В 1939 году эта квартира в Париже была закрыта и оставлена хозяйкой. 70 лет спустя её открыли. Внутри нашли удивительный интерьер того времени и редчайшие предметы искусства, стоимость которых достигает нескольких миллионов долларов. Только позже они узнали, кому на самом деле принадлежала квартира.

Много лет назад в 1939 году 23-летней мадам де Флориан пришлось принять нелегкое решение и покинуть свою шикарную квартиру в Париже. Это было время начала Второй мировой войны и, возможно, её отъезд был связан с новостью, что немецкие солдаты двигались в сторону Парижа.

Бессмертный роман Александра Дюма. Знаете ли, что многие уголки Парижа отлично сохранили дух тех романтических и прекрасных времен? Интересно ли вам взглянуть на тот Париж, который описан в романе? Если хоть на один вопрос вы ответили "да!", приглашаю вас в Париж мушкетеров. Текст, который следует ниже, построен по принципу: цитата из романа (с сохранением порядка глав) – фотографии и комментарии

ПРЕДИСЛОВИЕ

"Примерно год тому назад, занимаясь в Королевской библиотеке разысканиями для моей истории Людовика XIV, я случайно напал на "Воспоминания г-на д'Артаньяна"

Знакомьтесь: шевалье д'Артаньян

Шевалье д'Артаньян собственной персоной восседает с обратной стороны пьедестала памятника А.Дюма.
 Конечно, Доре изобразил здесь д'Артаньяна – героя романа "Три мушкетера", а не того д'Артаньяна, чьи мемуары писатель обнаружил в библиотеке. «Дюма заимствовал фабулу мемуаров, кое-что изменил, кое-что дополнил, не знал еще, что мемуары подложные. Их написал отставной офицер Гатьен Куртильс де Сандра, живший значительно позже событий, описанных в мемуарах и в романе "Три мушкетера". Де Сандра положил в основу своих вымышленных мемуаров ряд подлинных фактов и в том числе события из жизни Шарля де Батц Кастельморо д'Артаньяна, которую он знал достаточно подробно. » - это цитата из статьи о жизни реального д'Артаньяна (Б. Бродский и Л. Лабезникова, " Наука и жизнь",N 10, 1964). И этого второго, а точнее - первого, д'Артаньяна Париж тоже помнит и чтит.

Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, граф д’Артаньян
Мемориальная доска в память о "настоящем" д'Артаньяне

Мемориальная доска на угловом доме улицы Бак и набережной Вольтера (M° Rue du Bac) оповещает о том, что здесь жил Шарль де Батц- Кастельмор д'Артаньян, капитан-лейтенант мушкетеров Людовика XIV, убитый под Маастрихтом в 1673 году и увековеченный Александром Дюма. Что ж, правильное место жительства выбрал капитан-лейтенант, прямо у Королевского моста через Сену, напротив Лувра, главного места своей службы.

 Улица Бак, д.1. Здесь когда-то жил капитан-лейтенант д'Артаньян

На этой фотографии мемориальная доска видна в правом нижнем углу. А еще правее, в нескольких шагах от жилища д'Артаньяна, в домах 13-17 по улице Бак располагались казармы мушкетеров (1670г.). Увы, до наших дней казармы не сохранились
Однако, достаточно о прототипах, вернемся к тексту романа и его героям.
I. ТРИ ДАРА Г-НА Д'АРТАНЬЯНА-ОТЦА

Очень часто случается так, что мы досконально знаем биографию художника, написавшего известную картину, а вот про изображенного на ней человека нам известно очень и очень мало. Чтобы это исправить, мы предлагаем вам познакомиться с судьбами женщин, которых все мы видели на картинах великих художников.

