Не надо бояться густого тумана.
Не надо бояться пустого кармана.
Не надо бояться ни горных потоков,
Ни топей болотных, ни грязных подонков.

Умейте всем страхам в лицо рассмеяться —
Лишь собственной трусости надо бояться.

Не надо бояться тяжелой задачи,
А надо бояться дешёвой удачи.
Не надо бояться быть честным и битым,
А надо бояться быть лживым и сытым.

Умейте всем страхам в лицо рассмеяться —
Лишь собственной трусости надо бояться.

© Евгений Евтушенко

Ничто не сходит с рук:
ни самый малый крюк
с дарованной дороги,
ни бремя пустяков,
ни дружба тех волков,
которые двуноги.

Ничто не сходит с рук:
ни ложный жест, ни звук
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги,
ни хитрые шаги,
чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук:
ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха-муравей,
подошвою твоей
раздавленный беззлобно.

Таков проклятый круг:
ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма,
и человек с ума
сам незаметно сходит…


© Евгений Евтушенко

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО

Спасение наше - друг в друге, в божественно замкнутом круге,
куда посторонним нет входа где третье лицо лишь природа.
Спасение наше - друг в друге, в разломленной надвое вьюге,
в разломленном надвое солнце. Всё поровну. Этим спасёмся.
Спасение наше - друг в друге: в сжимающем сердце испуге
вдвоем не остаться, расстаться и в руки чужие достаться.
Родители нам - не защита. Мы дети друг друга - не чьи то.
Нам выпало няньчиться с нами. Родители наши - мы сами.

Какие поддельные страсти толкают к наживе и власти,
и только та страсть неподдельна, где двое навек неотдельны.
Всемирная слава - лишь призрак, когда ты любимым не признан.
Хочу я быть всеми забытым и только в тебе знаменитым!
А чем я тебя обольщаю? Бессмертье во мне обещаю.
Такую внутри меня славу, Которой достойна по праву.
Друг в друга навек перелиты, мы слиты. Мы как сталактиты.
И северное сиянье - не наше ли это слиянье?

Людей девяносто процентов не знают любви полноценной,
поэтому так узколобы апостолы силы и злобы.
Но если среди оскоплённых осталось лишь двое влюблённых,
надеяться можно нелживо: ещё человечество живо.
Стоит на любви всё живое. Великая армия - двое.
Пусть шепчут и губы и руки: «Спасение наше - друг в друге».

Евгений Евтушенко


Голос в телефонной трубке .

Если б голос можно было целовать,
Я прижался бы губами к твоему,
Шелестящему внутри, как целый сад,
Что-то шепчущий, обняв ночную тьму.

Если б душу можно было целовать,
К ней прильнул бы, словно к лунному лучу.
Как бедны на свете те, чья цель – кровать,
Моя цель – душа твоя. Её хочу.

Я хочу твой голос. Он – твоя душа.
По росе хочу с ним бегать босиком,
И в стогу, так нежно колющем, греша,
Кожи голоса коснуться языком.

И, наверно, в мире у тебя одной
Существует – хоть про все забудь! –
Этот голос, упоительно грудной,
Тот, что втягивает в белый омут – в грудь.

Кое-что я в жизни этой понял, —
Значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
Но запомнил все, что я забыл.

Понял я, что в детстве снег пушистей,
Зеленее в юности холмы,
Понял я, что в жизни столько жизней,
Сколько раз любили в жизни мы.

Понял я, что тайно был причастен
К стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен,
Потому что счастья ищет он.

В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
Потому и видит глубоко.

Счастье — словно взгляд из самолета.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то —
Горе человека не предаст.

Евгений Евтушенко

Злость

Мне говорят,
качая головой:
«Ты подобрел бы.
Ты какой-то злой».


Я добрый был.
Недолго это было.
Меня ломала жизнь
и в зубы била.
Я жил
подобно глупому щенку.
Ударят —
вновь я подставлял щеку.


Хвост благодушья,
чтобы злей я был,
одним ударом
кто-то отрубил!


И я вам расскажу сейчас
о злости,
о злости той,
с которой ходят в гости,
и разговоры
чинные ведут,
и щипчиками
сахар в чай кладут.


