Евдокия Голицына. Художник Йозеф Грасси, 1800/1802 гг.

Хозяйка литературного салона

Портрет А. И. Голицыной. Художник А. Е. Егоров

4 августа 1780 года в семье сенатора Ивана Измайлова и его супруги Александры случилось прибавление в семействе – родилась дочь, которую назвали Евдокией. Родительской лаской она оказалось почти обделена – отец скончался, когда девочке не исполнилось и семи лет, мама прожила на три с половиной года дольше. Дуня и ее младшая сестра остались сиротами. Дуняша была отдана в семью брата отца Михаила Михайловича Измайлова, где и воспитывалась. Мать ей заменила старшая сестра Ирина (в будущем супруга небезызвестного графа Воронцова).

Михаил Михайлович с большой любовью относился к сироте, позволяя ей делать то, что заблагорассудится. Она использовала доверие дядюшки тем, что ночи напролет читала Руссо и решала сложнейшие математические ребусы. К 15-ти годам она имела блестящее образование и на всё свой взгляд. Рассуждая о вещах, которые редко интересовали девушек ее круга, могла заткнуть за пояс куда более опытных спорщиков. Пожилой дядюшка называл ее красавицей-чудачкой Авдотьюшкой.

В любимчиках у императора ходил князь Сергей Михайлович Голицын, кавалер едва ли не всех российских орденов. 

Сергей Голицын

Он был тщедушен, мал ростом, до неприличия сластолюбив и мало чем мог привлечь такую незаурядную личность, как «красавица-чудачка Авдотьюшка» - так ласково называл будущую княгиню воспитывающий ее дядюшка. Но у него было одно замечательное качество: он всегда смотрел в рот Павлу и угадывал все его желания. Князя давно пора было женить, так как он успел к тому времени заслужить репутацию известного ловеласа и сластолюбца, вот только на невесте не мог остановить свой выбор – не было настолько богатой, чтобы могла составить ему пару.

Услышав, что «девушка Евдокия» созрела для вступления в брак, Сергей Михайлович Голицын сделал все возможное для того, чтобы такой лакомый кусочек не пронесли мимо его рта. Сначала он попытался решить эту проблему самостоятельно, но несколько попыток «уломать» родню потенциальной невесты окончились ничем – слишком уж подмоченным было реноме князя. Осталось только надеяться на то, что государь подставит свое надежное плечо. Так и произошло – своим высочайшим повелением Павел I «рекомендовал» князю Голицыну обвенчаться с Евдокией Измайловой.

Ничего не мешало заключению этого брака. Разве что явное нежелание невесты связывать себя узами Гименея с «жалким и ничтожным человеком», каким она считала царского любимца. И хотя старшая сестра Ирина старалась как-то поддержать Евдокию, утверждая, что ее к замужеству никто не неволит, невеста очень эмоционально прореагировала на таинство венчания: едва к ней приблизился жених, она упала в обморок. Причем, в такой глубокий, что свадебную церемонию пришлось на некоторое время отложить. Но, в конце концов, 19-летней Евдокии пришлось сочетаться узами брака с 25-летним камергером Сергеем Михайловичем Голицыным.

Жених основательно подготовился к первой брачной ночи. Будуар, в который молодая супруга должна была пригласить законного мужа, был драпирован желтым цветом, тем самым, который так любила Евдокия. Но просвещенная девушка попросила мужа не провожать ее в будуар, а дать ей немного времени подготовиться. У Сергея Михайловича, который считал, что главное дело сделано, не возникло никаких подозрений. Он ушел в свои покои с тем, чтобы вернуться через час. Но двери будуара были закрыты. Он тихонько постучал, произнес: «Евдокия…». Но молодая супруга так и не отворила двери.

Князь не стал поднимать шум: известие о том, что ему, человеку, не знавшему отказов, показала фигу собственная жена, разлетелось бы по Санкт-Петербургу с быстротой молнии. На вторую и третью ночь все повторилось.