Жанна Самари
Огюст Ренуар, “Портрет Жанны Самари”, 1877

В артистической семье выросла девушка с веселым и милым личиком, которое идеально подходило для амплуа “веселая служанка” (помните Гундареву в “Труффальдино из Бергамо”?) Вот раньше считалось, что Лизетта-Мюзетта это всё-таки нарочито, но в списке ролей Жанны Самари значатся, в числе прочих, Лизетта, Люсетта, Шарлотта, Маринетта, Туанетта и Зербинетта. С восемнадцати лет выступала, в двадцать пять вышла замуж, родила троих детей и даже написала для них веселую книжку “Деликатесы Шарлотты”, но всего лишь в тридцать три года подцепила брюшной тиф и умерла.

В молодости, по причине крайней бедности и некоторых изнуряющих обстоятельств, мне пришлось пойти на панель.
Собственно, это была литературная панель, но особой разницы я тут не вижу. В кругу литераторов этот заработок называется «литрабством», и ни один знакомый мне литератор не избежал этой страшной участи.
Необходимо отметить немаловажное обстоятельство: дело происходило в советском Узбекистане, в период наивысшего расцвета «национальной по форме». 
На узбекскую литературу работали три-четыре человека .Эти семижильные рабочие лошади обслуживали легион литературных аксакалов.
Изрядную часть узбекской прозы писала, извините, я.
На одном из литературных семинаров ко мне подвалил зыбкой походкой подвыпивший классик, и в порыве откровенности пожаловался, что переводчики не доносят его стихов до читателей. Плохо переводят, сволочи. Поэтому он сам написал стих. По-русски.
-Читай! – предложила я заинтересованно.
Классик сфокусировал взгляд и профессионально выпевая строчки, разрубая рукою в воздухе размер, продекламировал:
Ти - любов моя, ти - свет моя!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит!
Речах несмелая, ласках умелая,
Походка нешумная...умная-умная!
Я хочу с тобой бит, я хочу с тобой жит.
Ти -любов моя, ти - свет моя...

