Я утратил чувство ориентации в окружающем и стал неконтактен. И никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи.
Я близок к умопомешательству от газетной вони, и почти плачу, случайно услышав радио или наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя.
Нет ничего страшнее передышек. Стоит хоть на день выйти из суеты работы и задуматься, как охватывают ужас и отчаяние.
Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернёмся к этой блевотине. Даже в самые обнадёживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение и мы с рыданием припадём к гниющему трупу.
Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте.
Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, её слабой тени.
Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять — никаких нравственных запретов, никакой ответственности — детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль.

Юрий Нагибин, 1969 г., из дневниковых записей

P.S. Вновь, как и в сталинские времена, государственная идея оказывается важнее человеческой жизни, вновь по-своему, но неотвратимо происходит переваривание человека государством. Соком, в котором переваривается человек, становится государственное вранье, выдаваемое за истину в последней инстанции. В результате вместо человека мы получаем особое существо, которое относится скорее к животному миру — им руководят страх, чувство принадлежности к своему стаду и преклонение перед культом силы. Удивляться этому возврату в прошлое нечего: там, где разгромлен просвещенный генофонд, рецидив тоталитаризма неизбежен.