И сделай священные одежды Аарону, брату твоему, для славы и благолепия. И скажи всем мудрым сердцем, которых Я исполнил духа премудрости [и смышления], чтобы они сделали Аарону [священные] одежды для посвящения его, чтобы он был священником Мне. Вот одежды, которые должны они сделать: наперсник, ефод, верхняя риза, хитон стяжной, кидар и пояс. Пусть сделают священные одежды Аарону, брату твоему, и сынам его, чтобы он был священником Мне. Пусть они возьмут золота, голубой и пурпуровой и червленой шерсти и виссона, и сделают ефод из золота, из голубой, пурпуровой и червленой шерсти, и из крученого виссона, искусною работою. У него должны быть на обоих концах его два связывающие нарамника, чтобы он был связан. (Исх. 28:2-7)
Славной одеждой первосвященника, особенно выдвигавшей его высокий сан и служившей верным признаком его бесконечного превосходства пред его сослужителями, священниками, был бесспорно ефод с его драгоценным украшением.

В виду этого он назван и описан Господом первым из всех других одежд и никак не должен быть смешиваем с хитонами священников, название которых иногда переводится словом "ефод", как, например, в 1 Цар. 22:18 и 2 Цар. 6:14. В первом из этих мест мы находим всех священников в Номве одетыми в льняные ефоды; в таковой же был одет и Давид; под этим, очевидно, подразумевались священные одежды, которые тоже иногда так назывались, потому что плотно прилегали к телу. Это - то, что называлось у первосвященника хитоном, который мы уже рассмотрели и который был также и одеждой других священников, служивших только во дворе скинии и во святилище. Тот хитон был основанием для каждого священного звания и каждого служения пред Богом, совершались ли они вне, во дворе скинии, у медного жертвенника, внутри святилища, или в самом Святом-святых, исполнялись ли они главой или подчиненными ему, т.е. первосвященником или сынами его, священниками, - всюду их должен был украшать узкий белый хитон, обозначавший чистоту и праведность. Как он ни был прост, тем не менее, он был необходим всякому. Но здесь говорится не о нем, здесь идет речь об одежде, присущей исключительно первосвященнику и надевавшейся поверх голубой ризы, что имело особенно важное значение. Последняя, верхняя риза, возводила первосвященника или, вернее сказать, его звание и служение из обыкновенной священнической сферы, в которой он находился в своем льняном хитоне, в высшую и славнейшую; она поднимала его прочь от этой земли в небеса, к Богу. Она указывала, что служение его было неземное, служение во Святом-святых, в непосредственном присутствии Божием. Сюда же относился и ефод со всеми его украшениями и поэтому светлая голубая риза должна была быть его основанием. Сегодня, минуя драгоценные украшения и их значение, мы поближе рассмотрим только ефод и принадлежащие к нему нарамники. Да укажет нам Господь их значение.
"Слава и благолепие" первосвященнического ефода выражались преимущественно тканью, из которой он был сделан. В нем мы снова встречаем уже известные нам четыре рода виссона с их многозначительными цветами. Стоит упомянуть здесь, хотя вкратце, о их значении. Ведь здесь мы находим эти цвета облекающими ходатая Израилева, вступающего в присутствие Божие. Они, вместе с другими славными знаками его, говорят языком, направленным к вечному нашему благу, к блаженству нашему здесь на земле и в вечности. Мы уже часто имели случай указать, что голубой цвет есть цвет неба, пурпуровый изображает человеческое царское величие и славу, червленый же, напротив, - кровь или жизнь, отданную на смерть, и, наконец, белый означает невинность и праведность. В них мы уже видели Христа, как сшедшего с небес, как Царя человечества, как Праведника, отдавшего за неправедных жизнь Свою на смерть. Таким мы видели Его, возлюбленные, во дни Его земного хождения; но самое многозначительное здесь то, что Он в этом Своем благолепии стоит, как великий Первосвященник на небесах, как нам это указывает наш прообраз.
Нам хотелось бы обратить ваше внимание еще и на то, как здесь вполне подтверждается наше объяснение, которое мы дали в предыдущих беседах, когда на различных священных предметах видели эти цвета, применив их к личности Иисуса Христа, потому что первосвященник, носивший их здесь сам на своем теле, как украшение, возложенное на него Господом, является, как почти никто другой, одним из самых выдающихся прообразов Господа. Мы уже очень ясно видели это из приведенных мест Послания к Евреям.