-Замечательно! – похвалила я. – Публикуй.
Но классик, видимо, почуял недоброе в моей усмехающейся физиономии.
-Нет, Динкя-хон! – он схватил меня за рукав. - Ти правда скажи, ти чесна скажи: недостаткя есть?
-Есть один недостаток, – сказала я честно: - По-русски «в ласках умелая» называется «б...ь».
-Какой сложни русски язык! – схватился он за голову.
Эта невинная шалость не прошла для меня даром. Через несколько дней меня вызвал к себе секретарь Союза писателей, выдающийся классик узбекской литературы, хотя и неграмотный человек. Когда-то в далекой молодости он выпасал скот на пастбищах в горах Чимгана и недурно играл на рубабе, даже получил приз на районном конкурсе народных дарований. Собственно, с этого конкурса все и началось, а закончилось шестнадцатитомным собранием сочинений в тисненом золотом переплете.
В кабинете секретаря союза сидел также мой давешний классик. На столе лежала пухлая папка, при виде которой я насторожилась.
-Ми силедим за тивой творчества, - начал бывший пастух с улыбкой визиря. - Решений ест: поручений тебе дат. Балшой роман ест, видающийся.
Мне страшно не хотелось приниматься за строительство очередной египетской пирамиды.
-Большой рахмат, Сагдулла-ака, - сказала я. – Большой, большой рахмат...Очень горда таким важным поручением...Хотя, совсем болею, вот...Печень... почки... Легкие... Желудок...
-Путевкя санаторий дадим! – перебил меня секретарь союза. – Бери рукопис. Лечис, перводи.
-Желчный пузырь, - пробовала сопротивляться я, - прямая кишка, предстательная же...
-Э! Лючши санаторий поедешь! – поморщился секретарь союза. – Дыва месяс - должен перевести...Вот Абидулла тебя вибрал, хароший характеристик имеешь, зачем много говоришь, а?..
Абидулла, трезвый на сей раз, курил дорогие импортные сигареты и важно кивал. Он приходился зятем секретарю союза.
-К сожалению, Сагдулла-ака...
-Э, слюшай! – улыбка доброго визиря спала с лица секретаря союза. – Ти - пирозаик, да? Кинига свой хочеш издават, да? Союз писателей туда-сюда поступат, литфонд-митфонд член имет, а? Зачем отношений портиш? Болшой советский литература надо вместы делат!
Он сделал отсылающий жест кистью руки, подобно тому, как восточный владыка дает знак телохранителям уволочь жертву. Абидулла подскочил, вложил папку в мои слабеющие руки и поволок меня из кабинета, на ходу приговаривая:
-Динкя-хон, ти старасса, красива пиши. Я за эта роман государственный премий получу в област литература!
Он впихнул меня в такси, сунул водителю трешку и помахал рукой:
-Денги мал-мал получишь, Союз писателей принимат буду, благодарныст буду делат. Пиши!
Тут же, в такси, развязав тесемочки папки, я пробежала глазами первую страницу подстрочника: «Солнце взошло на лазурный небо, Зулфия встал в огороде редиска копать, его девичье сердце трепещет от любви...»
Я читала и постепенно успокаивалась. Все это было привычным и нестрашным, переводилось с закрытыми глазами и левой ногою. То есть предыдущий абзац в моем окончательном переводе выглядел бы примерно так: «Едва солнце тронуло рассветную гладь неба, Зульфия открыла глаза с тревожно бьющимся сердцем - сегодня решалась ее судьба...» - ну и прочая бодяга на протяжении четырехсот страниц.
«Да ладно, - подумала я, - в конце концов, подзаработаю. Ну, Зульфия, ну, 
копает редиску! Да черт с ней, пусть копает на государственную премию, мир от этого не перевернется!»
Я листнула подстрочник дальше страниц на тридцать и насторожилась – у колхозной героини Зульфии появилась откуда-то русская шаль с кистями и вышитые туфельки, хотя по социальному статусу и погодным условиям ей полагалось шастать в калошах на босу ногу. Заподозрив нехорошее, я стала листать подряд, и – волосы зашевелились на моей голове: посреди нормального подстрочечного бреда перед моими глазами поплыли вдруг целые страницы прекрасной русской прозы, мучительно знакомой по стилю!
Дома я немедленно позвонила приятелю-филологу, человеку образованному, умному и циничному, и в смятении скороговоркой выложила ситуацию.
Он помолчал, похмыкал.
-Как ты думаешь, по стилю что это?
-Середина девятнадцатого. Может, Погорельский может, Лермонтов.
-Прочти-ка пару абзацев!
Я прочла то место, где колхозная героиня Зульфия на страстном свидании за гумном изъяснялась герою на пленительном литературном языке.
-Стоп, все ясно! – сказал мой образованный приятель-филолог.- Это Лермонтов, «Вадим», неоконченная проза. Твой Абидулла драл с него целыми страницами, как сукин сын... - он тяжело вздохнул и проговорил: - Ну, что ж...так нам и надо. Будешь переводить.
-Я?! Переводить?! Да что ты несешь! Да я устрою ему грандиозный литературный скандал, его вышвырнут из Союза писателей!
Мой приятель сказал жалеючи:
-Дура, вышвырнут – причем отовсюду – тебя. Тебя, понимаешь? Из квартиры, из поликлиники, из химчистки, из общества Красного Креста и защиты животных...из жизни!..Убогая, ты не представляешь, с кем имеешь дело...
-Как же мне быть? – упавшим голосом спросила я.
-Переводить.
-Кого?! Лермонтова?!
-Его, родимого.
-Ты с ума сошел...С какого на какой?
-С русского на советский, – жестко проговорил мой умный приятель и повесил трубку.
Горе объяло мою душу. Дней пять я не могла приняться за дело, все крутилась вокруг проклятой стопки листов. Наконец, задушив в себе брезгливость и чувство человеческого достоинства, принялась за это грязное дело.
Немыслимые трудности встали на моем пути. В сюжете романа следовало объединить восстание крестьян против зверя-помещика, под предводительством бывшего Вадима, а ныне возлюбленного Зульфии, Ахмеда, и колхозное собрание, где Зульфию премировали телевизором как лучшего бригадира овощеводческой бригады.
К тому же дура Зульфия называла Ахмеда «сударь мой», крестила его к месту и не к месту и, как истинно правоверная мусульманка, восклицала то и дело: «Господи Иисусе!», а на другой странице кричала посреди дивной лермонтовской прозы: «Вай-дод! Он приподнял край чадры и увидел мое лицо!»
Днем я, как зловещий хирург, закатав рукава, проделывала над недоношенной Зульфией ряд тончайших пластических операций, а ночью...ночью меня навещал неумолимый Михаил Юрьевич и тяжело смотрел в мою озябшую душонку печальными черными глазами.
Наконец я поставила точку. Честь Зульфии была спасена, зато моя тихо подвывала, как ошпаренная кошка.
Мой приятель-филолог прочел этот бесстыдный опус, похмыкал и посоветовал:
-Закончи фразой «занималась заря!»
-Пошел к черту!
-Почему? – удивился он. - Так даже интересней. Все равно ведь получишь за этот роман государственную премию.
Он посмотрел на меня внимательно, и, вероятно, мой несчастный вид разжалобил его по-настоящему.
-Слушай, – сказал он, - не бери денег за эту срамоту. Тебе сразу полегчает. И вообще – смойся куда-нибудь месяца на два. Отдохни. Готов одолжить пару сотен. Отдашь, когда сможешь.
Это был хороший совет хорошего друга. Я так и сделала. Рукопись романа послала в Союз писателей ценной бандеролью, и уже через три дня мы с сыном шлепали босиком по песчаному берегу Иссык-Куля, красивейшего из озер в мире.

