Можно тебя на пару ночей?
Можно на пару снов?
Тёплыми пальцами на плече, солнцем, что жжёт висок.
Тенью, проникшей в дверной проём, правом на поцелуй,
спешно украденный под дождём из острых взглядов-пуль.

Можно тебя на короткий вдох,
выдох, мурашек бег?
Время плести из мгновений-крох, стряхивать с шапки снег.
Общими сделать табак и чай, поздний сеанс в кино.
Петь под гитару, легко звучать музыкой общих нот.

Можно тебя в неурочный час,
в самый отстойный день?
Куртку неловко стащив с плеча, молча отдать тебе.
трогать ботинком осколки льдин, времени сбросив счёт.
По переулкам пустым бродить до покрасневших щёк.

Можно тебя на недолгий срок
в комнате для двоих?
Следом руки украшать бедро, выстроив ровный ритм.
Звёзды ловить, захватив балкон, кутаясь в темноту,
и перекатывать языком вкус твоих губ во рту.

Можно тебя, крепко сжав ладонь,
вывести за порог?
Выменять скучно-спокойный дом на пыль больших дорог.
Взять напрокат развалюху-додж и превратить в постель.
Громко смеясь, выносить под дождь жар обнажённых тел.

Можно тебя приучить к себе
и приручить тебя?
Мнению, обществу и судьбе бросить в лицо снаряд.
Делать лишь то, от чего в груди будет пылать пожар,
юными, смелыми обойти весь необъятный шар.

Можно тебя без тревог и мук,
без бесполезных фраз?
Знаешь, я всё говорил к тому:
можно тебя сейчас?

Джио Россо

cегодня в полночь на перекрестке,
где Веге встретился Альтаир,
я буду ждать тебя. Целый космос,
дрожит и тонет в моей любви.
дай угадаю - ты будешь в белом,
в руках - букет полевых цветов.
ты будешь нежной, смешной и смелой,
и пахнуть вишнями и весной.
мы зашагаем с тобой по звездам,
сминая пятками млечный путь.
и горько-сладкий подлунный воздух
нас поцелует в гортань и грудь.
и будут мимо лететь кометы,
хвостами вмиг разрезая тьму.
а под ногами - Земля и лето,
и за руку я тебя возьму.

мы забежим погостить к Авроре,
прядущей звездное полотно,
монетки бросим в большое море,
зайдем в космическое метро.
нас понесет желтоглазый поезд,
минуя Дубхе и Алиот.
и ты несмело глаза прикроешь,
подставив теплый и мягкий рот.
и будут пальцы гулять по коже,
и сладкой вишни медовый вкус.

но кто ты?
мы не знакомы, все же.

4:30,
и я
проснусь.

*
я помню частности: кожа, губы,
ключицы, скулы, неловкость рта.
и как магнитом к себе тянула
твоя небесная красота.
твои ладони со вкусом стали,
галактики посреди ресниц.
как трещины на стекле сдвигались,
ломаясь и превращаясь в птиц.
мираж, придуманный пьяным мозгом,
а может, демон, крадущий сны?
твой город, голос, страна и возраст,
ответь мне - кто ты?
да кто же ты?

ты исчезаешь с рассветной дымкой,
под трель будильника в тишине.
и только ласковая улыбка,
лишь это - то, что осталось мне.
так больно, страшно и безнадежно -
секундой раньше держать в руках,
секундой раньше - касаться кожи.
но утро все превращает в прах.

и снова в полночь, на перекрестке,
у автострады других миров,
я жду тебя.
я одет неброско,
в руках букет полевых цветов.

ты незнакомка,
ты - страсть и нежность,
ты - тяжесть в сердце и боль в груди.

я просыпаюсь с пустой надеждой
в реальном мире
тебя найти.