Только одну существенную разницу, вполне заслуживающую наше внимание, мы находим между этою тканью, тканью ефода и тканью, употреблявшейся для ворот скинии, ее двери, завесы и покрывала с херувимами. Во всех этих последних предметах нигде не упоминается о золоте; ни одной золотой нитки не заключалось ни в необыкновенно длинных и широких завесах, закрывавших входы скинии, ни в роскошном покрывале с херувимами, непосредственно соприкасавшемся с позолоченными брусьями. Здесь, в ефоде, мы, напротив, встречаем золото в равном количестве с другими разноцветными нитями ткани, взятыми вместе, т.е. золотых нитей было столько же, сколько было других частей разноцветного виссона. Это явствует из Исх. 39:3, где мы читаем: "И разбили они золото в листы и вытянули нити, чтобы воткать их между голубыми, пурпуровыми, червлеными и виссонными нитями, искусною работою". К каждой из этих нитей придавалась отдельная золотая нить, так что получился ефод, весь залитый золотым сиянием. Всякому, видевшему Аарона, должно было сразу же броситься в глаза, что его украшала слава, несравненно превосходившая славу, заключавшуюся в других, только что упомянутых священных предметах. На какого рода славу указывает золото, это нам уже известно: мы знаем, что золото обозначает природу божественную. Как первосвященнику, Аарону надлежало одеждами своими представлять как человеческую, так и божественную природу. Но, по-видимому, божественная природа являлась преобладающим элементом этого чудного сана, потому что в отношении ефода, золото везде ставится на первом месте.
Останавливая наш взгляд на Иисусе, мы не можем не заметить, как резко вся земная жизнь Его, начиная от яслей до самой могилы, от вступления в этот мир до исхода из него, отличается от Его первосвященнического явления пред Богом, именно, указанной здесь разницей. Здесь, на земле, видим мы в Нем Того, Который, хотя и "будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил Себя Самого", т.е., как бы добровольно отказался от божественности Своей, принял образ раба, сделался подобным человекам и по виду стал, как человек (Фил.2:6,7); все это вполне соответствует всюду встречающейся в скинии цветной виссоновой ткани, в которой совершенно отсутствовало золото. Но вот мы приближаемся к концу Его земного поприща, когда Он уже совершил порученное Ему Отцом дело; какой поворот принимает оно здесь? Посмотрите, как жаждет Он теперь прежней славы, как Он молит Отца, чтобы войти в то положение, из которого вышел. "Отче",- говорит Он во всеуслышанье пред учениками Своими - "пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя"; и далее: "И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира" (Иоан. 17:1,5). Это было возвращение к божественной славе, той, из которой Он некогда Сам вышел; то не была новая слава, которую надо еще теперь приобретать, но та, которая принадлежала Ему прежде создания мира. И лишь только Он вступил, как великий Первосвященник, со Своею собственною кровию, "говорящей лучше, нежели Авелева", в небесное святилище, на Нем тотчас же выступило вновь и золото Его божественности в никогда не тускнеющем блеске. Стефан, первый увидевший Его по вознесении Его на небо, видит Его во "славе Божией"; Савл был озарен при Его явлении светом, превосходящим солнечное сияние, который ослепил его и заставил упасть на землю, и Иоанн, некогда блаженно возлежавший у груди Его, увидя Его, теперь пал, как мертвый, к ногам Его; и не забудем, что последний видел Его в первосвященническом служении Его, ходящим посреди семи золотых светильников. Это золото Его божественности делало вид Его нестерпимым для человеческого глаза. Пред Богом, Иеговой, Он являлся не только как Сын человеческий, но и как "засвидетельствованный от Бога различными силами" Сын Божий, чтобы ходатайствовать за нас.