Когда вы предлагаете
мне чаю,
я не скучаю —
я вас изучаю,
из блюдечка
я чай смиренно пью
и, когти пряча,
руку подаю.
И я вам расскажу еще
о злости…
Когда перед собраньем шепчут:
«Бросьте!..
Вы молодой,
и лучше вы пишите,
а в драку лезть
покамест не спешите», —
то я не уступаю
ни черта!
Быть злым к неправде —
это доброта.


Предупреждаю вас:
я не излился.
И знайте —
я надолго разозлился.
И нету во мне
робости былой.
И —
интересно жить,
когда ты злой!
(1955)

Евгений Евтушенко

Волна волос прошла свкозь мои пальцы,
и где она -
волна твоих волос ?
Я в тень твою,
как будто зверь, попался
и на колени перед ней валюсь.
Но тень есть тень.
Нет в тени тёплой плоти,
внутри которой тёплая душа.
Бесплотное виденье,
как бесплодье,
в меня вселилось, душу иссуша.
Я победил тебя игрой и бредом
и тем, что был свободен,
а не твой.
Теперь я за свою свободу предан
и тщетно трусь о призрак головой.
Теперь я проклинаю эти годы,
когда любовь разменивал на ложь.
Теперь я умоляю несвободы,
но мстительно свободу ты даешь.
Как верил я в твои глаза и двери,
а сам искал других дверей и глаз.
Неужто нужен нам ожог неверья,
а вера избаловыват нас ?
Я ревности не знал.
Ты пробудила
её во мне, всю душу раскровя.
Теперь я твой навек.
Ты победила.
Ты победила тем,
что не моя.

Е. Евтушенко

Качался старый дом, в хорал слагая скрипы,
и нас, как отпевал, отскрипывал хорал.
Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытно
в нем умирала ты, и я в нем умирал.

«Постойте умирать!»— звучало в ржанье с луга,
в протяжном вое псов и сосенной волшбе,
но умирали мы навеки друг для друга,
а это все равно что умирать вообще.

А как хотелось жить! По соснам дятел чокал,
и бегал еж ручной в усадебных грибах,
и ночь плыла, как пес, косматый, мокрый, черный,
кувшинкою речной держа звезду в зубах.

Дышала мгла в окно малиною сырою,
а за моей спиной — все видела спина!—
с платоновскою Фро, как с найденной сестрою,
измученная мной, любимая спала.

Я думал о тупом несовершенстве браков,
о подлости всех нас – предателей, врунов:
ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,
и я тебя губил, как столько же врагов.

Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,
насмешки над людьми горьки и солоны.
Но кто же, как не мы, любимых превращает
в таких, каких любить уже не в силах мы?

Какая же цена ораторскому жару,
когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,
хотел я счастье дать всему земному шару,
а дать его не смог — одной живой душе?!

Да, умирали мы, но что-то мне мешало
уверовать в твое, в мое небытие.
Любовь еще была. Любовь еще дышала
на зеркальце в руках у слабых уст ее.

Качался старый дом, скрипел среди крапивы
и выдержку свою нам предлагал взаймы.
В нем умирали мы, но были еще живы.
Еще любили мы, и, значит, были мы.

Когда-нибудь потом (не дай мне бог, не дай мне!),
когда я разлюблю, когда и впрямь умру,
то будет плоть моя, ехидничая втайне,
«Ты жив!» мне по ночам нашептывать в жару.

Но в суете страстей, печально поздний умник,
внезапно я пойму, что голос плоти лжив,
и так себе скажу: «Я разлюбил. Я умер.
Когда-то я любил. Когда-то я был жив».

1966

Автор Евгений Евтушенко

.
В тени бесстрастных пирамид
под взглядами-присосками,
под чей-то хищный перемиг
и под прицокиванье
луною жалкой, как желток,
взошёл живот,
. . . . . . . . . . . . . . . её живот
над пловом
. . . . . . . . . и бутылками,
над рёвом
. . . . . . . . . и затылками,
над жиром,
. . . . . . . . . ртами,
над животами...

И фараоны-животы,
аж вывалясь от полноты
дерьма и чувств,—
рыча,
ревя,
с довольством, будто на раба,
смотрели, как себя жуёт
рабочий, взмыленный живот.

Кося затравленным зрачком,
живот себя вертел волчком
и на пол женщину качком
бросал то навзничь, то ничком.