На четвертое утро Сергей Михайлович собрался написать письмо воспитателю Евдокии – Михаилу Михайловичу Измайлову – с тем, чтобы пригласить его к себе и покончить с этим сумасбродством жены. Но к удивлению своему он обнаружил, что ни в одной чернильнице нет чернил. А потом к князю постучался дворецкий и попросил его заглянуть в опустевший будуар – все стены и потолок были густо заляпаны чернилами. Кляксы были еще «свежие», а вот Евдокии Ивановны и след простыл.

Он пытался понять причину, из-за чего она так холодна с ним. Он заваливал ее цветами и молил об одном – вернуться в супружеское гнездышко. Но Евдокия отмалчивалась, и лишь однажды бросила незадачливому мужу: «Вы хотели жениться на мне против моей воли? Чего же вы теперь от меня хотите!». 

От дядюшки Голицына получила большое приданное – половину всего состояния, и уехала в Европу. В Европе Голицына поселилась в Париже, где давала званные вечера и обеды. Скоро о ней шумно и любопытно заговорили во французской столице. Она близко сошлась с легендарной мадам Рекамье, которая моментально пленилась несказанной живостью ума и непринужденными, истинно светскими, манерами юной петербургской приятельницы. Желая сделать подруге что-нибудь приятное, обворожительная Жюльетт познакомила княгиню с модной предсказательницей - ясновидящей, мадам Ленорман: язвительно–холодной хромоножкой, которая «ничтоже сумняшеся», в первую же встречу, предсказала улыбчивой черноволосой «Мадам рюсс» с ямочками на щеках, всю ее Судьбу и … смерть во сне. С тех пор княгиня перестала спать по ночам и ямочки на ее щеках исчезли. 

Голицына принимала по ночам весь Париж, но не ради легкого флирта. На модные «вечера – ночи» Голицыной съезжались все острословы, философы, умники и любители математики, искусства, науки. Всю ночь напролет велись в ее уютном салоне разговоры, споры, разгадывались ребусы и шарады.

…В марте 1801 года император Павел I был убит участниками дворцового переворота. С его смертью Евдокия посчитала себя свободной от всяческих обязательств и прислала князю Голицыну письмо с просьбой дать ей развод. Он, памятуя обиду и учитывая тот факт, что Евдокия очень богатая женщина, отказал ей в этом. 

Княгиня вернулась в Россию из «европейского плена» в 1801 году. Она разъехалась с мужем, но поскольку этот разрыв так не завершился разводом, которому неизменно препятствовал тщедушно-тщеславный князь, положение «ночной княгини» могло бы стать сомнительным, если бы не присущий ей в огромной мере светский такт и сдержанность. Вяземский отмечал, что, нарушив «устав светского благочиния», княгиня удивительным образом сумела сохранить свое положение в свете: «Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее».

Старики «времен Очакова и покоренья Крыма» ее, естественно, осуждали. А молодежь была целиком и полностью на ее стороне; те князья и графы, которые не перешагнули 25-летний рубеж, прекрасно понимали, что во сто крат женщину лучше завоевать, чем иметь послушную куклу в руках…

Любовь сразила Голицыну наповал, когда она встретила 25-летнего князя Михаила Петровича Долгорукого, человека, которым гордилась не только его семья, но и вся Россия. 

Михаил Долгоруков. Миниатюра П. Э. Рокштуля

Третий сын генерала от инфантерии князя Петра Долгорукого еще в 16-летнем возрасте участвовал в Кавказском походе графа Валериана Зубова, сражался в полку старшего брата в Персии, потом служил в Грузии, в 17 лет был уже капитаном, а в 20 лет – полковником.

В начале 1800 года князь был отправлен в Париж в свите генерала от инфантерии графа Спренгпортена. Красивый и всесторонне образованный, тогда еще подполковник, он был очень остроумен, галантен и учтив, особенно при обращении с дамами. Очень скоро он стал всеобщим любимцем самых значительных салонов Парижа. Долгоруков пользовался восхищением первых дам французского двора – его ценили Жозефина Бонапарт, Каролина Мюрат и г-жа Стааль.