Кто из всех детей Божиих может постигнуть бесконечную полноту блаженного утешения, которая может истекать из этого явления нашего возлюбленного Господа - Это- Христос, весь Христос, Сын человеческий и Сын Божий, со всеми Его прежними унижениями и лишениями, с признаками Его страданий и смерти и знаками Своего тесного, искреннего общения с нами; и в то же время Христос, облеченный славою, которую Он имел прежде бытия мира, сотворенного чрез Него, - Христос, сияние славы и образ ипостаси Его, держащий все словом силы Своей и совершающий ныне первосвященническое служение на небесах. Неправда ли, Он вполне удовлетворяет Отца, удовлетворяет Его во всех наших обстоятельствах и положениях, удовлетворяет Его навеки! Как же Он может не удовлетворить тебя, меня и каждого из нас в отдельности? Да, конечно, мы вверяемся Ему всецело, с детским доверием полагаемся на Него. Полный глубокого благоговения, молясь во прахе у подножия престола Его, и, в то же время, полный блаженного доверия, каждый из нас взирает лично для себя на Него и с неизреченно счастливым сердцем говорит:
Начаток нового, божественного рода,
Глава и сила Церкви всей,
И на меня, как члена Твоего народа,
Твой мир, Твой чудный свет пролей!
Тебе хочу отдать все силы,
Тобой одним хочу дышать!
Вождем моим будь до могилы,
Дай грех Тобою побеждать,
И, за меня моля Отца,
Дай верным быть мне до конца.
Другим принадлежащим к ефоду украшением и тесно с ним связанным были оба чудные нарамника. В наших общепринятых переводах они нигде не описаны, и в Исх.28:7, где о них упоминается, говорится только: "У него должны быть на обоих концах его два связывающие нарамника, чтобы он был связан". Из всего, что мы можем узнать из указания Моисеева, вытекает, что ефод был одеждой, покрывавшей тело первосвященника, начиная от груди до колен; грудь и плечи его не были им закрыты. Они между тем украшались двумя особыми нарамниками, связывавшимися на плечах, концы которых проходили через грудь до пояса, к которому и прикреплялись. Они были сделаны из той же, искусно протканной золотом, разноцветной ткани, которую мы видели на ефоде. Таким образом, плечи и грудь первосвященника были украшены точно так же, как и его тело, и посвящены порученному ему святому служению. Это снова потребует нашего особенного внимания.
Мы все знаем, что плечи в Св. Писании означают везде средоточие силы и служат символом власти. На них носятся бремена, как приятные, так и неприятные. Предоставлять кому-либо в распоряжение плечи означало подчиниться, отдать себя с готовностью на служение, и именно со всеми имеющимися силами. Так, например, об Израильтянах, не хотевших служить Господу, мы читаем следующее: "Они упорствовали и не слушали заповедей Твоих и отклонялись от уставов Твоих, которыми жил бы человек, если бы исполнял их, и хребет свой ("рамена" в других переводах) сделали упорным, и шею свою держали упруго, и не слушали" (Неем.9:29). Для них служение Иегове было бременем, они не хотели посвятить Ему сил своих. В другом месте, мы, напротив, читаем, что левитам, носившим вероятно на плечах ковчег завета, давалось следующее повеление: "Нет вам нужды носить его на раменах" (2Пар.35:3). Такое ношение сравнительно легкого ковчега имело вид, как будто они должны были употреблять большие усилия и как будто это служение тяготило их. Здесь же плечи Аарона, подобно чреслам его, украшались особым первосвященническим украшением и, таким образом, посвящались на исключительное служение пред Богом за народ. Это имело очень глубокое значение. В этом заключалась мысль, что вся сила, которую он имел, духовная ли или телесная, всякое влияние, оказываемое его положением и личностью, всякое телесное или душевное достояние принадлежало впредь Богу и, именно, во благо народа Его. И мы неоднократно читаем, что этот народ со своими разносторонними потребностями делался часто для Моисея и Аарона почти невыносимым бременем. Однажды, когда Моисей, казалось, изнемог под этим бременем, он воскликнул: "Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей, и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка, в землю, которую Ты с клятвою обещал отцам его"? (Чис.11:11,12). Какие вооруженные и посвященные рамена требовались таким образом, чтобы стоять пред Богом на этом служении!
Однако, возлюбленные, мы знаем Одного, Которому этот язык остался чуждым, Который с полной готовностью отдал Себя на служение Иегове всеми Своими силами. Он не делал хребта и плеч Своих упорными, но посвятил их на вечное первосвященническое служение Богу и народу, который дал Ему Отец. Он носил и носит его не как возложенное на Него бремя, но носит его, как нянька, на руках Своих, потому что Он, воистину, носил во чреве и родил его; Он не ищет Себе помощника, который разделил бы с Ним тяжесть, потому что Его рамена достаточно сильны, чтобы вечно носить ее. "Мне" - так говорит Он Своему остающемуся народу, когда Он отошел, чтобы предстать пред Богом, - "дана всякая власть на небе и на земле" (Матф.28:18), так что "владычество на раменах Его" (Ис.9: 6), которые вполне уготованы, чтобы поднимать и носить нас, нам во благо.
