И я вам хочу сказать, когда десять тысяч глоток ревет: "Свій на свого не здійме руку! Брат на брата не скаже злого! Прийме удар, піде на муку, Брат за брата, свій за свого…" - эта штука посильнее Фауста Гете будет…

Рваними ритмами, стрімкими потоками

Щось потужно гупає в грудях.

З чистими помислами, твердими кроками –

Хай світло небесне засяє в людях!

Рваными ритмами, потоками лавы,

Что-то гулко стучит в груди,

С чистыми мыслями, дорогою славы,

Мы свет принесем для нашей Земли.

Хто сам вирішує долю

, Хто сам примає рішення,

Без бруду, без блуду, без гною, без болю

Життям своїм залишається втішеним.

Кто сам выбирает судьбу,

Кто сам принимает решенья

, Без грязи, без блуда, без гнили борьбу

Свою завершит на вершине творенья.

Приспів: Свій на свого не здійме руку!

Брат на брата не скаже злого!

Прийме удар, піде на муку

Брат за брата, свій за свого!

Припев: Свой своего не обидит ничем,

Брат на брата не скажет чего.

Примет удар, поддержит плечом,

Брата брат и свой своего!

Різкими зламами, лихими закрутами

Продирається доля крізь хащі

. Хай груди заквітнуть червоними рутами –

Не втратити честі своєї нізащо!

Крутыми изломами нас не запутаешь,

На свободу судьбу унесло.

Пусть грудь зацветёт кровавыми рутами -

Нам наша честь дороже всего!

Там, де з рідними-милими,

Там, де зі своїми хорошими,

Власним розумом, власними силами

Щастя своє збудувати зможемо...

  Приспів

Вітре мій, веди мене!

Сонце моє, зігрій мені серце!

Земле моя, мені сили дай

Перемогти у смертельному герці!

Не вір в чуже, не проси, не бійся!

В єдності – сила – відома істина.

Хто пустить ворога в своє обійстя,

Власного хліба більше не їстиме.

Живим героям – прірва роботи!

Героям загиблим – славна тризна!

Але, для початку, визначись – хто ти І

що для тебе твоя Вітчизна!

Приспів

Вітре мій, веди мене!

Сонце моє, зігрій мені серце!

Земле моя, мені сили дай Перемогти у смертельному герці!

• Я – мальчик.

Я сплю, свернувшись в гробу калачиком.

Мне снится футбол. В моей голове – Калашников.

Не вовремя мне, братишки, пришлось расслабиться!

Жаль, девочка-врач в халатике не спасла меня…

Я – девочка-врач.

Я в шею смертельно ранена.

В моём городке по небу летят журавлики

И глушат Wi-Fi, чтоб мама моя не видела,

Как я со своим любимым прощаюсь в Твиттере…

Я – мама.

О фартук вытерев руки мыльные,

Звоню на войну я сыночке по мобильному.

Дитя не берёт! Приедет, − огрею веником!

«Его отпевают», − слышу ответ священника…

Я – батюшка.

Я собор свой открыл под госпиталь

И сам в нём служу медбратом, помилуй Господи!

Слова для души, что чреву – пуд каши гречневой:

За это крестил поэта я, пусть и грешен он...

Я – просто поэт.

Я тоже стою под пулями.

Кишка, хоть тонка, как лирика Ахмадулиной,

Но всё ж не настолько, чтобы бояться красного:

Нужнее стихов сегодня – мешки с лекарствами…

Я – старый аптекарь.

Мне бы – давно на пенсию:

Сидеть и блаженно пялиться в ящик с песнями.

Но кончились бинт, и вата, и маски вроде бы:

Начальник, пришли термальной воды для Родины!

Я – Родина.

Я ребёнок − и сплю калачиком.

Назначенный государством, ко мне палач идёт,

Из недр моих вырыв мрамор себе на логово:

Налоговой сдал налог он, но Богу – Богово.

Я – Бог.

И я тоже − Папа. Сынок Мой Ласковый

У дауна в классе детский отнял Калашников.

Сказал, мол: «Ни-ни!» − и прыгнул без парашютика…

Спи, золотко. Спи, Мой Мальчик.

Я Воскрешу Тебя.

21 февраля 2014 г. Евгения Бильченко Киев.

Юlия написала 21 декабря 2010 года.