В 1805 году князь, выполнив поручение императора в Берлине, успел к битве под Аустерлицем. Здесь он был ранен пулей в грудь навылет, не покинул поле боя и заслужил орден. Всю свою короткую жизнь Михаил Петрович блистал не только в светских салонах, но и на поле боя, и считался одним из самых бесстрашных офицеров.

Страсть Голицыной и Долгорукова была настолько всепоглощающей, что Евдокия написала мужу, прося у него разрешение на развод. Но Сергей Михайлович, памятуя прежние обиды, развода жене не дал. Тогда она назло законному супругу и всему свету, открыто начала жить с Михаилом Петровичем, рассчитывая на то, что со временем все образуется.

Но их счастье было так коротко. Встречались они не очень часто: все более-менее крупные сражения того времени не обходились без участия князя. Бесшабашность Долгорукого на поле боя не могла продолжаться очень долго. 15 октября 1808 года шведское ядро пронзило князя насквозь. Такое ранение было несовместимо с жизнью. Евдокия Ивановна была безутешна. 

С тех пор Евдокия Ивановна не влюблялась ни в кого, хотя многим внушала любовь, даже едва ли не поклонение. Но, как заметил Вяземский, «до какой степени сердце ее, в чистоте своей, отвечало на эти жертвоприношения, и отвечало ли оно, или только благосклонно слушало, все это остается тайною».

Евдокия Ивановна Голицына навсегда предпочла «пищу ума», стремясь стать одной из самых образованных женщин, занимаясь, по примеру французских маркиз 18 века, политикой, философией и точными науками.

Князь Петр Андреевич Вяземский, много лет спустя, писал о ней: «При всей своей женственности, которою была она проникнута, она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками. Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного более или менее каждой женщине так называемого кокетства». 

И замечал далее с проницательностью истинного ценителя женской красоты: «Княгиня была очень красива, и в красоте ее выражалась своя особенность. Она долго пользовалась этим преимуществом. Не знаю, какова была она в первой своей молодости; но и вторая и третья молодость ее пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Черные, выразительные глаза, густые темные волосы, падающие на плеча извивистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная: придайте к тому голос, произношения, необыкновенно мягкие и благозвучные – и вы составите себе приблизительное понятие о внешности ее. Вообще красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнее греческое изваяние. В ней ничто не обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, скорее ленивое, бесстрастное». 

Дом ее, на Большой Миллионной, отличался изысканным изяществом и строгостью отделки, так что в салон ее входили скорее, как в храм, принимающий только избранных. Сама хозяйка всем напоминала некую древнюю жрицу, имея пристрастие к особым нарядам свободного античного покроя, принципиально пренебрегая ухищрениями современной моды. Французская актриса Луиза Фюзиль, посетившая ее салон в 1806 году, вспоминала: «Княгиня, в знак особого ко мне расположения, спустилась несколько раньше, чем обычно. Я нашла, что портрет, который мне нарисовали, отнюдь не преувеличивал ее красоту. Прекрасные волосы, черные, как смоль, такие шелковистые и тонкие, падали локонами на приятно округлую шею; необычайно выразительное лицо было полно очарования: в фигуре и походке ее, весьма грациозной, была какая-то мягкая непринужденность; и когда она поднимала свои огромные черные глаза, у нее был тот вдохновенный вид, который придал ей Жерар в одной из своих прекрасных картин, где она была изображена. Когда я увидела ее в саду, она была одета в индийское кисейное платье, которое изящно драпировало ее фигуру. Она никогда не одевалась так, как другие женщины; при ее молодости и красоте эта простота античных статуй шла ей, как нельзя более». 

С 1812 года салон Голицыной принял особое направление: здесь собирались многие будущие декабристы, в частности братья Сергей и Николай Тургеневы, здесь велись острые политические дискуссии, в которых активно участвовала и сама хозяйка. События 1812 года вызвали в обществе особый патриотический подъем, и княгиня Голицына ознаменовала свою принадлежность «русской» партии, явившись в Москве на бал в Благородной собрании в сарафане и кокошнике, оплетенном лаврами, - этакой «возрожденной Марфой Посадницей», по выражению Вяземского. Представление о благе России у Голицыной связывалось с необходимостью введения новой конституции, которая гарантировала бы права и свободы граждан. В 1815 году она даже составила записку, в которой изложила собственные взгляды. Пушкин и А. Тургенев позже любили с некоторой иронией называть ночную княгиню «constitutionelle» (конституционной). 