Джио Россо

…Я обменял спокойный сон на невесомый поцелуй. Пока ты в комнате со мной — целуй меня, целуй, целуй…
Целуй меня, пока темно, пока зашторено окно, под звуки старого кино, под всепрощающей Луной. Когда на нас глазеет Мир, в троллейбусах, такси, метро, под осуждением людским, под брань старушек, гул ветров. Под визг клаксонов, вой сирен, под грохот скорых поездов, прижав ладонь к дорожкам вен, не позволяя сделать вдох, к моим обветренным губам прильнув и затопив собой. Пускай в висках гремит тамтам, я знаю: так звучит Любовь.
Целуй меня, когда я слаб, когда я болен и простыл, когда тоска из цепких лап не отпускает, и нет Сил. Когда я выхожу на след, когда выигрываю бой, под шёпот старых кинолент, под песни, что поёт прибой.
Пусть за порогом бродит чёрт, пусть порт покинут корабли, пусть будет хлеб и чёрств, и твёрд, и гравитация Земли исчезнет, Мир затянет льдом, застынут стоки медных труб, мы будем греть друг друга ртом, дыханием с замерзших губ.
Пусть солнце плавит небосвод, и пусть болит, и пусть грызёт.
Я поцелую — всё пройдет.
Ты поцелуешь — всё пройдет…

© Джио Россо

я виноват во всём, я виноват заочно, в каждой войне и бойне, в каждой чужой беде. в том, что палящий день зябкой сменился ночью, в том, что колючий свитер, в том, что просрочен хлеб. это из-за меня слякоть и непогода, пробки в час пик, простуда - всё по моей вине, падают самолеты с синего небосвода, сходят составы с рельсов, люди горят в огне.

я виноват во всём, так повелось с рожденья, призраком, тварью, тенью, я приносил беду; мать покидала дом, хлопнув с досадой дверью, брат расшибал колени, мрак оживал в углу. в каждой пропавшей книжке, в каждом пятне на платье, в треснувшей каждой чашке был виноват лишь я. я умерщвлял цветы, даже не смея рвать их, словно бы источая кожею самой яд.

я виноват во всём: в том, что тебе не спится, в том, что твой чай с корицей в чашке давно остыл. это из-за меня у златокудрых принцев сломаны колесницы и сожжены мосты. это моя вина - что ты сломала ноготь, и порвала колготки, и провалила тест. брось меня и ступай, в церковь, молиться Богу. не приближайся если не надеваешь крест. я навредил тебе и заразил несчастьем, я превратил в кошмары светлые прежде сны.

сгинь, погаси свечу, (свет для меня опасен),
дай же мне захлебнуться в чувстве своей вины.

© Джио Россо

смотри, какая здесь темнота — луна под бархатным колпаком. скривив невесело угол рта, умело травишься табаком. вокруг отличнейший антураж: промозглый ветер, противный дождь. и кожа щёк до того бела, что мнится, тронешь — как лист прорвёшь. давай, соври, что ты камень, сталь, что ты не сломлен, не слаб сейчас. и что не липнет к тебе печаль, как к материнской груди дитя. за ворот свитера льёт вода, стекает прямо на теплый бок, а в пальцах, что холоднее льда, трясётся спичечный коробок. и где-то там, в глубине зрачков, где волны плещутся о гранит, сигналом бедствия, громким SOS, твой внутривенный огонь горит.
так замечательно быть для всех, одним за всех, за тебя — никто. ты отгоняешь, как муху, смех, предпочитая лежать пластом. и рухнет небо, и рухнет мост, в конечном счёте, так рухнешь ты. шагай по городу, мистер Фрост, тащи на тросе припай и льды. пусть ''как бы'' хочется теплоты, и ''как бы'' хочется стать водой, но за кулисами мрак и стынь, и ты подмостков гнилых король.
смотри, какая здесь темнота — куда черней твоего пальто. огромный город шуметь устал, гоняет тени в пустом метро. а ты, дружище, ещё дитя, не ровня тяжести вековой. запомни: всё на земле — пустяк, пока ты жив и стоишь прямой. беги легко мимо грубых фраз, насмешек колких, чужой молвы, и мимо тех любопытных глаз, что кожу скальпелем с головы. достань огонь из глубин зрачков, вспоров алеющий капилляр, и растопи ледяной покров, свой айсберг-груз подари морям. стань крепче, звонче, ещё сильней, не верь бессмысленной болтовне, и вопреки беспроглядной тьме, иди по солнечной стороне.