Живот вжимался внутрь, как стон,
и, словно рыба бьёт хвостом,
в сети ухмылок, чумовой,
бил об пол женской головой.

Живот озноб изображал.
Живот рожал. Живот дрожал,
как будто всаженный кинжал
всё глубже кто-то погружал.

Живот крутило и трясло,
как будто голодом свело.
Артистка в голоде росла,
а опыт — правда ремесла.
. . .

Ну, а после в гостинице жалкой
в полумраке рассветном немом
на полу её туфелька сжалась
под ботинком с нездешним клеймом.

Уходила из тела работа,
и входила тихонько душа.
Гость ей нравился - было в нём что-то.
Просто так бы она не пошла.

Полземли, неприкаянный гений,
поперёк он изъездил и вдоль,
и наркотиками впечатлений
он хотел заглушить свою боль.

Знал он женщин всезнающих толпы —
в нём была, так сказать, широта —
вот не спал по случайности только
с танцовщицею живота.

Но напрасно, угрюмый сластёна,
он, как будто восточных сластей,
ждал каких-то неслыханных стонов
и египетских древних страстей.

Телу было покойно и смирно.
Тело поверху умерло сплошь,
лишь внутри пробегала надмирно
сокровенная звёздная дрожь.

К животу, будто что-то ей снится,
она детской ладонью своей
прикасалась, как будто к гробнице
этим танцем убитых детей.

Тело слишком устало для страсти,
и едва шевелились уста.
Для неё было высшее счастье
в неподвижности живота.

1967

Автор Евгений Евтушенко

если люди
в меня
входят,
не выходят они
из меня.
колобродят,
внутри хороводят,
сквозь мою немоту гомоня.
мудрецами
и дураками
переполнен, -
в конец извели! -
так, что кожу мою каблуками
пробивают они
изнутри.
дайте чуточку отдышаться!
невозможно!
я перенабит
приносившими столько счастья,
наносившими столько обид.
что со мною случилось такое?
что мне делать с огромной толпою
в моей собственной малой груди -
хоть милицию там заводи.
стал немножечко я сумасшедшим,
ибо там,
в потаенной тени,
ни одной я не бросил из женщин,
и меня не бросали они.
воскрешения дружб неуклюжи,
как стараньем себя ни тирань,
но терял я друзей лишь снаружи,
а внутри никого не терял.
все, с кем в жизни ругался,
сдружился,
все, кому только руку пожал,
стали новой поджизненной жизнью,
как безогненный тайный пожар.
все, что создал мой суетный гений
из мелькания снов и дождей -
не собранье моих сочинений,
а собрание этих людей.
невозвратного возвратимость -
как летящий назад водопад.
кто погибли -
во мне возродились,
кто еще не родились -
вопят.
население слишком большое,
непосильное для одного,
но душа не была бы душою,
если б не было в ней никого..

Автор Евтушенко

упала капля и пропала
            в седом виске,
как будто тихо закопала
            себя в песке
и дружба, и любовь не так ли
            соединены,
как тающее капли внутрь седины?
когда есть друг, то безлюбовье
            не страшно нам,
хотя и дразнит бес легонько
            по временам.
бездружье пропастью не станет,
когда любовь
            стеной перед обрывом ставит свою ладонь.
страшней, когда, во всеоружье соединясь
и безлюбовье, и бездружье окружат нас.
тогда себя в разгуле мнимом мы предаем,
черты любимых
            нелюбимым мы придаем.
блуждая в боли, будто в поле,
            когда пурга,
мы ищем друга поневоле
            в лице врага.
ждать утешения наивно
            из черствых уст,
выпрашиванье чувств
противно природе чувств.
и человек чужой, холодный
            придет в испуг
в ответ на выкрик сумасбродный:
"товарищ, друг!"
и женщина вздохнет чуть слышно  
            из теплой мглы,
когда признанья ваши лишни,
            хотя милы.
но среди вязкого болота, среди потерь
так хочется обнять кого-то:
"товарищ, верь!"
и разве грех, когда сквозь смуту,
            грызню, ругню
так хочется сказать кому-то:
            "я вас люблю!"
евгений евтушенко

На смерть собаки
Чумою скрученный, без сил, 
скуля прощально, виновато, 
наш пёс убить себя просил 
глазами раненого брата.

Молил он, сжавшийся в комок, 
о смерти, словно о защите: 
"Я помогал вам жить, как мог,- 
вы умереть, мне помогите".

