хочешь про жизнь?
так давай с середины.
с этой минуты начнется тропа.
только не нужно о старых ошибках.
выбрось лопату, довольно копать!
что ты там ищешь в просроченных мыслях,
словно бродяга, не евший с утра?
жизнь никогда не шагает обратно.
ей наплевать, что случилось вчера.

наши ошибки, как грязь на ботинках,
были и будут, пока мы в пути.
страшно не это, а годы на месте.
cтрашно вообще никуда не идти.
страшно, когда мы хороним надежды,
вместо созвездий целуем стекло.
страшно цепляться за чистый ботинок,
если взамен предлагают крыло.

хочешь про жизнь?
оглянись и послушай.
жизнь – она всюду и прямо сейчас.
самое ценное стоит немного -
прятать не нужно себе под матрас.
солнце, влюбленность, мечты не своруют,
как и тепло, что ты носишь в груди,
Главное, пробуй,
рискуй и не бойся.
Главное,
сам у себя
не кради.

Deacon

я надеюсь,
еще надеюсь,
что при встрече спустя десяток
или дюжину лет крылатых
я скажу тебе:
вот дурак!
ни черта ты не знаешь жизни,
не нашил на груди заплаток
и с дырявой, как сыр, душою
не глушил по ночам коньяк.
обещай не узнать ответа,
каково это — биться в двери,
где за каждой хохочет скептик,
ставя вновь на тебе кресты.
даже боги теряют силу,
если в них прекращают верить,
что тогда говорить о людях,
о таких вот, как я и ты?
оставайся таким «невежей»,
о которых не пишут в книгах,
чтоб сказали:
да он не Гэтсби!
он не Великий!
совсем простой,
ни любви не познал несчастной,
ни увяз с головой в интригах,
просто жил
с незаметным счастьем
и с какой-то
своей
мечтой.

© Deacon

Знаешь, осень… Она для сильных. Осень знает, куда ударить.
Осень видит сквозь плащ и свитер то, что скрыто в твоей груди.
То, что спрятано в клетке ребер, будто ноты меж струн гитары,
Осень ловко подцепит ногтем и с насмешкой шепнет: гляди.

Если лето хмельным напитком опьяняет до ветра в крыльях,
Осень молча швыряет в бездну, дождь вонзая в твою ладонь.
Можно слепо брести в потемках и пенять на свое бессилье
Или все же придумать способ хоть на время разжечь огонь.

Кто-то ищет осколки света в незнакомых домах и душах,
Кто-то купит себе светильник и немедля придет в восторг.
Кто-то чиркнет обычной спичкой… Впрочем, осенью свет не нужен,
Ведь теплее объятий близких не горит ни один костер.

© Дикон Шерола

Говорят,
эта ведьма приходит во мраке
и когтистой рукой забирается в душу.
Только выключишь свет, ее голос повсюду.
Ты не можешь уснуть или выйти наружу.
Ты зашел в ее дом, так садись у камина,
обогрейся в ладонях ноябрьской ночи.
Самовар уж дымится промозглым туманом,
расскажи обо всем, что забыться не хочет,
Обглодало, как кость,
растерзало, убило,
но никак не уйдет,
не оставит за дверцей.
Расскажи о любви,
что испила все соки,
превратила в пустыню цветущее сердце.
Расскажи о мечтах,
что остались мечтами,
лишь осели во взглядах бездушным укором.
Эта ведьма молчит,
подает тебе чашку,
где тоска через край обезумевшим морем.
Эта ведьма - твое порождение мыслей, и взращенная так,
как дитя в колыбели,
Помнит то,
что зимой и весной нашептали,
помнит то,
что умчавшимся летом напели.
А бывает другая,
в объятиях близких,
в разноцветных носках
и дымящихся чашках,
Эта бабушка-осень целует нас в щеку
и кладет под подушку
волшебную сказку.

