного каменного водопада, под отвесной скальной стеной; не знал он, что только это и осталось от древней Дороги Спасения: Иссохшая Река была перекрыта, а сводчатые врата обрушены. Тогда Хурин взглянул в серое небо, надеясь, что снова, как некогда в юности, узрит там орлов, но увидал лишь тени, гонимые ветром с востока, и тучи, клубящиеся вокруг недоступных пиков; и услыхал лишь свист и шипение ветра среди камней.

Однако великие орлы были сейчас вдвое настороже и отлично разглядели далеко внизу Хурина, затерявшегося в сумеречной дымке; и сам Торондор немедля отнес эту весть Тургону, ибо счел ее важной. Тургон же молвил: "Неужто Моргот спит? Вы обознались."

— О нет, — возразил Торондор. — Если б Орлы Манвэ могли так ошибаться, давно бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.

— Значит, речи твои сулят лихо, — отвечал Тургон, — ибо это может означать лишь одно. Даже Хурин склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.

Торондор удалился, а Тургон долго сидел, задумавшись, и смутился, припомнив деяния Хурина из Дор-Ломина; сердце его открылось, и он послал к орлам с просьбой сыскать Хурина и, буде то возможно, принести его в Гондолин. Но было поздно, и никогда больше не увидели они его, при свете ли дня, во тьме ли.

Ибо Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными скалами Эхориата, и заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, окрасило алым его седые волосы. Тогда он громко закричал, не боясь, что его услышат, и проклял безжалостный край; и вот, встав на краю пропасти, воззвал он громко, глядя туда, где был Гондолин: "Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных своих чертогах?" Но ни звука не было в ответ, лишь ветер свистел в иссохших травах. "Вот так же свистел он тогда на рассвете в Топях!" — молвил Хурин, и в этот миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные земли.

Были, однако, уши, что слышали слова Хурина, и вскоре весть о том дошла на север, к Черному Трону; и усмехнулся Моргот, ибо знал теперь достоверно, где находятся владения Тургона, хоть и ни один его соглядатай не смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково было первое лихо, причиненное освобожденьем Хурина.

Когда опустилась тьма. Хурин сошел со скалы и забылся тяжелым горьким сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, звавший его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Брефиля. С наступлением дня пробудился он, встал и двинулся назад, к Бритиаху; и пройдя по краю Брефиля, к ночи пришел к Перекрестью Тэйглина. Ночные стражи видели его, но ужас овладел ими, ибо решили они, что видят призрак из древнего кургана, что бродит, окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец туда, где был сожжен Глаурунг, и увидел высокий камень, стоявший на краю Кабед Наэрамарта.

Хурин, однако, не смотрел на камень, ибо слишком хорошо знал, что там выбито; и увидел он, что не один здесь. В тени камня, склоня голову на колени, сидела женщина; и в то время, как Хурин молча стоял над нею, она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и старой, но внезапно взгляд ее встретился со взглядом Хурина, и он узнал ее; ибо, хоть глаза ее были безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за который в былые годы ее звали Эледвен, самой прекрасной и гордой среди смертных женщин Древности.

— Наконец-то ты пришел, — молвила она. — Я слишком долго ждала.

— Путь был темен, — отвечал он. — Я пришел, когда смог.

— Слишком поздно, — сказала Морвен. — Они погибли.

— Знаю, — сказал он. — Но ты-то жива.

— Жизнь моя на исходе, — молвила Морвен. — Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне — как отыскала она его?

Хурин, однако, ничего не ответил ей, и так они сидели у камня и более не произнесли ни слова; когда же зашло солнце, Морвен вздохнула, сжала его руку и замерла, и Хурин понял, что она мертва. Он взглянул на нее в сумерках, и ему почудилось, что следы горя и тяжких лишений исчезли с ее лица. "Она ушла непобежденной", — молвил Хурин, закрыл ей глаза и сидел при ней, недвижимый, пока опускалась ночь. Ревели воды в теснине Кабед Наэрамарта, но он ничего не слышал и не ощущал, ибо сердце в нем окаменело. Но налетел ледяной ветер и швырнул в лицо обжигающим дождем; и пробудился Хурин, и гнев черной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что лишь одного желал он ныне — отомстить за беды его и его родных; обвинял же он в горе своем всех, кто когда-либо имел с ним дело. Встал он и сделал для Морвен могилу над Кабед Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова: "Здесь лежит также Морвен Эледвен."

Говорят, что арфист и провидец из Брефиля Глирхуин сложил песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, даже, если море покроет всю землю; так и случилось позднее, и Тол Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.