Подстилку в корчах распоров, 
он навсегда прощался с нами 
под стон подопытных коров 
в ветеринарном грязном храме. 

Во фразах не витиеват, 
сосредоточенно рассеян, 
наполнил шпрпиц ветеринар 
его убийственным спасеньем.

Уткнулась Галя мне в плечо.
Невыносимо милосердье,
когда единственное - что 
мы можем сделать - помощь смертью.

В переселенье наших душ н
е обмануть природу ложью: 
кто трусом был - тот будет уж, 
кто подлецом - тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа, 
я по тебе недаром плачу - 
ведь только добрая душа 
переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут, 
ушами прядая во мраке, 
где вряд ли ангелы нас ждут,- 
нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат, 
по всем законам постоянства 
у райских врат, у входа в ад, 
как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу 
на небеса, счастливый втайне, 
мне дайте в руки не свечу - 
кость для моей собаки дайте.
1969
Евгений Евтушенко

Метаморфозы.
Детство - это село Краснощеково,
Несмышленово, Всеизлазово,
Скок-поскоково,чуть Жестоково,
Но Беззлобнино, Чистоглазово.
Юность - это село Надеждино,
Нараспашкино,Обольщаньино,
Ну а если немножко Невеждино -
Все равно оно Обещаньино.
Зрелость - это село Разделово..
Либо Схваткино, либо Пряткино,
Либо Трусово, либо Смелово,
Либо Кривдино, либо Правдино.
Старость - это село Усталово,
Понимаево, Неупреково,
Забывалово, Зарасталово
И - не дай нам Бог! - Одиноково.

Соленые брызги блестят на заборе.
Калитка уже на запоре.
И море,
дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,
соленое солнце всосало в себя.
Любимая, спи...
Мою душу не мучай,
Уже засыпают и горы, и степь,
И пес наш хромучий,
лохмато-дремучий,
Ложится и лижет соленую цепь.
И море - всем топотом,
и ветви - всем ропотом,
И всем своим опытом -
пес на цепи,
а я тебе - шёпотом,
потом - полушёпотом,
Потом - уже молча:
Любимая, спи...
Любимая, спи...
Позабудь, что мы в ссоре.
Представь:
просыпаемся.
Свежесть во всем.
Мы в сене.
Мы сони.
И дышит мацони
откуда-то снизу,
из погреба,-
в сон.
О, как мне заставить
все это представить
тебя, недоверу?
Любимая, спи...
Во сне улыбайся.
(все слезы отставить!),
цветы собирай
и гадай, где поставить,
и множество платьев красивых купи.
Бормочется?
Видно, устала ворочаться?
Ты в сон завернись
и окутайся им.
Во сне можно делать все то,
что захочется,
все то,
что бормочется,
если не спим.
Не спать безрассудно,
и даже подсудно,-
ведь все,
что подспудно,
кричит в глубине.
Глазам твоим трудно.
В них так многолюдно.
Под веками легче им будет во сне.
Любимая, спи...
Что причина бессоницы?
Ревущее море?
Деревьев мольба?
Дурные предчувствия?
Чья-то бессовестность?
А может, не чья-то,
а просто моя?
Любимая, спи...
Ничего не попишешь,
но знай,
что невинен я в этой вине.
Прости меня - слышишь?-
люби меня - слышишь?-
хотя бы во сне,
хотя бы во сне!
Любимая, спи...
Мы - на шаре земном,
свирепо летящем,
грозящем взорваться,-
и надо обняться,
чтоб вниз не сорваться,
а если сорваться -
сорваться вдвоем.
Любимая, спи...
Ты обид не копи.
Пусть соники тихо в глаза заселяются,
Так тяжко на шаре земном засыпается,
и все-таки -
слышишь, любимая?-
спи...
И море - всем топотом,
и ветви - всем ропотом,
И всем своим опытом -
пес на цепи,
а я тебе - шёпотом,
потом - полушёпотом,
Потом - уже молча:
Любимая, спи...