(с) Deacon

Будь сердце камнем, жилось бы проще — стучит, и ладно, пускай, стучит. Лежит с рожденья в коробке ребер — носи, как носишь с собой ключи. Ему не ёкнуть в ладонях страха, не сбиться в ритме в потоке чувств — холодный камень, отнюдь, не полый, но почему-то надежно пуст.
Ну, да, искусство придет в упадок: не станет камень читать стихи — глухого трудно поранить нотой, слепого вряд ли манят штрихи, но и не будет бессонной ночи, гуляний мыслей под потолком, где лишь будильник — пузатый изверг, тебя спасает своим звонком.
Гончарный мастер лепил кувшины и вдруг придумал создать людей. В раю, наверно, в избытке глина, но что мешало набрать камней…
Ты слышишь, мастер, оттуда, сверху, сквозь ветры, грозы, дожди и снег, что в каждом третьем гремят осколки, и ты не дал гарантийный чек!

Deaсоn

Незнакомый номер. Сто пудов, реклама.
Эти донимают даже по субботам.
То купи по скидке пылесос с вай-фаем,
то охапку яблок прямо с огорода.
Есть, конечно, мысли, что звонят с работы…

Незнакомый голос. Это я — твой папа.
Тот, что с фотоснимка, в клетчатой рубашке…
(Тишина такая — можно поцарапать,
Видно, ждут ответа. Напряженно. Тяжко.
Знал бы, что так будет, прочитал с бумажки.)

Незнакомый папа… Ну, допустим, здравствуй.
Как я поживаю, мол, давай подробно?
(Но с какого места?) Вроде без несчастий.
(Ты ушел, когда мне… стукнуло два года?
Я разбил коленку и боялся йода…)

Незнакомо трудно. Разговор без цели.
Так, стена, в которой не осталось двери.
Наконец ты все же переходишь к делу,
Мол, помочь бы надо, твой отец стареет…
Браво, незнакомец, я так не умею.

***
Говорят, не дети выбирают семьи,
нужно и мириться, и молчать, и слушать.
Мол, иди к иконам, научись прощенью,
лишь простив кого-то, станешь чуть получше.
Но Святым, наверно, проще быть Святыми —
Их Отец всегда был неразлучен с ними.

Deacon

Бог отправляет чудо с пометкой «срочно».
Пусть доставляют хоть утром, хоть поздней ночью,
Пусть сквозь бураны и вьюги пройдут к порогу,
В руки дадут или бросят небрежно в ноги.

Бог отправляет чудо. Второй раз за день.
Почтой России, и-мейлом, улыбкой в чате,
Солнечной россыпью в лужах, в медовом торте,
В хмуром дожде, что в финальном затих аккорде.

Бог отправляет чудо. Опять впустую.
Ты пробегаешь мимо, слепой, сутулый.
Горечь, усталость, грусть забивают память.
Богу приходит:

Чудо.
Нельзя.
Доставить.

(с) Deacon

Когда приговор оглашён с колыбели,
Клеймя сожалением в слове «бракован»,
Когда не спасёт ни плацебо, ни скальпель,
Ни ночи молитв молчаливой иконе,
Твой путь — это цепи унылых обочин,
Мотание срока в темнице из плоти.
Лишь пульс выбивает насмешливой дробью —
«Для счастья не годен!»

Коробка из стен — и жестокость, и милость,
И грубая правда в фольге штукатурки.
В таких упаковках хранят непохожих,
Зачеркнутых матерью, братом, хирургом.
Но стены не жалят, спеша отвернуться,
Не шикают вслед — не смотри, не красиво!
И в этом лекарстве — ни грамма сочувствий.
Фальшиво учтивых.

«Нормальные» любят играть в сердобольность,
Не смысля ни в боли, ни в истинном счастье.
Нормальным за радость — ботинки из кожи,
Тебе же — без няньки с постели подняться.
И быть благодарным, в то время, как кто-то
С унылым лицом обжирается чудом,
А ты подбираешь случайную крошку —
Вовек не забуду!

Стремительный город, брезгливо любезный,
Насквозь одержим постановочным горем —
Надрывно страдает, глотает таблетки,
А нас высылает на берег изгоев.
Лишь здесь, как в театре, дозволено видеть,
Как сложно и мудро живет этот город.
Поднимется занавес: Милости просим!
На шоу уродов.