Хурин переправился через Тэйглин и направился на юг по древнему тракту, что вел в Наргофронд; далеко на востоке зрел он вершину Амон Руд и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и переправился через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него сделал это Маблунг из Дориафа; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.

Надо сказать, что после ухода Глаурунга карлик Мим пришел в Наргофронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел там, перебирая золото и драгоценности, просеивая их сквозь пальцы, ибо никто не пришел бы сюда ограбить его — из боязни духа Глаурунга и самой его памяти. Но вот некто явился и встал у порога, и вышел Мим, и спросил, что ему надобно. Хурин же молвил: "Кто ты, что не дозволяешь мне войти в дом Финрода Фелагунда?"

И отвечал карлик:

— Я — Мим, и прежде чем горделивцы заявились сюда из-за Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я лишь вернул себе то, что и так мое; ибо я последний из моего племени.

— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством, ибо я — Хурин, сын Галдора, вернувшийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин Турамбар, которого ты, быть может, еще не забыл; именно он убил дракона Глаурунга, разорившего чертоги, где ты ныне сидишь; и не думай, что неведомо мне, кем предан Дракон Дор-Ломина.

Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, дабы тот взял все, что ни пожелает, только бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его мольбам и убил его пред вратами Наргофронда. Затем он вошел в мрачное место, где, рассыпанные по полу, в разоре и мраке лежали сокровища Валинора; и говорят, что, когда Хурин покинул развалины Наргофронда и вновь оказался под открытым небом, из всех этих несметных сокровищ он нес с собой лишь одно.

Потом Хурин отправился на восток и пришел к Полусветному Озерью, что у водопадов Сириона; там перехватили его эльфы, охранявшие западные рубежи Дориафа, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С изумлением и горечью взирал Тингол на сурового и старого человека, узнавая в нем Хурина Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему всяческий почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но выхватил из-под плаща то, что принес с собою из Наргофронда; и было это не что иное, как Наугламир, Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и Белегоста, самое знаменитое их творение в Давние Дни; Финрод ценил его выше всех сокровищ Наргофронда. И это ожерелье бросил Хурин к ногам Тингола с безумной и горестной речью.

— Прими же плату за то, что так хорошо позаботился ты о моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно многим эльфам и людям; я принес его тебе из тьмы Наргофронда, где оставил его родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, дабы исполнить веление Тингола из Дориафа!

Тингол взглянул на сокровище и признал в нем Наугламир, и слишком хорошо понял, что замыслил Хурин; однако, исполненный скорби, он сдержал свой гнев и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:

— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, ибо тот, кто взирает на мир глазами Врага, желая или не желая того, видит все искаженным. Долго время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, либо моей, не вернулся он в Дориаф. А после того жена твоя и дочь были приняты здесь с почетом и добросердием; и мы сделали все, что могли, дабы отговорить Морвен от путешествия в Наргофронд. С голоса Моргота обвиняешь ты ныне своих друзей.

Услыхав эти слова Мелиан, замер Хурин и долго смотрел в глаза владычицы; и здесь, в Менегроте, защищенный от Тьмы Врага Завесой Мелиан, он узнал наконец правду обо всем, что было свершено, и испил до дна чашу горечи, что отмерил ему Моргот Бауглир. Ни слова более не молвил он о прошлом, но, склонясь, поднял Наугламир, что лежал у подножия трона Тингола, и протянул его королю с такими словами:

— Прими же, о господин, Ожерелье Гномов как дар от ничего не имеющего и как память о Хурине из Дор-Ломина. Ибо рок мой свершился, и Моргот достиг своей цели; но я более не раб ему.

Затем он покинул Тысячу Пещер, и все, кто видел его, отступали пред ним, и никто не пытался воспрепятствовать ему и тем паче вызнать, куда он ушел. Говорят, однако, что Хурин, лишенный цели и желаний, не хотел больше жить и бросился в море; и так встретил свой конец самый могучий витязь смертных людей.

Когда Хурин покинул Менегрот, Тингол долго сидел в молчании, глядя на бесценное сокровище, что лежало на его коленях, и пришла ему мысль, что ожерелье надо переделать и вправить в него Сильмариль. Ибо во все минувшие годы думы Тингола непрестанно обращались к творению Феанора и прилепились к нему; и не желал он, чтобы Сильмариль лежал взаперти даже в самой потаенной его сокровищнице, а желал, чтобы тот был с ним всегда, в бодрствовании и во сне.