Маше
А была ты красивой?
Я даже не знаю.
Ты боялась меня,
обнимала несмело.
Отводила глаза, в меня пальцы
вминая,
и стеснялась того,
что совсем ничего не умела.
А была ты красивой?
Я даже не знаю.
Тебя нежность бросала то в жар,
то знобила.
Я представить не мог,
что ты можешь быть злая.
Ты красивой была,
потому что любила.
А была ты красивой?
Я даже не знаю.
Твоя кожа пушком под рукой золотела.
И я весь до сих пор, словно рана
сквозная,
где, светясь,
твое тело во мне пролетело.
А была ты красивой?
Я даже не знаю.
Но тебя сохранил,
суеверно колдуя.
Я останусь тем зеркалом,
где глубина ледяная
заморозила нежно тебя,
навсегда молодую.

Был я столько раз так больно ранен,
добираясь до дому ползком,
но не только злобой протаранен —
можно ранить даже лепестком.
Ранил я и сам — совсем невольно
нежностью небрежной на ходу,
а кому-то после было больно,
словно босиком ходить по льду.
Почему иду я по руинам
самых моих близких, дорогих,
я, так больно и легко ранимый
и так просто ранящий других?

И ВСЕ-ТАКИ
И все-таки я с с тобою.
и все-таки ты со мной,
зажатые шумной толпою,
придавленные тишиной.
И все-таки мы родные,
а это нельзя не сберечь,
и все-таки мы иные,
чем были до наших встреч.
У памяти столько заначек
что хватит их нам наперед,
и кто-то из нас заплачет,
когда из нас кто-то умрет.

Допрос под Брамса
Был следователь тонкий меломан,
По-своему он к душам подбирался.
Он кости лишь по крайностям ломал,
Обычно же допрашивал под Брамса.
Когда в его модерный кабинет
втолкнули их,
То без вопросов грубых,
Он предложил Дайкири и конфет,
А сам включил, как бы случайно
Грюндинг...
И задышал проснувшийся прелюд,
Чистейший, как ребенок светлоглазый,
Нашедший неожиданный приют
В «батистовской» тюрьме под Санта-
Кларой.
...Их было двое. Мальчик лет
семнадцати,
Он рано верить перестал Христу
И дёру дал из мирной семинарии,
Предпочитая револьвер кресту.
Теперь стоял он мрачно, непреклонно,
С презрительно надменным холодком.
И лоб его высокий, непокорно,
Грозил колючим рыжим хохолком.
И девочка, и тоже лет 17-ти,
Она из мира благородных дам,
Из мира нудных лекций по семантике
Бежала в мир гектографов и бомб.
И отвлеченно, в платье белом-белом,
Она стояла перед подлецом,
И черный дым волос парил
Над бледным, голубовато-фресковым
лицом.
Но следователь ждал: он знал что
музыка,
Пуская в ход все волшебство своё,
Находит в душах щель, пусть даже
узкую,
И властно проникает сквозь неё.
И там она ей полная владычица,
Она с собой приносит целый мир,
Плодами этот мир в ладони тычется,
Листвой шумит и птицами грешны,
Там отливают лунным плечи, шеи,
Там пароходов огоньки горят.
Он, как самою жизнью, искушенье,
И люди жить хотят и ... говорят!
И вдруг заметил следователь: юноша
На девушку по-странному взглянул,
Как будто, что-то понял он,
задумавшись
Под музыку, под плеск и ее гул.
Зашевелил губами он, забывшийся,
Сдаваясь, вздрогнул хохолок на лбу,
И следователь был готов записывать,
И вдруг услышал тихое: люблю....
И девушка, открыв глаза огромные,
Как будто не в тюрьме, а на пиру,
Где пальмы, птицы и цветы багровые,
Приблизившись, ответила: «люблю…»
Им Брамс помог.
Им, а не их врагам.
И следователь в ярости на Брамса
Бил юношу кастетом по губам,
Стараясь вбить его «люблю» обратно.
...Я думаю о вечном слове том,
Его мы отвлеченно произносим,
Обожествляем, а при всем при том
Порою слишком просто произносим.
Я, глубоко в себя, его запрячу,
Я, буду помнить, тверд, неумолим,
Что вместе с ним уходят в бой за
правду,
И побеждают, вместе с ним...