Deaсоn

В городе, имя чье даже не вспомнится,

В час, когда солнцем все окна распахнуты,

В парке, цветущем сиренью и свежестью,

Двое устроили партию в шахматы.

Старец, похожий насквозь на волшебника,

Белобородый, седой и пронзительный,

Должен был первым начать эту партию,

Но, улыбнувшись, шепнул снисходительно:

- В этот раз первой пусть двинется черная.

Ты ведь так любишь играть не по правилам.

Я уступаю!

Противник прищурился:

- Дань уважения бывшему ангелу?

«Ангел», мужчина, красивый до вымысла,

Острый, холодный и полный величия,

Глянув на доску, внезапно оскалился:

- Что ж... Если так, то начну с Безразличия.

* * * *

Черная пешка сама передвинулась,

Точно невидимой лентой ведомая.

И на шоссе, в километре от города

Вдруг оказалась собака бездомная.

Скрипнули шины, и выбор водителя

Стал таковым: либо зверя бродячего,

Либо машину, совсем еще новую,

Только с салона, с печатью «оплачено».

Выбор был сделан. Машины по-прежнему

Мчались вперед, на подбор близорукие.

А на обочине зверь окровавленный

Тихо скулил, свою лапу баюкая.

* * * *

Старец молчал, сохраняя спокойствие,

Но и вокруг всё притихло задумчиво.

Пение птиц испарилось над городом,

Листья застыли в гнетущем беззвучии.

«Ангел» с насмешкой следил за противником:

- Знаешь, мне даже не нужно подначивать...

Ты ведь их слышишь до боли отчетливо.

Вот, например: «ну, она же бродячая!»

Или вот это: «возиться нет времени!»

«Я тут причем? А потом мне оплачивать?»

«Жалко обивку, пусть кто-нибудь следующий!»

«День у собачки не слишком удачливый...»

Знаешь, отец, эти мысли правдивее,

Нежели в храме, пропитанном ладаном.

Люди во всем обвиняют Лукавого,

А на шоссе где искать виноватого?

* * * *

Белая пешка по-прежнему медлила,

Точно считала секунды молчания.

Старец вздохнул и с улыбкой усталою

Тихо ответил: Мой ход – сострадание!

А на шоссе, в километре от города,

Старенький Опель свернул на обочину,

И паренек, испещренный веснушками,

В страхе подумал: «Влетит же от отчима!

Вместо того, чтобы ехать по вызову,

Я тут с собакой нашел приключения.

Вот же бедняга!»

- Дотерпишь до клиники?

Там подлатают. Дождись уж лечения.

* * * *

Старец с улыбкой смотрел на противника,

Теплой, как солнце, и все еще любящей:

- Сын мой, пока на земле есть сочувствие,

Ты так и будешь проигрывать в будущем.

«Ангел» в ответ прикурил и, нахмурившись,

Вдруг произнес с нескрываемой горечью:

- Знаешь, твой ход все длиннее по времени,

Мне же не нужно с утра и до полночи.

Люди лишь в церкви до неба невинные.

Светлость их мыслей? Там даже не поровну.

Старец кивнул:

- Только люди меняются!

- Верно, отец. Но не в лучшую сторону.

(c) Deacon

почему-то ноябрь лидирует в топе бесконечных раскопок с названием «было». я, как спятивший к черту фанат-археолог, наглотавшись земли, задыхаясь от пыли, достаю из гробниц своей памяти имя, диалоги, улыбки, давнишние встречи, и смакую с лицом дегустатора ядов, успокоив себя: что не травит, то лечит.

а каким был тогда бесконечно влюбленным, как доверчивый пес, увивался за лаской. я был глуп и беспечен, совсем как мальчишка,
не заметивший грань между жизнью и сказкой. подражая аляпистой русской матрешке, для тебя изменял своё «я» постоянно. я могу быть таким и таким — посмотри же! ты смотрела и вновь находила изъяны.