 Элизабет Бишоп (8 февраля 1911, Вустер, Массачусетс — 6 октября 1979, Бостон) - американская поэтесса, считающаяся одним из самых важных и значительных поэтов 20-го века. Я услышала это ее стихотворение в одном из фильмов, который смотрела. Строки эти меня "зацепили", подвигли на раздумья, и, в конечном итоге, мне захотелось их перевести на русский.

Перевести с сохранением изначальной рифмы, размера, мысли и как можно ближе к оригиналу в лексическом отношении. В процессе перевода, пришла в голову шальная и, казалось бы, крамольная мысль, о том, что русский и английский необычайно близки, потому что слова ложились так уютно и правильно. Уже переведя стихотворение, меня осенило посмотреть в инете, есть ли другие переводы. Оказалось, их много! Впрочем, учитывая магнетическую притягательность строк Бишоп, это не удивительно.

 Первый мне особенно понравился. Он наиболее точен, автор, как и я, постарался бережно отнестись к оригиналу.

 Из Элизабет Бишоп.

Умению терять не сложно обучиться;

Во всем так явственнен удел потерей стать

Что вот уже легко с утратой примириться

Теряйте каждый день.

Невозмутимы лица

Потерями ключей, часов - не стоит вспоминать.

Умению терять не сложно обучиться.

Затем теряйте бОльшее, не надо мелочиться:

Родные имена, места, где уж не побывать.

Hе сложно будет с этим примириться.

И мамины часы...

Хотите удивиться?

Из трех любимых одного уж дома нет.

Умению терять не сложно обучиться.

Два города прекрасных - им осталось только сниться

, пол-царства, две реки и некий континент,

Их жаль, но я сумею примириться.

И ты (твой голос, жесты - не дано им сохраниться, Хоть их люблю).

 Не стану лгать.

Вот мой ответ:

Умению терять совсем не сложно обучиться,

Хоть кажется (ПризнAюсь!), отказалось сердце биться.

Стихи актуальны и сейчас, классика и с юмором, особенно в конце.Кто не мечтает?

Моя жена - наседка,

Мой сын - увы, эсер,

Моя сестра - кадетка,

Мой дворник - старовер

.

Кухарка - монархистка,

Аристократ - свояк,

Мамаша - анархистка,

А я - я просто так...

Дочурка - гимназистка

(Всего ей десять лет)

И та социалистка

- Таков уж нынче свет!

От самого рассвета

Сойдутся и визжат -

Но мне комедья эта,

Поверьте, сущий ад.

Сестра кричит: "Поправим!"

Сынок кричит: "Снесем!"

Свояк вопит: "Натравим!

" А дворник - "Донесем!"

А милая супруга,

Иссохшая как тень,

 Вздыхает, как белуга,

 И стонет: "Ах, мигрень!"

Молю тебя, создатель (совсем я не шучу)

, Я р у с с к и й о б ы в а т е л ь -

Я п р о с т о ж и т ь х о ч у!

 Уйми мою мамашу,

Уйми родную мать -

Не в силах эту кашу

Один я расхлебать.

Она, как анархистка,

Всегда сама начнет,

За нею гимназистка

И весь домашний скот.

Сестра кричит: "Устроим!"

Свояк вопит: "Плевать!"

Сынок кричит: "Накроем!"

А я кричу: "Молчать!!"

Проклятья посылаю

Родному очагу

И втайне замышляю -

В Америку сбегу!..

Кто любит прачку, кто любит маркизу.

У каждого свой дурман,

- А я люблю консьержкину Лизу,

У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,-

Смешна любовь напоказ!

Но все ж тайком от матери строгой

Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки

, Кручу залихватски ус…

Я отдал ей все: портрет Короленки

И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,

Грызем соленый миндаль.

Нам ветер играет ноябрьскую фугу,

Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею

, Обходит и нюхает пол.

И вдруг, насмешливо выгнувши шею,

Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,

И чайник ворчит, как шмель…

У Лизы чудесные теплые ручки

И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,

И прошлого нам не жаль:

Мы два Робинзона, мы два человека,

Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,

Раскрылась створка дверей…

И Лиза уходит, потупив ресницы,

За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,

Платочек лежит на полу.

На шляпе валяются липкие фиги,

И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,

Я все-таки должен сказать,

Что Лизе — три с половиною года…

Зачем нам правду скрывать?