Каким безопасным и скрытым можешь ты себя видеть, слабое и немощное чадо Божие, даже тогда, когда тебе кажется, что ты для Него бремя, потому что несомненно, что те рамена, которые носят на себе всю вселенную, на которых покоится владычество, снесут и тебя, и немощь твою; будь уверен в радости, что они поддержат тебя навеки. Что касается меня, то Его дивное могущество теперь - покой мой, радость моя и истинное мое утешение; некогда, прежде чем я знал Его, как моего Господа и Спасителя, я трепетал пред Его всемогуществом и был готов бежать от него, если б только нашел такое место, которое скрыло бы меня: теперь же оно - моя твердыня и крепость, верное убежище от всякой нужды и искушения; оно - военная сила моя, победа моя, которою я победил мир и сатану и еще побеждаю, потому что во Христе Иисусе, моем великом Первосвященнике, это могущество всецело стоит на моей стороне.
Однако, не одни плечи, но и грудь Аарона была покрыта этими роскошными нарамниками. Грудь, заключающая в себе сердце и с ним все самые нежные движения и наклонности, все стремления, всю жажду и всю любовь, являлась здесь как бы особенно освященной: таким образом, Аарон отдал не только силу свою, но и любовь и всю свою нежность на служение Богу и Его народу. Вся деятельность и все поступки его не должны были быть только обязательными занятиями, но чрез них должно было проходить пламя горевшей в нем любви; словом, вся душа его должна была быть вложена в порученное ему дело. Мы все хорошо знаем, что этого никогда не было в достаточной мере ни в Аароне, ни во всех его преемниках; поэтому Господь и дал им в этих одеждах прообразно то, чего у них недоставало, чтобы эти тени указывали на грядущего совершенного Первосвященника, Который все это должен был иметь в действительности.
О Нем мы читаем, что, "возлюбив Своих, сущих в мире, Он до конца возлюбил их" (Иоан.13:1); никогда не было колебания или неустойчивости в этой святой и посвященной груди, никогда не было ни перемены ни тьмы, никогда ни малейшего изменения, ни тени перемены (Иак.1:17); Он любил всегда и любил до конца. Его любовь выдержала испытание в совершенстве и вышла, торжествуя, как победительница. Его любовь крепка, как смерть, да она была и крепче ее, так как победила ее: она была люта, как преисподняя, в ревности своей, и такова еще и теперь, потому что не отдает назад ничего, чем она раз завладела. "Стрелы ее - стрелы огненные"; она - "пламень весьма сильный". Большие воды старались затушить ее, но со всеми своими реками не залили ее (П.П.8:6,7); она живет и горит в Его великом, обширном сердце. Да и могло ли это быть иначе? Не ставит ли Он любовь Свою к нам наравне с любовью Отца Своего к Нему, когда говорит нам о Своей любви: "Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас. Пребудьте в любви Моей" (Иоан.15:9). И зачем нам говорить о любви Его, как о принадлежащем Ему качестве, когда мы знаем, что Сам Он - любовь; она - сущность Его во всем, что Он делает. Вот картина любви, Им Самим начертанная, чтобы мы могли питаться, наслаждаться, согреваться ею, даже навеки исчезнуть в ней. "Любовь", - говорит Он - "долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, но сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает (1Кор.13:4-8). Кто может измерить наше блаженство, когда мы таким видим Его, не забывая при этом, что это -изображение Его теперь, именно теперь, когда Он во славе ходатайствует за нас. Мы только можем присоединиться к певцу, и Ему, Кто Сам есть любовь, сказать:
Любовь! Велика
И прекрасна тех участь,
Кто тенью твоей осенен;
Тобою, мой Бог,
Избавлен от смерти,
Небесною радостью я окружен!