«недобог», «недодруг», это вечное «недо», мой упрямый ярлык — не стереть, не отклеить. лишь в тяжелые дни дозволялось быть ближе, целовать тебя в лоб, убаюкивать в пледе, чтоб за россыпью слов, ты опять сомневалась, примеряла, как платье, что вряд ли наденешь
и бросала на пол: не моё, не подходит...

то, что есть под рукой, никогда не оценишь.

(с) Deacon

Когда ты встречаешь ангела, не важно, в метро ли, в булочной,
Созвездия вниз не падают, небес не трещит эмаль.
Не ёкнет в груди волнение, и ветер, беспечно уличный,
Не будет дрожать под крыльями, звеня, как резной хрусталь.
Часы не замрут испуганно, споткнувшись о грань деления,
Не станет бледнеть, как при смерти, горбатый старик-фонарь.
И в парке, осенне-пламенном, не будут цвести растения,
А в лужах, от ряби сморщенных, никто не найдет янтарь.

Когда ты встречаешь ангела, то вряд ли заметна разница -
Прохожий с зонтом и сумками, такой же, как все вокруг.
Ему не поют священники, и грешник ему не кается,
И в ноги ему не падают, никто не целует рук.
И чудо в страницах Библии не хлынет рекой по городу -
Слепой не увидит улицы, и хлебом не станет пыль.
Но вдруг понимаешь, как это, творить чудеса без золота,
Без крыльев из белой платины, меча и волшебных сил.

Словами, не только действием лечить удается раненых.
Места уступая в транспорте, никто не лишился ног.
Улыбка промозглой осенью бывает теплее пламени.
И нищим никто не сделался, услышав «Подай, сынок!»
Не мир вычищай от темного, а сам обращайся к чистому,
Не город спасай от голода, а кошку и трёх котят.
И ангел, что брёл по улице, внезапно узнает близкого,
В воде или отражении случайно поймав твой взгляд .

(с) Deacon

А ты похожа на ту, из прошлого, с кофейным вкусом пустых ночей.
Тогда я верил, что сны не водятся, они лишь в капсулах и у врачей.
В постели месяц спала бессонница, клубком свернувшись, как черный кот.
На кухне шастало одиночество. И я не помнил ни день, ни год.
Явилась осень по расписанию, и тридцать дней под одним зонтом.
Коэльё, Гёте уже прочитаны, от Мураками – последний том.
По всем страницам бегом из прошлого, не спотыкаясь на запятых.
Пока в метро незнакомка в бежевом мне не сказала, что это ты.
И впрямь похожа на ту, из прошлого. Без сигареты, но всё же ты.
Мы улыбнулись, как и положено, но на душе заскребли коты.
Наш разговор даже чудом клеился, как будто диктор поставил речь.
Но про себя каждый думал:
«Господи, не дай нам больше подобных встреч!»
©Deacon

Когда за окном бесцветное, как будто цвета украдены,
Ничто не тревожит всплесками, не манит стучать быстрей.
Глядишь за стекло молочное - в программе туманы заданы,
И осень вливает в облако остатки седых морей.
А после дожди рассыпятся, да в ямах застрянут лужами,
Зевает район высотками, фонарь раздает огни.
Лежишь у окна и думаешь: а стоит идти наружу ли
Иль можно под пледом клетчатым дождаться своей весны?
Зонты расцветают кляксами, мелькают в угрюмой трещине,
Что люди назвали улицей, наклеив на дом число.
И в этом коктейле сырости и Он, и Она намешаны,
Слова не особо вяжутся, немало воды ушло.
Тогда были сотни поводов: оценки, эссе, контрольные,
Доклады тянулись по полу и мчались в Ее подъезд.
Но вот появился парусник, и алым взлетел над волнами,
«Ассоль» уезжает в Швецию. Подумаешь, лишь семестр.
Теперь же стоят под деревом и клеят слова мозаикой,
Чтоб сердце стучало шепотом, чтоб вдруг не сказать не то.
А если облить из тазика, ведра или просто чайника?
Иль мимо на дикой скорости по лужам прогнать авто?
Им кажется, всё случайное, вот так, среди неба грянуло:
- Какие придурки носятся!
- Зайди просушить пальто!
А я всё лежу и думаю: и долго мне быть Их ангелом?
Сидеть бы в раю, не в Питере...
И больше не быть котом!
(с) Deacon