© Джио Россо

Привет, молодые и глупые, смешные, босые и пьяные. Идущие стаями, группами, и те одиночки упрямые, что мечутся между высотками, скрывают глаза капюшонами, пытаются быть беззаботными, но курят ночами бессонными. Привет, дети солнца и воздуха, потомки известных мечтателей, рожденные вспышками космоса, в утробе галактики-матери. Беспечные, хрупкие, колкие, с щеками, от холода красными, с забитыми книжными полками, с глазами тревожно-опасными.
Привет, я пишу из столетия, где дальние тропы исхожены, где были открыты созвездия, на ваши совсем не похожие. Где Марс обустроен жилищами и можно экспрессом до Ригеля. Где нет ни святого, ни нищего, где деньги не цель и не двигатель. Здесь нет ни войны, ни оружия, здесь бомбы в музеях истории, секреты не нужно выуживать со вражеской территории. Здесь, в мире, обретшем гармонию, мы смотрим на вас, наше прошлое, на Землю, что бьется в агонии, чье сердце больно и изношено. На атом, на нефть, на правителей, на всех подневольных и страждущих, на вечно обманутых зрителей, на новости, лгущие каждому. На тех, кто оторван от берега, на брошенных и на предателей. На женщин, что бьются в истерике, на слезы, что пролили матери. На мальчиков, пулями скошенных, на плоть, испещренную ранами. Мы смотрим на вас, наше прошлое, больное, безумное, странное.
Привет. Не печальтесь о сказанном, не стоит твердить о напраслине. Проснитесь однажды, и разом, вы сделайте что-то прекрасное. Идите с улыбкой без горечи, сердечному голосу следуя, бегите, хватаясь за поручни, по лестницам, страха не ведая. Дышите дорогой и странствием, желанием нового, светлого, ночами, закатами красными, весной, что пропахла запретами. И верьте в себя до последнего, толпу оставляя за спинами, не делайте жизнь трагедией, пустячную грусть культивируя. Провалы, проколы, падения, примите с буддистским спокойствием. И прочь отметайте сомнения, берите тяжелое, большее. И вы, молодые и глупые — создатели, мира строители, кричите о радости в рупоры, носите победы на кителях. Влюбляйтесь, целуйтесь, безумствуйте, ведь в ваших руках настоящее. Не пользуйтесь ложной презумпцией слепой невиновности спящего, что сном объясняет бездействие, держитесь другой траектории: стихами, аккордами, песнями, пишите, творите историю.

© Джио Россо

Я расскажу тебе сказку о человечности, сказку о вечности я тебе расскажу. Небо качает звезды ладонями млечными, тихо ползет по облаку желтый жук. Мир на планете зиждется на неравенстве долларов, евро, юаней, рублей и вон.
Дженнифер Джонс не родилась неправильной.
Были неправильны мистер и миссис Джонс.
Школьная жизнь похожа на горки американские: завтра — падение, ну, а сегодня — взлёт. Ссадины на коленях заклеив пластырем, Дженнифер Джонс поднимается и идёт. Форма в пыли и юбка совсем измятая, драка сегодня со счетом четыреноль. И синяки расползаются темными пятнами, очень непросто быть на Земле другой. Ей не нужны ни платьица, ни косметика, лучше с мальчишками бегать бы по двору. Галстук носить, лениво считать созвездия, да у соседки выкрасть бы поцелуй. Как ей ходить, задыхаясь, цепляясь рюшами? Складывать губы восторженной буквой «о»? Если машинки были ее игрушками, а от нарядных кукол несло тоской.
И когда мать приходит из школы, гневная, («знаете, Вашей дочери нужен врач»), от ее крика мелко трясутся стены, и превращается в хрипы надрывный плач. Хватка отца безжалостная и цепкая, и на щеке от пощечины красный след. Каждое слово падает камнем, центнером, быть храбрым воином трудно в пятнадцать лет.
Только приказ родительский был не выполнен — у пациента под ребрами пустота. То, что сломалось — не склеить, да и не выпрямить.
Дженнифер Джонс делает шаг с моста.
Саймону Ли семнадцать — года тяжелые. Клёпки на куртке, да в глотке горчит табак. Вместе с друзьями опять прогуляли школу, тяжесть гитары лежит на его руках.
Взрослые всё решили — он будет доктором. Важный хирург, и в банке солидный счет. Будет квартира с большими стеклянными окнами, вид на красоты города круглый год.
Как объяснить им, что тошно от анатомии, от вида крови крутит узлом живот. Он живет музыкой. Он дышит ей и в ней же тонет, по вечерам в замшелом кафе поет.
«Брось эти глупости». Только вот «бросить глупости» — как на живую из сердца извлечь мечту. И, задыхаясь от чьей-то душевной скупости, Саймон под кожу вонзает себе иглу.
Нет ничего страшнее, чем быть незамеченным. Так страшно вырасти и потерять свой путь. Я расскажу тебе сказку о человечности, ты расскажи ее детям. Когда-нибудь.
Каждый ребенок, чье сердце разбито взрослыми, и на чью шею Смерти легла коса, за крышкой гроба становится (вровень с звездами), рыцарем божьим в шёлковых небесах.