Посмотрим, в заключение, на место, отведенное ефоду среди первосвященнических одежд. И это дает народу Господню бесконечное утешение. Он не надевался ни под белый хитон, ни под длинную голубую ризу, потому что они совершенно закрыли бы его. Конечно, Иегова видел бы его там одинаково хорошо, как еслиб он красовался поверх их, но ни один Израильтянин не мог бы тогда наслаждаться его чудным видом, ни один не мог бы присвоить себе утешений, истекавших из изображаемых ефодом свойств, и они не были ничтожны, потому что ефод соединял в себе, как в одной точке, все главные качества первосвященника и носил их на виду. Вспомним только еще раз его четыре многозначащие цвета, с его просвечивающим по всем направлениям золотом, и значение, которое Бог вложил в них.
Здесь, очевидно, было исполненное любви намерение Божие, чтобы мы, дети Его, узнали бы совершенства и чудные свойства, которые Он видит в Своем возлюбленном Сыне и которые удовлетворяют Его. Он не хочет один радоваться и иметь благоволение в Возлюбленном, когда Он в Своем славном убранстве предстоит пред Ним, но и наша душа должна удовлетвориться Им. Мы все, возлюбленные, еще слишком много увлекаемся деревом познания добра и зла, все еще надеемся получить от него жизнь и, таким образом, исследуем всевозможные, скажем даже, библейские тайны и непонятные места, находя некоторый свет, некоторое поучение и познание, которые не оставляют нас без удовольствия и радости; но мы откроем, если не видели еще до сих пор, как крайне мало в них жизни и силы, если Он, чудное дерево жизни, остается в стороне, и Его скрытые в Нем для нас жизненные силы остаются не открытыми, не познанными и не использованными нами. Мы слишком мало вникаем в Него и в то, чем Он так жаждет сделаться для нас, чем Его соделал для нас Бог. В Нем одном - жизнь, и "знать Его", еще и сегодня, как некогда, за двадцать веков, значит иметь "жизнь вечную". Мир, окружающий нас, имеет Его по букве, имеет Его, как личность историческую, знает нечто о Нем, но не знает Его Самого; поэтому, если он и много имеет, то имеет только вид благочестия, но не силу его; мы же не так познали Христа: мы именно познали Его, как "Божию силу и Божию премудрость" (1Кор.1:24). Будем же остерегаться, чтобы не смотреть на то, что мы имеем, подобно миру, только познанием, по букве, потому что прочитали и открыли из Его слова, как бы мы узнали в этом уже Его Самого в силе, и не удовольствоваться этим. К сожалению, во многих отношениях, Он знаком искупленным Своим лишь по букве, но так не должно быть. Знание о Нем должно бы повести нас прямо к познанию Его Самого; и, подобно тому, как первое все более и более возрастает с каждым днем нашей земной жизни, так надлежало бы непрестанно увеличиваться и последнему, и вместе с ним - нашей силе, нашей жизни и нашей радости, и мы сами должны все более и более преображаться в Его образ. Св. Писание называет познанием личное, практическое усвоение себе Господа Иисуса и Его чудных жизненных сил Его искупленными; подобное познание, во всяком случае, не может никогда окончиться, оно должно продолжаться, пока мы не увидим Его, как Он есть. Поэтому мы слышим, как апостол, исполненный богатейшим познанием Господа, даже во дни, когда ему одинаково хотелось и оставаться во плоти, и разрешиться (Фил.1:23), исповедует, что его единственное приобретение "познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях", чтобы, - как он говорит, - "сообразоваться смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых" (Фил.3:10,11). И Петр, показывающий нам, что все блага Божии мы получаем не иначе, как чрез познание Бога и Христа Иисуса (2Пет.1:2,3), не нашел для "принявших с ним равно драгоценную веру" никакого иного заключительного слова, кроме следующего: "Возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя. Иисуса Христа" (2Пет.3:18). Сколько утешения и сколько блаженства теряем мы вследствие того, что мы сами не видим красоты Христа, как бы выставленной для нас наружу. Но что бы было, как бы мы должны обогатиться, еслиб непрестанно вкушали всю полноту неисследимого богатства Христова. О, если бы и наши беседы побуждали нас к этому! Да открывается Он с каждым днем все более и более душе нашей, как Он теперь пребывает на небе одесную величия Божия, как, облеченный во все совершенство и красоту Свою, ходатайствует за нас, и каким видит Его Отец! Аминь.

(продолжение следует)