- Я не знаю, как жить все дожди напролет,
ладно, первый заешь, а четвертый проспишь,
но с утра — до метро ненавижу весь мир,
если неба кусок застревает меж крыш.
А потом, добежав, заходить в кабинет,
Улыбаться им всем, растворяясь в углу.
Что-то делать для лиц, не встречавшихся мне,
Вечно слушая дождь, что долбит по стеклу.
Целый день в никуда, ни за что, в водосток,
Чтоб под вечер без смысла упасть на диван.
И простуду достав из промокших сапог,
Утыкаться...
- В плечо?
- Ты смеешься? В экран!
Ну, а там, как всегда, выливается грязь
По гнилым языкам, из распахнутых ртов.
Но уж лучше они, чем молчание стен,
Ну, и чтоб по ночам больше не было снов.
На пяти из семи ставим попросту — крест,
Выходные придут, но на чёрта они?
Я мечтаю сбежать, но не знаю, куда,
Я не знаю, как выжить в осенние дни.
- Я не знаю, как жить в твоем странном мирке,
Что был создан как будто осенним дождем.
Есть миры, что найдешь между книжных страниц,
Есть миры, что приходят по нотам в твой дом.
Из уютных миров - чашка чая в постель,
Пара теплых носков, made by babushka – нам.
Из пушистых миров кто-то выберет плед,
Но вообще отдают предпочтенье котам.
Есть миры, что дает нам улыбка друзей,
Пара шуток, объятий, смешных смс,
Яркий зонт и стаканчик с кофейной бурдой,
А еще редкий лучик, упавший с небес.
Есть миры, что рождаются в капле чернил,
Или мчатся за кистью цветной полосой,
Или движутся в танце — латино, хип-хоп,
Или ловят на фото момент, как лассо.
Может, дело не в том, что болтает экран,
Не в бессмысленных днях и тяжелой борьбе,
Не в простуде, что вечно сидит в сапогах,
Не в осеннем дожде,
не в стенах,
автебе?

(с) Deacon

А жизнь состоит из чужих зарисовок, нарезанных букв с цветастых страниц, из мнений, быть может, бесценно-дешевых, из глянцевых фото на тысячу лиц, из серых подъездов и путаных лестниц, прокуренных лифтов, летящих на дно, из вечно бегущих куда-то прохожих, не вовремя гаснущих бледных окон.
Когда неустанно спешишь дотянуться, сорвать, как воришка, еще один взгляд, чтоб греться ночами в бетонной коробке, тайком доставая в ночи наугад. Лелея в груди под замком своих мыслей, добавив цветов и умножив на сто, вживлять в себя искру неясной надежды, что новая встреча была не пустой.
И всё ж понимаешь, что нет, не бывает, совсем не похожи, как солнце и дождь, соседи, игравшие в детстве с котенком, сегодня не больше, чем «Здравствуй, Алёш!». Она убегает стремительной тенью, влекомая солнцем больших городов, не веря, что раньше взбиралась на крыши, чтоб комкать в ладонях куски облаков.
А жизнь состоит из утраченных чисел, потерянных пятниц, залитых тоской, из беглых недель и июльского зноя, что был похоронен в пыли городской. Все чувства швырялись в еще одно завтра, чтоб ночь напролет составлять диалог, в котором сумеешь девчонке из детства, сказать, наконец-то, всё то, что не смог.