Джио Россо

Прошлое — это прекрасно, моя Мари,
только с собой его, милая, не бери.
Лучше оставь его в бабушкином сундуке,
или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке,
что ты несешь за плечами, его не храни,
слишком тяжелый камень, моя Мари.

Прошлое — это как детство, скажи прощай,
изредка воскресеньями навещай.
Но никогда в глаза ему не гляди,
прошлое — это зараза, моя Мари.
Белый осколок чашки, причуда, пыль,
и на земле лежащий сухой ковыль.

Это товар без возврата, пробитый чек,
смуглый мальчишка с родинкой на плече,
что целовал под саваном темноты,
первый бокал мартини, табачный дым.
Всё, что когда-то выгорело костром:
истина, безмятежность, невинность, дом.

Ты не святая, зачем тебе этот крест? -
сотни отпущенных рук, опустевших мест.
Всё, что не прижилось и не проросло,
даже вот это ангельское крыло.
Выбрось его с рождественской мишурой,
смело шагай под звёздами, громко пой.

Прошлое — это так больно, моя Мари,
всё, что нельзя исправить и изменить.
Каждое грубое слово, кривой совет,
тот утонувший в море цветной браслет.
Слёзы на выпускном и последний вальс.
Что-то хорошее тоже, но в том и фарс:

это есть якорь, что тянет тебя ко дну,
в прошлый четверг, в растаявшую весну.
Если не сможешь и не шагнешь вперед,
то, что давно истлело, тебя сожрёт.

Брось его в пламя, гляди, как оно горит,
полку освободи для другой любви.
Прошлое — это прекрасно, моя Мари,
только с собой ни за что его не бери.

Джио Россо

Моя любовь умеет убивать.

Прости, что не сказал об этом раньше.

Когда вжимал в скрипучую кровать

и целовал покусанные пальцы.

Моя любовь тягучая, как мёд,

и сладкая, и горькая, и злая.

Она тебя когда-нибудь убьет,

уже сейчас немного убивая.

И как теперь смотреть в твои глаза,

покрытые янтарной рыжей крошкой?

Весь город спит и стихли голоса,

и ночь легла на крыши черной кошкой.

А ты идешь, твой нос укутан в шарф,

и каблуки сбивают лёд с асфальта.

И я срываюсь вслед, ускорив шаг,

осатаневшей и голодной тварью.

Я одержим, и болен, и простыл,

в изгибе твоей шеи грею губы.

И те слова, что в общем-то, просты,

цепляются за стиснутые зубы.

Так съешь меня, и выпей, и сожги,

и расскажи об этом своим детям.

Что в прошлом был один такой дебил,

и он любил, и он же был в ответе

за зацелованную кожу век

и красные следы на голой шее,

Что это был ужасный человек,

похожий на затравленного зверя.

Так улыбайся, ласково, как черт.

Рука моя — твоя, и там же сердце.

Танцует на замёрзшей глади вод

Луна, как на тарелке рыжий персик.

Взлетают в небо дети птичьих стай.

Я был когда-то так же беззаботен.

Моя любовь умеет убивать.

Твоя — сжигать.

А значит, мы в расчете.