Так мала в этом веке пока что
человеческой жизни цена!...
Под крылами голубки Пикассо
продолжается всюду война.
Наших жен мы поспешно целуем,
обнимаем поспешно детей,
и уходим от них, и воюем
на войне человечьих страстей.
Мы воюем с песками, снегами,
с небесами воюем, землей;
мы воюем с неправдой, долгами,
с дураками и сами с собой.
И когда умираем, не смейте
простодушно поверить вполне
ни в инфаркт, ни в естественность
смерти,-
мы убиты на этой войне.
И мужей, без вины виноватых,
наши жены, приникнув к окну,
провожают глазами солдаток
на суровую эту войну.

Я товарища хороню.
Эту тайну я хмуро храню.
Для других он еще живой.
Для других он еще с женой,
для других еще с ним дружу,
ибо с ним в рестораны хожу.
Никому я не расскажу,
Никому -
что с мертвым дружу.
Говорю не с его чистотой,
а с нечистою пустотой.
И не дружеская простота -
держит рюмку в руке пустота.
Ты прости,
что тебя не браню,
не браню,
а молчком хороню,
Это что же такое,
что?
У меня не умер никто,
и немного прожито лет,
а уж стольких товарищей нет.

Со мною вот что происходит
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят, в праздной суете,
Разнообразные не те.
И он не с теми ходит где-то
И тоже понимает это,
И наш раздор необъясним –
Мы оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет
И у другой меня крадет .
А той, скажите бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
В отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе
И неосознанно наметит
Кого-то дальнего себе.
О сколько нервных и ненужных,
Ненужных связей, дружб ненужных –
Во мне уже осатаненность.
О, кто-нибудь! Приди, нарушь
Чужих людей соединенность
И разобщенность близких душ!

ЧЕЛОВЕКА УБИЛИ
Помню дальнюю балку,
Мостик ветхий, гнилой
И летящую бабу
На кобыле гнедой.
В сером облаке пыли,
Некрасива, бледна,
«Человека убили!» —
прокричала она.
Я забыть не сумею,
Покуда живу,
Как бежали за нею,
Бросив косы в траву.
Он, печальный и странный,
Лежал за бугром
С незаметною раной
Под последним ребром.
Был он кем-то безвинно
Из-за денег убит...
Помню темную глину,
Слышу цокот копыт.
Бабу в облаке пыли
Вижу я и во сне.
«Человека убили!» —
крик истошный во мне.
Трудно жить мне на свете,
Трудно слышать тот крик.
К человеческой смерти
Я еще не привык.
Не однажды я видел,
Как о том ни тужи,
Незаметную гибель
Человечьей души.
И в товарище старшем
Среди суеты
Мне угадывать страшно
Неживые черты.
Видеть это не в силе.
Стиснув зубы, молчу.
«Человека убили!» —
Я вот-вот закричу.
Евгений Евтушенко

Картинка детства
Работая локтями, мы бежали, -
кого-то люди били на базаре.
Как можно было это просмотреть!
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу,
зачерпывая валенками воду
и сопли забывали утереть.
И замерли. В сердчишках что-то
сжалось,
когда мы увидали, как сужалось
кольцо тулупов, дох и капелюх,
как он стоял у овощного ряда,
вобравши в плечи голову от града
тычков, пинков, плевков и оплеух.
Вдруг справа кто-то в санки дал с
оттяжкой.
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой.
Кровь появилась. И пошло всерьез.
Все вздыбились. Все скопом завизжали,
обрушившись дрекольем и вожжами,
железными штырями от колес.
Зря он хрипел им: "Братцы, что вы,
братцы..." -
толпа сполна хотела рассчитаться,
толпа глухою стала, разъярясь.
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала,
и нечто, с телом схожее, топтала
в снегу весеннем, превращенном в
грязь.
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно.
Я видел, как сноровисто и точно
лежачему под самый-самый дых,
извожены в грязи, в навозной жиже,
всё добавляли чьи-то сапожищи,
с засаленными ушками на них.
Их обладатель - парень с честной
мордой
и честностью своею страшно гордый -
все бил да приговаривал: "Шалишь!..."
Бил с правотой уверенной, весомой,
и, взмокший, раскрасневшийся,
веселый,
он крикнул мне: "Добавь и ты,
малыш!"
Не помню, сколько их, галдевших,
било.
Быть может, сто, быть может, больше
было,
но я, мальчишка, плакал от стыда.
И если сотня, воя оголтело,
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! -
сто первым я не буду никогда!
Автор Евгений Евтушенко