(с) Deacon

В кофейной чашке — остатки ночи, горчат, зевают, дымятся сном. Под дверью день положили «новый», но веет старым, вчерашним днем. Рассвет привычно стареет в полдень, все в том же ритме стучит в груди, лишь те, кто вроде шагали рядом, к закату, молча, спешат уйти.
Теряя близких, мы тешим сердце, что есть другие, получше тех. Мы рвем контакты, не ценим к черту, все то, что раньше дарило смех. Подруга-гордость ночами учит кормить обиды, швырять слова. А по утрам бесконечно нужно умножить чашку свою на два.
Казалось, столько еще свершится: падений, взлетов, хвалебных слов, упорно будут меняться лица, стираться в прошлом под бег часов. Живем, по сути, одной минутой, и ту наклеив к себе в «Фейсбук», и вроде греют запасы «лайков», но тянет греться в объятьях рук.

(с) Deacon

Город,
выброшенный на берег, точно кит,
отражает солнце
в миллионе стеклянных окон
и в огромных глазах витрин.
Дождь закончился,
истощился
и теперь развалился в парке,
На скамье,
где еще недавно
люди видели двух мужчин.

Первый был облученный счастьем,
точно крылья к спине прибили,
И теперь оставалось только
сделать к небу один шажок.
Шелест крыльев слагался в имя,
колдовское,
как лик созвездий,
И любовь трепыхалась в сердце,
как испуганный мотылек.

Первый счастлив,
второй — напротив,
и настолько, что аж нелепо,
Быть, как клякса на белой ткани,
в столь чудесный июльский день.
Как заброшенный дом в районе,
где собаку накормят лучше,
Чем найдется в тарелке многих,
а точней —
большинства людей.

Имя стало ему болезнью,
что разносится в теле кровью,
Не лекарством,
а едкой дрянью,
той,
что травят
в хозяйстве крыс.
То ли ангел открыл аптеку,
то ли демон тот вирус создал
Только кто-то, бесспорно, в доле,
а точнее -
монополист.

(с) Deacon

Когда ты не ищешь ни бледного солнца,

что шарит, как нищий, в раздавшихся тучах,

ни желтых огней в трех любимых квадратах,

что шлют с высоты отколовшийся лучик,

тебе безразличны холодные ливни,

облезлые ветры, сквозные, как стрелы.

Лишь нервный озноб, точно Морзе, по телу:

скорей бы стемнело!



От близких запрятать за плотные шторы

все то, что не скажешь в осенние ночи.

Царапину лечишь словами, слезами -

глубокая боль проживается, молча.

Заплаканный город - сомнительный спутник,

из тех, кто устал от осенних истерик.

Быть может, в апреле ты выйдешь за двери.

Научишься верить.



Колеса фортуны, точнее покрышки,

отправишь в канаву, начнешь все с начала.

Рубцуется память морскими узлами,

пока не дойдешь до другого причала.

И, может, однажды вы встретитесь снова,

немного иные, но все же...

Но все же...

знакомый озноб пробегает по коже.

Как больно-то, Боже!



(с) Deacon

Опасный квартальчик для разных отбросов.
Прокуренный бар, чуть почище помойки.
Часы шепчут: “Полночь“, а местные косо
Посмотрят опять на мужчину у стойки.
Наверное, псих, раз одет во всем белом.
В руках - даже кейс идентичного цвета.
Следит за часами и выглядит нервным,
Весь бледный, как будто пришел с того света.
Вдруг дверь распахнулась. Вошел кто-то в черном.
Его тут же Белый окликнул из тени,
И Черный сел рядом, чертовски довольный,
И крикнул: “Двойную текилу!“ бармену.
- Опять опоздал! - произнес тихо Белый
И кейс протянул: - Он нам больше не нужен.
Начальство решило закрыть это дело.
Они не подходят. Чем дальше, тем хуже!
И Черный взял кейс, приоткрыл - хватит взгляда,
Но тут же захлопнул и бросил на стойку.
- Начальство сказало: Нам тоже не надо!
Ты сам посуди! Ну, куда нам их столько?!
Они замолчали, не веря друг другу.
Не знали, как быть, но в итоге решили.
С минуту шептались о чем-то на ухо,
А после ушли, только кейс свой... забыли.
Но бармен начало беседы подслушал,
Схватил этот кейс, прошептав: “Будь, что будет!“,
Открыл второпях и внутри обнаружил
Листок, на котором написано “Люди“