А вскоре начался тот самый Большой «перевертуц», который в стране еще называли «перестройкой», в результате которого все выдающиеся аксакалы из одного узбекского клана вынуждены были уступить места аксакалам из другого влиятельного клана. Так что наш с Лермонтовым роман не успел получить государственную премию и даже, к моему огромному облегчению, не успел выйти в свет. 
Какая там премия, когда выяснилось, что бывший секретарь Союза писателей, выдающийся классик узбекской литературы и тесть моего Абидуллы, многие годы возглавлял крупнейшую скотоводческую мафию, перегонявшую баранов в Китай. То есть до известной степени не порвал со своей первой профессией.
Но это совсем, совсем уже другая история. Будет время – расскажу.

- See more at: http://russian-bazaar.com/ru/content/5710.htm#sthash.x09LaVt4.7bqqJwFJ.dpuf

Откровенный рассказ балерины Большого театра о молодежи 60-х, о первой любви и дружбе, о романе с Никитой Михалковым и ревности Анастасии Вертинской.

Я любила Никиту, верила, что с Вертинской у него все кончено, и простить Михалкова не смогла. Когда он позвонил, сказала: «Больше не хочу ни видеть тебя, ни слышать...»

Мы познакомились на премьере фильма «Приключения Кроша», в котором Никита сыграл одну из своих первых ролей. Ему было шестнадцать, мне пятнадцать. В Дом кино я пришла с подругой Женей, дочерью композитора Фрадкина. (Наши родители тоже дружили, мой папа, оперный певец, исполнял песни Марка Григорьевича.) Женька была заядлая тусовщица, знала всех и вся. В том числе и ребят, снимавшихся в картине, — Колю Томашевского, Андрюшу Юренева, Никиту Михалкова. Фрадкина меня к ним подвела, когда все вышли в фойе:
— Знакомьтесь, это Лена Матвеева. Будущая звезда балета.
— Учишься в хореографическом? — спросил Никита.

Один умный профессор однажды в университете задал студенту интересный вопрос.

Профессор: Бог хороший?

Студент: Да.

Профессор: А Дьявол хороший?

Студент: Нет.

Профессор: Верно. Скажи мне, сынок, существует ли на Земле зло?

Студент: Да.

Профессор: Зло повсюду, не так ли? И Бог создал все, верно?

Студент: Да.

Профессор: Так кто создал зло?

Студент: ...