В те дни гномы еще приходили в Белерианд из подземных крепостей в Эред Линдоне; переправясь через Гэлион у Сарн Атрада, Каменного Брода, они по древнему тракту приходили в Дориаф, ибо их мастерство в работе с металлом и камнем было огромно, и чертоги Менегрота нуждались в их искусстве. Однако теперь они являлись не малыми отрядами, как прежде, но большими, хорошо вооруженными дружинами — для защиты в опасных землях меж Аросом и Гэлионом; и жили они тогда в Менегроте в палатах, особо для них устроенных. Незадолго до того пришли в Дориаф искусные мастера из Ногрода; король призвал их и изъявил желание, дабы они, если им достанет искусности, перековали Наугламир и вплели в него Сильмариль. Тогда увидали гномы творение своих предков и в изумленье воззрились на сияющий алмаз Феанора, и исполнились великой жаждой овладеть сокровищами и унести их в подгорные свои жилища. Однако они скрыли свои мысли и принялись за работу.

Долог был их труд; и часто Тингол спускался один в их глубинные кузни и сидел меж ними, пока они трудились. Прошло время — и желанье его исполнилось, и два величайших творения эльфов и гномов соединились в одном; велика была его красота, ибо бесчисленные самоцветы Наугламира отражали переливчатыми искрами свет срединного Сильмариля. Тогда Тингол, бывший один среди гномов, попытался взять Наугламир и застегнуть его у себя на шее; но гномы мгновенно выхватили у него ожерелье и потребовали, чтоб Тингол отдал его им, говоря: "По какому праву эльфийский царь хочет взять себе Наугламир, сотворенный нашими предками для ныне мертвого Финрода Фелагунда? Оно не досталось бы царю, если б не Хурин, человек из Дор-Ломина, что, как вор, завладел им во тьме Наргофронда." Тингол, однако, прозрел их души и понял, что, вожделея Сильмариль, они лишь ищут праведного покрова для истинных своих намерений; и, исполнен гордыни и гнева, он не придал значенья опасности, но с презрением бросил им: "Как смеете вы, отродье нечистого племени, требовать что-то от меня, Элу Тингола, Владыки Белерианда, чья жизнь зародилась у вод Куйвиэнэн за бессчетные годы до того, как пробудились ничтожные предки сплюснутого народца?" И, горделиво возвышаясь меж ними, он позорящими словами велел им убираться из Дориафа безо всякой платы.

От речей короля вожделение гномов обратилось в гнев; они тесно обступили Тингола, и подняли на него оружье, и убили на месте. Так погиб в подземельях Менегрота Эльвэ Синголло, Владыка Дориафа, единственный из Детей Илуватара, вступивший в брак с айной; и последний взгляд того, кто, один среди Забытых Эльфов, лицезрел свет Древ Валинора, был устремлен на Сильмариль.

Затем гномы, взяв с собой Наугламир, выбрались из Менегрота и через Рэгион бежали на восток. Однако, вести в лесу расходились быстро, и немногие из этой дружины переправились через Арос, ибо в то время, как они пробирались к восточному тракту, их догнали и предали смерти; Наугламир же был отобран и с великой скорбью принесен владычице Мелиан. Но двое убийц Тингола избегли кары и вернулись в конце концов в свой подгорный город в далеких Синих Горах; и там, в Ногроде рассказали они не то, что было на самом деле, утверждая, что гномы были перебиты в Дориафе по велению эльфийского царя, который таким образом хотел лишить их заслуженного вознаграждения. Велики были гнев и горе гномов Ногрода из-за смерти своих сородичей и искусных мастеров: они рвали на себе бороды и причитали; и долго сидели, мысля о мести. Говорят, что они просили помощи в Белегосте, но им было отказано, и гномы Белегоста пытались вразумить их, но тщетно; и вскоре большое войско вышло из Ногрода и, переправясь через Гэлион, двинулись на запад, к Дориафу.

Тяжко изменился Дориаф. Мелиан долго сидела, безмолвная, у тела владыки Тингола, и мысль ее возвращалась в осененные звездами годы, к первой встрече их в былые дни, среди пения соловьев Нан-Эльмота; и знала она, что ее разлука с Тинголом предвещает еще более тяжкую разлуку и что рок Дориафа близок к свершению. Ибо Мелиан была из божественного племени валаров — майа, обладавшая мудростью и могуществом; однако из любви к Эльвэ Синголло она приняла облик Старших Детей Илуватара и в союзе том стала скована плотскими оковами Арды. В этом облике она родила Тинголу Лутиэн Тинувиэль, и в этом же облике обрела власть над веществом Арды; и долгое время Завеса Мелиан хранила Дориаф от лиха. Теперь же Тингол был мертв, и дух его ушел в чертоги Мандоса; а с его смертью изменилась и Мелиан. В то время власть ее ушла из лесов Нэльдорефа и Рэгиона, иным голосом говорила зачарованная река Эсгалдуин, и Дориаф стал беззащитен перед врагом.