(c) Deacon

А ночь на крыши - безликой тенью, скатилась наземь и по дворам.
Часы за полночь толкнули стрелки, считают солнце по фонарям.
Дежурный врач омывает руки, в мечтах - лишь ужин, да на постель,
Забыть, как ужас, когда "уходят", прощаясь больше шести недель.
Колес фортуны, точней покрышек в больничных стенах - на всех по сто.
А под халатом: палач и пастырь, и что-то бьется в груди пустой.
За двери - прочь, в паутину улиц, безлюдных, спящих, укрытых тьмой.
Пешком сегодня - вполне прилично, ведь дождь не хнычет. Идет домой.
В усталых мыслях запутан разум, и он не видит, как чья-то тень
За ним стремится, учуяв деньги, как чует пуля свою мишень.
На дозу хватит: блестящий крестик, часы, мобильник и кошелек.
Дежурный врач обернулся поздно, и нож вцепился куда-то в бок.
Рассвет краснеет, и кто-то крикнул. Раздался громкий дуэт сирен.
Красавец в белом - работник скорой, находит пульс в переплёте вен.
- Он жив! - чуть слышно, затем поспешно он смотрит рану, тревожный взгляд.
- Всю ночь лежал здесь. Носилки, живо! Его порезал какой-то гад...
Дежурный врач говорить не в силах, лишь ждет, когда разрешат уснуть,
Но вот шаги пошатнули воздух, и кто-то шепчет:
- Дай, я взгляну!
И вот он здесь, в полицейской форме, с глазами темными, точно мрак.
От слов его замирает сердце:
- Спешить не стоит, мой светлый враг.
Учись делиться. Ему же в пору - моей дорогой душевных клякс.
В ответ он слышит:
- Твоя дорога, быть может, в пору, но не сейчас.
- Да ну? - смеется. - А как же взятки, в столе - бутылка, кажись, коньяк.
Почти живет у палат богатых, но мимо тех, кто с клеймом "бедняк".
Дежурный врач понимает - точка. Он видит лица своих больных.
Обычно - к черту людей попроще, без денег нужно ли быть живым?
Красавец в белом молчит, что, впрочем, врачу понятно: не будет слов.
А темный щурится, ждет, смеётся и хрипло шепчет:
- Твой Бог суров!
Но Светлый вдруг улыбнулся:
- Что же, тогда напомню тебе о том,
Что он до ночи спасал ребенка и был ограблен его отцом...
- - - -
Дежурный врач провалился в бездну, забылся странным, тревожным сном.
Уходит Темный, сказав: "Как хочешь", а Светлый тут же укрыл крылом.
(с) Deacon

Где-то в шесть тридцать — в шесть сорок по рижскому,
в зимнее утро, до скрипа промерзшее,
некий мужчина, ничем не особенный,
пристальным взглядом следил за прохожими.
Мысли и чувства, надежды и горечи,
радость и гнев устремились по улице.
«Скучно, привычно и слишком обыденно», -
думает он и насмешливо щурится.

«Стоит развлечься!» и вдруг улыбается,
взглядом отметив бездомного пьяницу:
- С этой минуты до самой полуночи
пусть все мечты у тебя исполняются.
И у тебя! - добавляет с иронией,
глядя на девушку с длинными косами.
Та, поскользнувшись, едва не расплакалась,
вновь не успев за проклятым автобусом.
- И у тебя! - выбирает последнего —
хмурого парня, как первого встречного.
Некий мужчина уходит задумчивый,
бросив с улыбкой: - Увидимся вечером!

***

Вечер настал для кого-то заранее,
ровно в два тридцать по рижскому времени.
Мертвым был найден сегодня на улице
пьяный бродяга без рода и племени.
Слишком сильна была жажда бездомного,
слишком щедры оказались прохожие,
Горсти монет зазвенели бутылками,
пить — не напиться, да сердце изношено.

***

«Вот бы одной мне пожить пару месяцев!», -
думала девушка с длинными косами.
«С братом не нужно таскаться до садика,
с предками спорить до хриплого голоса».
Ей позвонят из больницы пол третьего,
сухо спросив: «Это Лигита Шавриня?
Ваша семья угодила в аварию...
Живы, но в очень плохом состоянии».