Пушкин познакомился с княгиней Голицыной как раз в то время, когда ее салон приобрел явно политическое направление. 

В первый раз он встретился с ней в доме Карамзиных осенью 1817 года и сразу же ею увлекся. В декабре 1817 года Карамзин писал Вяземскому в Варшаву: «Поэт Пушкин... у нас в доме смертельно влюбился в Пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви». Но в последнем Карамзин ошибался: 30 ноября появилось стихотворение Пушкина «Краев чужих неопытный любитель», посвященное Е. И. Голицыной. Нетрудно заметить, что оно отличается от традиционного любовного послания главными смысловыми акцентами. Образ княгини Голицыной выстраивается в необычном контексте: он соединен с гражданскими добродетелями. Юный поэт через Голицыну открывает для себя после многолетнего французского воспитания новый и неожиданный облик отечества, воспринявшего дух просвещенья идеалы гражданской свободы. Поэт принял в этом послании тот тон, который был свойственен салону Евдокии Голицыной. 

Пушкин писал ей, изысканно пряча за строками мадригала волнение, еще непонятное для него самого: 

Простой воспитанник Природы,
Так я бывало воспевал
Мечту прекрасную Свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же? ... слабый человек!..
Свободу потеряв навек,
Неволю сердцем обожаю. 

Княгиня понимала восторженную пылкость совсем юного сердца, но сумела придать своим отношениям с Пушкиным, только что вышедшим из Лицея, но знаменитым Поэтом, особый шарм и оттенок непринужденности, который никогда не дает повода злостным сплетням и досужей болтовне. 

Дядя поэта, Василий Львович Пушкин, при встрече с княгиней в Москве, в 1818 году, писал Вяземскому о том, что услышал от нее: «Племянник мой Александр бывал у нее всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предобрый и преумный». 

Она принимала его восторженное поклонение с тем же чуть ленивым спокойствием, которое ей было свойственно. Какая-либо фамильярность в их отношениях была невозможна совершенно. Нужна ли она была Пушкину, для которого иной раз воображение и игра ума значило больше, нежели все остальное? Он и называл ее иногда - Музой, но она воспринимала это больше как шутку, зато любила проводить время за разговорами с ним, ибо у него всегда были «тысячи забавных, дерзких и умных, историй в голове». 

Позже, когда поэт впал в немилость, мудрая и решительная княгиня, имевшая доступ к царскому двору, да и к самой Императрице Елизавете Алексеевне, весьма благоволившей молодому гению России, неустанно хлопотала о смягчении его участи, напоминая Государыне о нем то в разговорах, то запискою, то при встрече. 

Пушкин, зная о неусыпном внимании к нему «Княгини Ночи», благодарил Евдокию Ивановну то в строчках писем к друзьям, зная, что те передадут - непременно, то в осторожных записках. 

7 мая 1821 года он писал Тургеневу из Кишинева, что вдали от камина княгини Голицыной можно замерзнуть и под небом Италии. А в 1824 году через него же передал ей привет: «Обнимаю всех, то есть весьма немногих, целую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной, constitutionelle ou anticonstitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte» (фр.: конституционной или антиконституционной, но всегда обожаемой, как свобода). 

Но самой дорогим, изысканным подарком для прекрасной и умной Женщины стали теплые, искренние и совершенные, несмотря на юношескую горячность, строки: 

Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,,
Я говорил: в отечестве моем
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина - не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел -
Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с Отечеством моим. 

А. С. Пушкин «Кн. Е. И. Голицыной» 1817 г. 

Пушкин неоднократно встречался с Голицыной и после возвращения из ссылки. 

Последнее его посещение ее салона, о котором известно, относится к 1835 году. 