Мелиан не сказала ни слова никому, кроме Маблунга, ему же велела беречь Сильмариль и послать спешно весть в Оссирианд, Берену и Лутиэн; а затем она исчезла из Средиземья и ушла за западное море, в край валаров, дабы усыпить свою скорбь в садах Лориэна, откуда она и пришла когда-то; и предания молчат о ней.

Так и вышло, что войско наугримов, переправясь через Арос, незамеченным вошло в леса Дориафа; и никто не мог остановить их, ибо были они многочисленны и жестоки, а военачальники Сумеречных Эльфов охвачены отчаяньем и сомненьем, бродили бесцельно тут и там. Гномы же перешли через огромный мост и ворвались в Менегрот; и там произошло самое горькое из печальных деяний Древности. Ибо была битва в Тысяче Пещер, и многие эльфы и гномы погибли в ней; и посейчас она не забыта. Но гномы победили, и чертоги Тингола были разорены и разграблены. Маблунг Сильнорукий пал пред дверями сокровищницы, где хранился Наугламир; и Сильмариль был взят.

В то время Берен и Лутиэн жили еще на Тол Галене, Зеленом Острове, что на реке Адурант, самой южной из тех, что сбегают с Эред Линдона, чтобы слиться с Гэлионом; сын их, Диор Элухиль взял в жены Нимлот, родственницу Целеборна, принца из Дориафа и супруга Галадриэль. Сыновьями Диора и Нимлот были Элуред и Элурин; родилась у них также дочь, которую звали Эльвинг, что означает Звездные Брызги, ибо пришла она в мир в ночи, под звездами, чей свет мерцал в брызгах водопада Лантир Ламат, у дома ее отца.

Прошел слух меж эльфов Оссирианда, что большое и хорошо вооруженное войско гномов спустилось с гор и переправилось через Гэлион у Каменного Брода. Вести эти достигли также Берена и Лутиэн; и тогда же пришел к ним посланец из Дориафа и поведал обо всем, что случилось. Тогда Берен покинул Тол Гален и призвал к себе сына своего Диора, и они отправились на север, к реке Аскар, а с ними шли многие Зеленые Эльфы Оссирианда.

И когда гномы Ногрода, с истаявшим войском возвращались из Дориафа, вновь пришли к Сарн Атраду, на них напал незримый враг; они взбирались по берегу Гэлиона, отягощенные богатствами Дориафа, когда внезапно весь лес наполнился пеньем эльфийских рогов, и со всех сторон полетели стрелы и дротики. Много гномов было убито в первой стычке, но некоторые, уйдя от засады и объединясь, бежали на восток, к горам. Однако когда шли они по пологим склонам горы Долмэд, появились Пастыри Древ и загнали гномов в сумрачные чащи на склонах Эред Линдона, и, говорят, ни один гном не вышел оттуда к высокогорным перевалам, что ведут к их жилищам.

В той битве у Сарн Атрада Берен сражался в последний раз и своей рукой убил царя Ногрода и сорвал с него Ожерелье Гномов; но тот, умирая, наложил проклятье на все добытые сокровища. С изумлением взирал Берен на алмаз Феанора, который сам некогда высек из железной короны Моргота и который ныне, благодаря искусству гномов, лучился меж золота и самоцветов; и омыл Берен ожерелье в водах реки. Когда же все кончилось, сокровища Дориафа были опущены в реку Аскар, и с тех пор носила она новое имя — Ратлориэль, или Златоструйная. Наугламир же Берен сохранил и вернулся с ним на Тол Гален. Ненамного облегчило скорбь Лутиэн то, что были убиты царь Ногрода и множество прочих гномов, но говорят и в песнях поют о том, что Лутиэн, носившая ожерелье с бессмертным алмазом, была прекрасней и величественней всех, кто когда-либо обитал вне пределов Валинора; и на недолгое время Земля Живущих Мертвых стала подобна владеньям валаров, и не было с тех пор края более прекрасного, обильного и исполненного света.

