Есть несколько слов, значение которых не может быть описано иначе, чем через индивидуальный опыт. Который обычно настолько индивидуален, что объективация данных значений (пришпиливание их к какому-нибудь культурному образцу) происходит обычно с большими смысловыми потерями, чаще всего фатальными. Я хочу сказать, что попытка описать индивидуальный опыт, сделавший индивиду понятным слово, например "счастье", обычно обречена на мучительный подбор слов, каждое из которых так или иначе коррелирует с какой-то культурной нормой - и чем больше коррелирует, тем меньше индивидуального остается в этом описании.

Таковы слова "любовь", "дружба", "горе", "счастье". Многочисленные культуры предлагают еще более многочисленные образцы того, какие значения могут быть у этих слов. Значения, в свою очередь, выражаются словами, которые "привязаны" к данному образцу стереотипно. Ну, например, есть представление о дружбе как о "настоящий друг всегда подставит плечо" (или что-то в этом роде, что-то такое гитарно-костровое). То есть существует некая цепочка слов, в данном культурном контексте образующая ассоциативный хвост слова "дружба". Даже если это последнее не употреблять, а просто расположить эти слова через запятую, то ассоциация с искомым стереотипным значением возникнет сама собой: "плечо", "рядом", "на выручку", "всегда", "пополам", "крепость", "верный", "помощь" и т.д. В этом дискурсе друг осознается просто-напросто как некая Помогающая Сила, и в ее безотказности и есть суть. Если откажет в помощи - то сразу никакой не друг, а - Предатель. Другое определение дружбы - интеллигентско-снобское - объективируется через такую цепочку: "понимание", "обсуждать", "ночи напролет", "интересно", "обо всем" и пр. В таком понимании идеи Помощи вообще нет - люди могут дружить десятилетиями и ни разу не обратиться друг к другу ни с какой просьбой, но ограничиваясь исключительно беседами, считать себя лучшими друзьями - именно потому, что один собеседник интересен и понимает другого, и отчасти через противопоставление "непонимающим", то есть подавляющему большинству. Есть милый моему сердцу стереотип дружбы как совместного приключения: "болтаться", "ржать", "передряги", "вспомнить на свалке" и пр. Чаще всего такого рода понимание дружбы случается в молодости и описывается впоследствии с исключительно добрым чувством, начисто лишенным драматической напряженности самой моей нелюбимой цепочки: "лучший", "знает обо мне все", "навсегда", "полностью доверять", "делиться", "совет" и пр.

Субъективное переживание обычно гораздо богаче стереотипа, но описываясь словами, которые хотя бы за самый хвостик значения могут быть привязаны к словам из Цепочки, - с жуткой неотвратимостью поглощается стереотипом, как черной дырой. Так, стоит только сказать, что такая-то отлично тебя понимает, как ее тут же запишут в твои подруги (а то и лучшие), хотя лично ты ничего подобного в виду не имел.

Чего-то преамбула затянулась ))) На самом деле я хотела о счастье. К несчастью, оказавшемся в числе бедных слов, волокущих на себе этот мертвый груз обессмысленных своей повторяемостью цепочек.

Как описать счастье? как сделать понятным то, что чувствуешь, когда чувствуешь себя счастливым? бедное слово тащит на себе "понимание", "любовь", "богатство", "детей", "здоровье", "родителей", "душу", "успех" и еще кучу разнообразной хрени. И по ... назовем его так - макропозицированию слова "счастье" в массовом сознании можно сделать вывод о его, массового сознания, состоянии.

Например, были времена, когда быть счастливым было не то чтобы немодно, но... не принято. Жизнь воспринималась как подвиг, как соревнование, как борьба с трудностями. Именно они (трудности и борьба) подлежали обсуждению, именно проблематика, от повседневной до цивилизационной, была дискурсообразующим фокусом внимания. И в самом деле, когда даже покупка детской коляски оказывается серьезной задачей, представление о счастье отодвигается на задворки сознания как не самое актуальное.

Мне кажется, советские люди не умели быть счастливыми (как не умели многого другого: например, понимать деньги) просто потому, что фокус их внимания сосредотачивался на многочисленных "неполадках". Точнее выражаясь, советские люди не научились осознавать счастье, рефлексировать и формировать его - и страстно возжаждали образца, стереотипа, какой-нибудь короткой цепочки, заполучив из которой все, можно было бы хотя бы считать себя счастливым - хотя бы потому, что "есть все, что нужно для счастья".