***

Парень бродил по району, затравленный:
«Где бы на дозу достать еще зелени?
Вот бы попался мне кто-нибудь немощный,
чтобы не тратить ни силы, ни времени».
Смотрит — старуха куда-то торопится.
Вот так удача! Аж сбилось дыхание.
Он к ней — на встречу и выхватил сумочку...
Только вернулся, услышав рыдания:
- Что же за горе! За что мне на старости?
Доченька с мужем практически при смерти.
Маленький Кристапс не выжил в аварии.
Как же всё это мне с Лигитой вынести!
Парень молчал, точно горло раздавлено,
ужас и стыд удержали от пропасти.
«Надо бежать!» потерялось в сознании.
«Пусть её близкие выживут, Господи!»

***
Полночь пришла, обозначив созвездия,
месяц белеет цветами акации.
Некий мужчина, ничем не особенный,
молча шагает за парнем на станцию.
- Так не бывает! - сказал ему юноша.
- Я уже год — на иголке. Не верите?
- Ты меня видишь, а, значит, сработало...
Видят лишь те, кто способен пожертвовать.
Парень смеется: - Как много вы выпили?
В баре твердили, что люди те выживут,
Здесь приплели мою наркозависимость.
Корчите джинна какого-то книжного.
Хватит тащиться за мной с этой глупостью.
Вам на ТВ генерировать новости!
- Воля твоя, - незнакомец прищурился.
- Снова увидишь меня — не здоровайся!

(c) Deacon

январский вечер. весна не пишет. 
сугробы лезут во двор, на крыши. 
и только желтый - здесь явно лишний, 
что пляшет в окнах чужих квартир.
бесцветный город бесцветных судеб, 
так было, есть и, наверно, будет,
ведь каждый лезет в отряды судей,
чтоб пальцем тыкать в "прогнивший" мир.

плохой политик, сосед, бухгалтер, 
зарплату вновь недодали в марте, 
рожден не там, где хотел на карте, 
в Египте снова полно акул. 
менять же что-то никто не хочет, 
ведь дырку проще заклеить скотчем, 
поныть бутылке, поплакать ночью, 
со злостью пнуть безобидный стул.

когда-то ж должен прийти спаситель, 
какой-то гений, народный мститель, 
неважно кто: НЛО, целитель, 
но будет мудр он и велик! 
а жить сейчас, устранять помехи, 
сменить работу и переехать, 
творить, влюбиться, достичь успеха 
на деле может лишь наш язык. 

держаться цели и вправду трудно, 
цвета теряются в массе будней, 
на мель садится любое судно, 
когда бросают на произвол.
но если чай начался с чаинки, 
начни с себя, измени крупинку, 
ведь куртку проще подбить овчинкой, 
чем снежный вихрь впихнуть в чехол.

(с) Deacon

Ты знаешь,
Работа у Джека ни к чёрту.
Конечно,он вечно болтает,
нормально,
мол,звери добрее,чем многие люди,
мол,звери латают душевные раны,
но,если признаться,
какие тут раны
когда по карманам рассыпались дыры?
Супруга сбежала с каким-то французом,
а сам он ютится по съёмным квартирам.
Работа и впрямь,
не сказать,чтобы сахар,
будильник с утра разрывается звоном,
И Джек как всегда просыпает свой завтрак
и едет в подземке,
в забитом вагоне,
И офис далёк от стеклянных коробок,
едва не весь город вмещающих в окнах.
Конечно,не дело-
Хирургу со стажем
ходить на работу
в приют для животных.
Шесть лет утекло в водосток неурядиц:
авария,кома,да смерть на пороге,
Чтоб всё обнулить,
обучиться по новой,
пройдя интервью в личном офисе Бога.
И вместо потока презрительных женщин,
бросавших на стол дорогущую сумку:
"Вот здесь мне отрежьте,
а тут подтяните!",
спасённый зверёк утыкается в руку.

(с) Deacon.