Я был наивный инок. Целью
мнил одноверность на Руси
и обличал пороки церкви,
но церковь — боже упаси!
От всех попов, что так убого
людей морочили простых,
старался выручить я бога,
но — богохульником прослыл.
«Не так ты веришь!»— загалдели,
мне отлучением грозя,
как будто тайною владели —
как можно верить, как нельзя.
Но я сквозь внешнюю железность
у них внутри узрел червей.
Всегда в чужую душу лезут
за неимением своей.
О, лишь от страха монолитны
они, прогнившие давно.
Меняются митрополиты,
но вечно среднее звено.
И выбивали изощренно
попы, попята день за днем
наивность веры, как из чрева
ребенка, грязным сапогом.
И я учуял запах скверны,
проникший в самый идеал.
Всегда в предписанности веры
безверье тех, кто предписал.
И понял я: ложь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.
Служите службою исправной,
а я не с вамп — я убег.
Был раньше бог моею правдой,
но только правда — это бог!
Я ухожу в тебя, Россия,
жизнь за судьбу благодаря,
счастливый, вольный поп-расстрига
из лживого монастыря.
И я теперь на Лене боцман,
и хорошо мне здесь до слез,
и в отношенья мои с богом
здесь никакой не лезет пес.
Я верю в звезды, женщин, травы,
в штурвал и кореша плечо.
Я верю в Родину и правду...
На кой — во что-нибудь еще?!
Живые люди — мне иконы.
Я с работягами в ладу,
но я коленопреклоненно
им не молюсь. Я их люблю.
И с верой истинной, без выгод,
что есть, была и будет Русь,
когда никто меня не видит,
я потихонечку крещусь.
Е. Евтушенко.
Автор Евгений Евтушенко

Успокойся, в хорошие книжки заройся,
Не спеши никому ничего доказать.
А того, что тебя позабудут - не бойся,
Все немедля сказать, как себя
наказать...
Автор Евгений Евтушенко

СПАСИБО
Ты скажи слезам своим "спасибо",
их не поспешая утереть.
Лучше плакать, но родиться — ибо
не родиться — это умереть.
Быть живым — пусть биту или гнуту, —
но в потемках плазмы не пропасть,
как зеленохвостую минуту
с воза мироздания украсть.
Вхрупывайся в радость, как в редиску,
смейся, перехватывая нож.
Страшно то, что мог ты не родиться,
даже если страшно, что живешь,
Кто родился — тот уже везучий.
Жизнь — очко с беззубою каргой.
Вытянутым быть — нахальный случай,
будто бы к семнадцати король,
В качке от черемушного чада,
пьяный от всего и ничего,
не моги очухаться от чуда,
чуда появленья своего.
В небесах не ожидая рая,
землю ты попреком не обидь,
ибо не наступит жизнь вторая,
а могла и первая не быть,
Доверяй не тлению, а вспышкам.
Падай в молочай и ковыли
и, не уговаривая слишком,
на спину вселенную вали.
В горе озорным не быть зазорно.
Даже на развалинах души,
грязный и разодранный, как Зорба,
празднуя позорище, пляши.
И спасибо самым черным кошкам,
на которых покосился ты,
и спасибо всем арбузным коркам,
на которых поскользнулся ты.
И спасибо самой сильной боли,
ибо что-то все-таки дала,
и спасибо самой сирой доле,
ибо доля все-таки была.
Автор Евгений Евтушенко

Смири гордыню - то есть гордым будь.
Штандарт - он и в чехле не полиняет.
Не плачься, что тебя не понимают, -
поймёт когда-нибудь хоть кто-нибудь.
Не самоутверждайся. Пропадёт,
подточенный тщеславием, твой гений,
и жажда мелких самоутверждений
лишь к саморазрушенью приведёт.
У славы и опалы есть одна
опасность - самолюбие щекочут.
Ты ордена не восприми как почесть,
не восприми плевки как ордена.
Не ожидай подачек добрых дядь
и, вытравляя жадность, как заразу,
не рвись урвать. Кто хочет всё и сразу,
тот беден тем, что не умеет ждать.
Пусть даже ни двора и ни кола,
не возвышайся тем, что ты унижен.
Будь при деньгах свободен, словно
нищий,
не будь без денег нищим никогда!
Завидовать? Что может быть пошлей!
Успех другого не сочти обидой.
Уму чужому втайне не завидуй,
чужую глупость втайне пожалей.
Не оскорбляйся мнением любым
в застолье, на суде неумолимом.
Не добивайся счастья быть любимым, -
умей любить, когда ты нелюбим.
Не превращай талант в козырный туз.
Не козыри - ни честность ни отвага.
Кто щедростью кичится - скрытый
скряга,
кто смелостью кичится - скрытый трус.
Не возгордись ни тем, что ты борец,
ни тем, что ты в борьбе посередине,
и даже тем, что ты смирил гордыню,
не возгордись - тогда тебе конец
Автор Евгений Евтушенко