Официальная доктрина счастья как-то не очень коррелировала с повседневностью. Счастливый советский человек предлагался как "активный общественник", "друзья и коллеги", "уважают на работе", "крепкая ячейка общества" и пр. Весь этот набор фигурировал обычно в газетных статьях о передовиках производства, заканчивающихся обычно словами передовика: "И когда я смотрю, как <здесь результаты труда>, я счастлив". Даже если передовик производства не врал, особого доверия ему не было. Не станешь же, в самом деле, всю жизнь пялиться на результаты своего труда - тем более что они зачастую отсутствуют - а счастливым-то хочется быть всю жизнь.

И счастье советских людей потащило на себе "квартиру", "машину", "дачу", "жену/мужа", "детей" и "здоровье". Это было такое почти недостижимое счастье. К нему можно было стремиться всю жизнь. Поэтому возникла еще одна, более прагматичная цепочка: "достать дефицит", "выйти удачно замуж", "съездить на море" и прочая пошлятина, от которой зубы сводит.

Счастье советского человека маркировалось появлением в его жизни чего-то нужного, чего ему "не хватало для счастья" и получение чего было сопряжено с большими трудностями. То есть иначе чем через преодоление трудностей счастье не осознавалось.

Советское общество подошло к реформам с тремя неумениями: оно не умело зарабатывать деньги, понимать деньги и быть счастливым. Может, неумений было больше, но эти - самые главные. О деньгах я попозже напишу, а неумение быть счастливыми иначе чем через преодоление трудностей - трудности и породило. Да такие, что когда постсоветским людям твердо (тверже некуда) пообещали, что таких трудностей больше не будет, они почувствовали себя счастливыми и готовыми голосовать за это всю оставшуюся жизнь.

Время реформ вспоминается как тяжелейший опыт наученной беспомощности. Советское время было долгим, и каждый советский человек так или иначе знал, что нужно делать, чтобы побыть счастливым хотя бы недолго - получить что-то, преодолев трудности. Ельцинские реформы были относительно коротким периодом, в течение которого активность людей по преодолению трудностей постоянно натыкалась на их же собственную некомпетентность в этом странном полурыночном-полукриминальном мире, на дефолты и на пиар-технологии. Иными словами, трудности стали слишком запредельными, а результат их преодоления слишком непредсказуемым, чтобы оценивать это время как счастливое.

Радовалась только молодежь, которой стало можно получать несколько высших образований одновременно, делать карьеру с первого курса, получать гранты и ездить за границу. Для многих ныне тридцати-тридцатипятилетних ельцинское время ассоциируется с самым настоящим счастьем - на материальные трудности по молодости внимания особо не обращаешь, а вдруг распахнувшиеся горизонты с лихвой компенсируют то, что твой завтрак является одновременно и обедом, и ужином. Тем более что очень скоро в твоей жизни появляется и второй завтрак и ланч, и файф-о-клок, и черта в ступе. Но все равно дело не в них, а в энергии свободы и самостоятельности, которая и делает счастливым.

Счастье этого поколения стали составлять "успех" (о этот успех, сколько душ на его счету), "знания", "самостоятельность", "открытое общество" (вездесущий Сорос изобрел отличный брэнд), "свобода", "экспириенс" и прочее. Многие из них до сих пор так объективируют счастье и потому несколько охуевают от того, что теперь такое понимание счастья в России вдруг стало сопрягаться с некоторыми проблемами.

За более молодых взялись средства массовой информации и рекламы (я теперь так их буду называть). Настала эра гламура. Я о ней уже писала и повторяться не хочу. Идентификация себя с рекламным образом стала составлять сферу счастья тех, кто не может смотреть на себя иначе, чем глазами того, кто смотрит тот же рекламный ролик. Таких очень много.

Стало модно быть счастливыми. Хвастовство и показуха получили даже свои этикетные нормы. Но счастье еще не стало нормой социального дискурса. Оно по-прежнему является чем-то отклоняющимся от нормы - в российских культурах настолько глубоко укоренена идея страдания, терпения, преодоления трудностей, что даже генерация гламура лезет к своим бриллиантовым вершинам, сцепив зубы и плача в подушки. Иначе как-то не принято.

Уф. Я аффтар. Жалко, что мне не платят построчно.