Все люди вокруг кому-то принадлежат и это, по правде, гораздо страшней ножа. Мой личный котёл, персональный – при жизни! – ад. Никак мне его не покинуть, не убежать. Сижу, в одиночество впаяна тишиной – единственный нужный, конечно, совсем не мой, но делает целой, счастливой, такой живой – пусть даже не стану «той».
Мы с ним абсолютные, страшные дураки. Я редко, недолго касаюсь рукой руки, но всё же узнала, как губы его мягки, шепчу: «Ну давай же, на казнь меня обреки». Он слышит мой шёпот, целует опять в висок. Читаю во взгляде: «Прости, что я так жесток». Мне, глупой, наверное, это бы был урок – да вот, к сожаленью, в который уж раз не впрок.
Я помню прекрасно, кому он принадлежит, с кем хочет и будет, наверно, до смерти жить, но образ его словно намертво в сердце вшит, и значит, увы, невозможно не дорожить.
А чувство вливается в душу почти что год, и страшно бывает: вдруг это меня убьёт? Да тут хоть умри – только он ко мне не придёт. С такими бессильны и внешность, и приворот… Я вовсе не ведьма, ночами не ворожу: не делаю зелий, не сыплю с руки кунжут. Поэтому, может быть, в жизни такая жуть – что лишь я одна никому не принадлежу.
Владислава Рукавишникова