После восстания декабристов, когда надежды на гражданские свободы в России, рухнули, княгиня Голицына отошла от своей политической активности. Ее внимание поглощали науки метафизические, что современникам казалось несколько странным и даже смешным. Мнение современников резко выразил Вяземский. Он не взялся ответить на вопрос, была ли в действительности умна княгиня Голицына, ибо полагал, что свойство женского ума - это пассивность, способность скорее усваивать и принимать чужие мысли, чем производить свои собственные. Поэтому к занятиям княгини «науками головоломными» он, как, видимо, и большинство, относился с иронией: «Еще позднее и в последние годы жизни своей княгиня пустилась в высшую математику, соединенную с еще высшею метафизикою. Эти занятия признавала она каким-то наитием свыше. Она никогда к ним не готовилась и разрешала многотрудные задачи, так сказать, бессознательно и неведомо от себя». 

Вяземский намекает, что, издав в Париже несколько брошюр на соответствующие темы, княгиня была обязана своим успехом скорее своему титулу и состоянию, чем научным знаниям. Очень позабавила современников и история долгой борьбы княгини Голицыной с министром П. Д. Киселевым, который внедрял посадки картофеля в сельских общинах России. «Ей казалось, - писал тот же Вяземский, - что это нововведение есть посягательство на русскую национальность, что картофель испортит и желудки, и благочестивые нравы наших искони и богохранимых хлебо и кашеедов». 

Немецкий дипломат Варнгаген фон Энзе записал в своем дневнике один из таких эпизодов, когда она решила вступить в полемику с выдающимся немецким философом Шеллингом: «1843, 22 декабря. Какая-то приезжая, княгиня Голицына, посылала за Шеллингом с требованием сделать ей «une courte exposition de son systeme» (фр.: представить краткое изложение своей системы). Когда тот приказал извиниться нездоровьем, то был призван или прислан один из его адептов. Услыхав от него какой-то кощунственный отзыв, княгиня вскричала: «Ah! Quel blaspheme (фр.: Ах! какое кощунство!) и снова послала за Шеллингом, чтобы доказать ему его заблуждение и сообщить свою собственную, более истинную систему. Студенты смеются и над княгиней, и над Шеллингом». 

В некоторой мере княгиня Голицына явилась в России провозвестницей женской эмансипации, на свой лад отстаивая право слабого пола на государственную и политическую деятельность, интеллектуальный поиск, научное дерзание. 

Ее сравнивали с хозяйками блестящих французских салонов - мадам де Сталь и мадам де Рекамье. Но сочинения Голицыной безвозвратно забыты, ее научных идей никто всерьез не изучал. 

К своему сорокалетию княгиня сделала себе небольшой «подарок». Ее формальный супруг, князь Голицын, решил вдруг… вступить в брак с молодой и очаровательной фрейлиной Александрой Россет. Забыл, должно быть, что по собственной же воле до сих пор состоит в законном браке. Но когда попросил княгиню о разводе, услышал в ответ ледяное «нет» и оказался предметом насмешек обеих столиц.

В 1835 году на французском языке опубликовано исследование Голицыной «Анализ силы». Этот труд увенчал ее многолетние занятия математикой под руководством знаменитого профессора Михаила Остроградского. Редчайший случай для того времени, чтобы женщина написала и издала сочинение подобного рода.

Именно она обратилась к русскому дворянству с предложением воздвигнуть в Москве памятник в честь избавления России от иноземного нашествия: «Россияне, не упиваясь ядом злобы, задушили в сердце империи своей гидру… Такая слава превыше всякой славы… Да сохранит нас Бог от внутренних неустройств, и тогда никакая иноземная власть не сможет поколебать нашего могущества…».

Последние годы своей жизни Авдотья Голицына провела в Париже… Она продолжала писать книги: по философии и литературе, которые в России остались незамеченными, как и вышеупомянутое математическое исследование. 

Княгиня Евдокия Ивановна Голицына умерла 18 января 1850 года, в своем петербургском особняке на Большой Миллионной. Похоронена княгиня в Александро-Невской лавре, рядом с могилой князя Михаила Петровича Долгорукого. На мраморной плите памятника выбита надпись, сочиненная ею самой: «Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского».

4 августа 1780 года – 18 января 1850 года 

chtoby-pomnili.com