Джио Россо

Не любить тебя сложно, но я учусь. Не кричу, не буйствую, не скорблю. День идет за днём, вот еще чуть-чуть, и тебя я полностью разлюблю. Я кривой и пьяный, но я живой, трогаю гитары нагретый гриф, и своей взлохмаченной головой осторожно дёргаю — вдруг слетит. Не ''люблю'', а матерное словцо, раз, и понимаешь — тебе конец. За грехи библейских каких отцов, ты опять приходишь ко мне во сне? Микроскоп достану, шагну вперед, ведь в тебе изъянов — не сосчитать. (Но какого черта твой жаркий рот мне так сильно хочется целовать?). Нет-нет-нет, не сдамся, я лёд, я сталь. Я звезда в созвездии Орион. Там тебе меня точно не достать, как Луне не тронуть древесных крон. Под ногами небо, над головой — колосится рожь и поют сверчки. Я кривой и пьяный, но я живой, и шаги по звёздам мои легки.
Я спою с котами полночный блюз, наколдую дым и пойду к реке. А наутро, я тебя разлюблю, только имя прутиком на песке, только желтый камешек из серьги, поцелуи в щеку и звездный дождь, — я себе оставлю, еще шаги, и твои ладони — оставь, не трожь.
Я включу паяца, начну шутить, ведь по мне не скажешь, что я тебя… Рану нужно выжечь и посолить, пусть болит сильней — тем сильнее я. Вверх, по небосводу, покуда ночь, и пока погода еще тепла. Пусть мурашками пробегает дрожь, а под курткой будто горит напалм. Я, как чёрт, заливисто хохочу, и играю с ангелами в слова.

Не любить тебя сложно, но я учусь.
Пусть пока по предмету выходит ''два''.

Джио Россо

Мой друг, одинокий и странный парень, рожденный в руках сентября, цветные тату прячет под рукавами, под темными стеклами - взгляд. Он дальний потомок индейцев апачи, вихрастый и юный зверь. Похож на котов, горделиво-бродячих, на брошенных всех детей. В его рюкзаке ты отыщешь конфеты, блокнот на полсотни страниц. Он верный хранитель чужих секретов, не помнящий чисел и лиц.

Он тянет меня - то взобраться на гору, то вдруг - покорить океан. Да только нельзя отпроситься с работы, аврал и не выполнен план. Вот он говорит: ''в понедельник, в семь тридцать, поехали на Кавказ. Там небо, в которое можно влюбиться, созвездия - россыпью страз!'' Но я с головой погружаюсь в отчеты, как друг мой ныряет в моря. Работа, зарплата, усталость, зевота - рутины устойчивый ряд.
Друг пишет мне письма с тибетских нагорий, шлёт фото песков Тимбукту. ''В Сахаре на редкость красивые зори, а в Лондоне смог поутру. А завтра махну автостопом в Канаду, оставив Техас за спиной''. Он видел Пекин, и Париж, и Неваду, его мир большой и чудной.
Он носит обидное имя ''бездельник'', ну кто он? - художник, поэт. А как же тогда зарабатывать деньги, оплачивать воду и свет? Он моется в речках, питается скудно, он редко когда чист и сыт. Встречает рассвет, зябко кутаясь в куртку, растрепан, не стрижен, небрит. Ему все пророчат забвение, бедность, смеются ехидно и зло. Корят за загар, (благороднее бледность), бросаются стрелами слов.
Я тоже качаю порой головой: ''а стоило б взяться за ум. Ведь сила в деньгах, ты еще молодой, ступай в мир расчетов и сумм. Получишь квартиру, машину и дачу, и кучу престижных вещей. Тебя все в округе зовут "неудачник'', давай же, взрослей поскорей''. Друг мне отвечает смешком и улыбкой, ударив легко по плечу: ''монетное счастье непрочно и зыбко, пойми, я его не хочу''.

И снова расходимся в разные степи: я в офис, а он на вокзал. "Смотрю, не устал еще прятаться в склепе? - а я бы тебе показал: рассветы и горы, моря и пустыни, туземцев и диких зверей. Как солнце на Севере тает и стынет, как свеж и прохладен Борей. Увидел бы старые стены Китая, Сеульскую башню в огнях. Услышал бы песни песков в Казахстане, узрел бы индейский обряд. В моем рюкзаке сотни воспоминаний, эмоций, восторгов и чувств. Что будет с тобой, когда денег не станет? - ведь ты так измучен и пуст? Мои фотокарточки с видами моря, ценней, чем твоя Master Card. Вот ты в кандалах, я же - вечно свободен. И счастлив в Господних руках''.
И он выбирает такую дорогу, где раньше никто не ступал. Чтоб снова исчезнуть из виду на годы, в смешении джунглей и скал.