Диор же, наследник Тингола, простился с Береном и Лутиэн и, покинув Лантир Ламат, с женой своей Нимлот пришел в Менегрот и поселился там; с ними были их юные сыны Элуред и Элурин и дочь Эльвинг. С радостью приняли их синдары и восстали из мрака скорби о гибели владыки и своих сородичей, и об уходе Мелиан; и Диор Элухиль взошел на престол, дабы возродить величье и славу королевства Дориаф.

Был осенний вечер, и, когда стемнело, некто постучал во врата Менегрота требуя, чтобы его провели к королю. Был то предводитель Зеленых Эльфов, прибывший из Оссирианда, и привратники привели его в палату, где сидел в одиночестве Диор; там он молча вручил королю шкатулку и удалился. В шкатулке лежало Ожерелье Гномов, в которое был вплетен Сильмариль; и, узрев его, понял Диор, что это значило — Берен Эрхамион и Лутиэн Тинувиэль умерли безвозвратно и, как все смертные люди, ушли за пределы мира.

Долго смотрел Диор на Сильмариль, который его отец и мать в безнадежном походе добыли из-под жуткой власти Моргота; и тяжко скорбел он о том, что слишком рано пришла к ним смерть. Мудрые, однако, говорят, что Сильмариль ускорил их конец, ибо пламень красоты Лутиэн, носившей его, был слишком ярок для смертных земель.

Затем Диор встал и застегнул на своей шее Наугламир; и теперь уже он казался прекраснейшим из детей мира, сын трех племен — аданов, эльдаров и майаров Благословенного Края.

Среди рассеянных эльфов Белерианда прошел слух, что Диор, наследник Тингола, носит Наугламир, и все говорили: "Сильмариль Феанора вновь пылает в лесах Дориафа", и клятва сынов Феанора вновь пробудилась ото сна. Ибо, пока Лутиэн носила Ожерелье Гномов, ни один эльф не осмеливался бы выступить против нее; но сейчас семеро, услыхав о возрождении Дориафа и о величии Диора, оставили скитания, собрались вместе и послали к Диору, требуя свое.

Диор, однако, ничего не ответил сыновьям Феанора, и Целегорм подстрекал братьев напасть на Дориаф. И вот они явились внезапно в середине зимы, и бились с Диором в Тысяче Пещер; и так случилась вторая братоубийственная резня среди эльфов. Так от руки Диора погиб Целегорм; там же пали Куруфин и мрачный Карантир; но и Диор был убит, и погибла жена его Нимлот; а жестокие слуги Целегорма схватили юных сынов Диора и бросили их умирать от голода в лесу. Маэдрос воистину сожалел об этом деянии и долго искал их в лесах Дориафа, но поиски его были напрасны, и о судьбе Элуреда и Элурина не говорит ни одно предание.

Так был разорен Дориаф и не возродился более. Однако, сыновья Феанора не завладели тем, что искали, ибо уцелевшие бежали от них, и была с ними дочь Диора, Эльвинг; они спаслись и, неся с собой Сильмариль, пришли в назначенный час на берег моря, к устью Сириона.

 

 

 

 

 

Серия сообщений "СИЛЬМАРИЛЛИОН":
Часть 1 - ОПИСАНИЕ; ОГЛАВЛЕНИЕ; ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Часть 2 - ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
...
Часть 23 - ГЛАВА 21: О ТУРИНЕ ТУРАМБАРЕ (ЧАСТЬ 1)
Часть 24 - ГЛАВА 21: О ТУРИНЕ ТУРАМБАРЕ (ЧАСТЬ 2)
Часть 25 - ГЛАВА 22: О ГИБЕЛИ ДОРИАФА
Часть 26 - ГЛАВА 23: О ТУОРЕ И ПАДЕНИИ ГОНДОЛИНА
Часть 27 - ГЛАВА 24: О ПУТЕШЕСТВИИ ЭАРЕНДИЛЯ И ВОЙНЕ ГНЕВА
...
Часть 32 - ПРИЛОЖЕНИЯ: СЛОВАРЬ ИМЁН И НАЗВАНИЙ (ЧАСТЬ 1)
Часть 33 - ПРИЛОЖЕНИЯ: СЛОВАРЬ ИМЁН И НАЗВАНИЙ (ЧАСТЬ 2)
Часть 34 - ПРИЛОЖЕНИЯ: СЛОВАРЬ КВЭНИЙСКИХ И СИНДАРИНСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ В ИМЕНАХ И НАЗВАНИЯХ; НАРОДЫ; ГЕНЕАЛОГИИ И НАРОДЫ