Профессор: На планете есть уродство, наглость, болезни, невежество?
Все это есть, верно?

Студент: Да, сэр.

Профессор: Так кто их создал?

Студент: ...

Профессор: Наука утверждает, что у человека есть 5 чувств, чтобы
исследовать мир вокруг. Скажи мне, сынок, ты когда-нибудь видел Бога?

Студент: Нет, сэр.

Профессор: Скажи нам, ты слышал Бога?

Студент: Нет, сэр.

Профессор: Ты когда-нибудь ощущал Бога? Пробовал его на вкус? Нюхал его?

Студент: Боюсь, что нет, сэр.

Профессор: И ты до сих пор в него веришь?

Студент: Да.

Профессор: Исходя из полученных выводов, наука может утверждать, что
Бога нет. Ты можешь что-то противопоставить этому?

Студент: Нет, профессор. У меня есть только вера.

Профессор: Вот именно. Вера - это главная проблема науки.

Студент: Профессор, холод существует?

Профессор: Что за вопрос? Конечно, существует. Тебе никогда не было холодно?

(Студенты засмеялись над вопросом молодого человека)

Студент: На самом деле, сэр, холода не существует. В соответствии с
законами физики, то, что мы считаем холодом в действительности
является отсутствием тепла. Человек или предмет можно изучить на
предмет того, имеет ли он или передает энергию. Абсолютный ноль (-460
градусов по Фаренгейту) есть полное отсутствие тепла. Вся материя
становится инертной и неспособной реагировать при этой температуре.
Холода не существует. Мы создали это слово для описания того, что мы
чувствуем при отсутствии тепла.

(В аудитории повисла тишина)

Студент: Профессор, темнота существует?

Профессор: Конечно, существует. Что такое ночь, если не темнота:

Студент: Вы опять неправы, сэр. Темноты также не существует. Темнота в
действительности есть отсутствие света. Мы можем изучить свет, но не
темноту. Мы можем использовать призму Ньютона, чтобы разложить белый
свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета.
Вы не можете измерить темноту. Простой луч света может ворваться в мир
темноты и осветить его. Как вы можете узнать насколько темным является
какое-либо пространство? Вы измеряете, какое количество света
представлено. Не так ли? Темнота это понятие, которое человек
использует, чтобы описать, что происходит при отсутствии света. А
теперь скажите, сэр, смерть существует?

Профессор: Конечно. Есть жизнь, и есть смерть - обратная ее сторона.

Студент: Вы снова неправы, профессор. Смерть - это не обратная сторона
жизни, это ее отсутствие. В вашей научной теории появилась серьезная
трещина.

Профессор: К чему вы ведете, молодой человек?

Студент: Профессор, вы учите студентов тому, что все мы произошли от
обезьян. Вы наблюдали эволюцию собственными глазами?

Профессор покачал головой с улыбкой, понимая, к чему идет разговор.

Студент: Никто не видел этого процесса, а значит вы в большей степени
священник, а не ученый.

(Аудитория взорвалась от смеха)

Студент: А теперь скажите, есть кто-нибудь в этом классе, кто видел
мозг профессора? Слышал его, нюхал его, прикасался к нему?

(Студенты продолжали смеяться)

Студент: Видимо, никто. Тогда, опираясь на научные факты, можно
сделать вывод, что у профессора нет мозга. При всем уважении к вам,
профессор, как мы можем доверять сказанному вами на лекциях?

(В аудитории повисла тишина)

Профессор: Думаю, вам просто стоит мне поверить.

Студент: Вот именно! Между Богом и человеком есть одна связь - это ВЕРА!

Профессор сел.
Этого студента звали Альберт Энштейн.

88-летний Хусто Гальего Мартинес буквально живет на стройке. Он в одиночку строит свой собственный собор. 

Посвящается памяти Майи Плисецкой

«Пока она говорила, я осторожно разматывал тряпки. Под ними на ноге был слой какой-то мази и… Мне пришлось сдержать себя, не показать удивление и отчаяние…»

Читать далее