И в дни выходных я лежу на диване, и вертится мысль в голове:
''а может мой друг, что и беден, и странен - счастливейший человек?''


Джио Россо

Научи меня так говорить - будто прясть,
чтобы нить оплетала твои запястья,
и тянулась к моим, становясь кандалами.
Научи меня так целовать, будто нами
управляют не деньги, не жажда и похоть.
Научи меня так обнимать, будто в кокон
крепко кутать тебя, и боясь шевельнуться,
слушать хриплые ритмы тягучего блюза,
наслаждаясь биением тихого пульса
под моим большим пальцем. Не строя иллюзий,
обещать себе верить в тебя до финала,
до последнего вздоха, до атомной бомбы.
И качаясь на волнах постельного жара,
прикасаться к твоим идеальным изломам
с восхитительным трепетом, гладить губами,
понимая, что мы совершенны лишь вместе,
понимая, что мы есть чистейшее пламя.

Научи меня быть беззастенчиво-честным,
не бояться суждения, слова, ошибки,
поцелуя в толпе, обещания, плача,
неумелости, смеха, широкой улыбки,
не бояться быть тем, кто считает иначе.
Превращая ''люблю тебя'' в слово-молитву,
твоей верой ведомым, всегда возвращаться
с обожженного поля бессмысленной битвы,
обнимая ладонями теплую чашку
черной байховой жижи с Луной из лимона,
целовать твои мягкие русые пряди,
прижиматься к коленям твоим, как к амвону,
обретая бессмертие в наших объятьях.

© Джио Россо

Кафельный пол, на стенах трещины,
водопроводная грязь.
Я бы любил тебя, даже если бы
ты
не родилась.

Даже если бы
ты появилась на свет
мужчиной,
чудовищем,
дьяволом,
деревом,
птицей,
одной из комет,
стрелой,
отчаяньем,
яростью,
стихией, что прячет в недрах Земля -
я бы любил тебя.

Даже если бы
ты не была
моей,
а была
подневольной,
чьей-то женой,
подарившей ему дочерей,
сыновей.
Обезумевшей,
слабой,
смертельно больной,
собиравшей в ладони искры огня -
я бы любил тебя.

Даже если бы ты создана,
ветром,
пеплом,
порохом,
бурей в пустыне,
островом,
океаном,
планетой,
городом,
той, никогда не любившей меня -
я бы любил тебя.

Кафельный пол, на стенах трещины,
тусклый, мигающий свет.

Я буду любить тебя, даже если

даже если
тебя
нет.

Автор Джио Россо

Ты вновь приходишь в полдень...
Джио Россо
Ты вновь приходишь в полдень, нарочно дверью хлопнув,
Ступив за мой истлевший, некрашеный порог.
Седые злые волны стучат когтями в окна,
Рассыпав бриллиантами стекляшки возле ног.
А ты смеешься звонко - оскал лесного волка,
Не знавшего ни стаи, ни верного плеча.
Иголками под кожу, твои слова-осколки,
Я думал, не бывает так много льда в речах.
Твой взгляд - какого черта? - острей, чем моя шпага,
И только ты умеешь смотреть не на, а сквозь.
И ты, почти что мертвый, без родины и флага,
Бросаешь поцелуи мне, как собаке кость.
И вроде - впору плакать и пить дрянную водку,
И проще бы, на шею, веревку повязать.
Но что-то злое пойло, совсем не лезет в глотку,
Мне от тебя и в небо теперь не убежать.
И сердце слишком громко, и я иду по кромке,
Впиваюсь в твои руки, их рву зубами в кровь.
А ты смеешься звонко - оскал лесного волка,
Но я же знаю точно, что ты исчезнешь вновь.
А губы пахнут летом, морским соленым ветром,
И остается только, что загнанно дышать.
И хочется шептать - останься до рассвета,
Но даже до заката тебя не удержать.