Нас в набитых трамваях болтает,
Нас мотает одна маета,
Нас метро, то и дело, глотает,
Выпуская из дымного рта.
В шумных улицах, в белом порханьи
Люди ходим мы рядом с людьми,
Перемешаны наши дыханья,
Перепутаны наши следы, перепутаны
наши следы.
Из карманов мы курево тянем,
Популярные песни мычим,
Задевая друг друга локтями,
Извиняемся или молчим.
По Садовым, Лебяжьим и Трубным
Каждый вроде отдельным путем,
Мы не узнанные друг другом,
Задевая друг друга идем,
Задевая друг друга идем.
Автор Евгений Евтушенко

Последняя попытка стать счастливым,
припав ко всем изгибам, всем извивам
лепечущей дрожащей белизны
и к ягодам с дурманом бузины.
Последняя попытка стать счастливым,
как будто призрак мой перед обрывом
и хочет прыгнуть ото всех обид
туда, где я давным-давно разбит.
Там на мои поломанные кости
присела, отдыхая, стрекоза,
и муравьи спокойно ходят в гости
в мои пустые бывшие глаза.
Я стал душой. Я выскользнул из тела,
я выбрался из крошева костей,
но в призраках мне быть осточертело,
и снова тянет в столько пропастей.
Влюбленный призрак пострашнее
трупа,
а ты не испугалась, поняла,
и мы, как в пропасть, прыгнули друг в
друга,
но, распростерши белые крыла,
нас пропасть на тумане подняла.
И мы лежим с тобой не на постели,
а на тумане, нас держащем еле.
Я - призрак. Я уже не разобьюсь.
Но ты - живая. За тебя боюсь.
Вновь кружит ворон с траурным
отливом
и ждет свежинки - как на поле битв.
Последняя попытка стать счастливым,
последняя попытка полюбить.
Автор Евгений Евтушенко

Простим отцов усталую небрежность
И матерей припадочную нежность
Их просто не хватает на детей.
Россия наша держится на бабушках,
И вся Россия в бабушках, как в
башенках
Невыветренной совести своей.
О них обыкновенно не заботятся,
И все-таки они всегда в цене,
Поскольку не бывает безработицы
У бабушек в таинственной стране.
С глазами всепрощающе
печальными
Они в домах ютятся по углам
Машинами стиральными,
качальными,
Машинами, что плачут по ночам.
К любой из них во сне приходит
девочка,
Которая когда-то на заре
Скакала, как ненайденная денежка,
Ни на орле, ни решке – на ребре.
Но девочку – ее легонько сдунули,
Как голоногий тоненький обман,
И денежку с усмешкой в старость
сунули,
Как будто в полный крошками
карман.
И бабушки, стирая или стряпая,
Когда тоска по детству их берет,
Впадают в детство, словно реки
странные,
Которые текут наоборот.
Под их очками скрыты грады
Китежи,
А взглянешь под особенным углом –
Качается на пальце, как на витязе,
Наперсток, будто крошечный
шелом.
Жесток наш век, своих детей не
балующий.
Мы в мягкости и то порой грубы,
Но по земле на счастье ходят
бабушки
Так мягко, словно ходят по грибы.
Всемирных неразумностей
свидетели
Они среди пеленок и посуд,
Как разума тишайшие светильники,
Свои седые головы несут.
И – вечные Арины Родионовны –
С колясками по скверам семеня,
Курносые надежды нашей Родины
Они толкают впереди себя.
Быть бабушкой – нелегкая
профессия.
Им грустно – впереди небытие,
Но у России зубы вновь
прорезываются
В руках у грустных бабушек ее…
Автор Евгений Евтушенко

Ты большая в любви.
Ты смелая.
Я — робею на каждом шагу.
Я плохого тебе не сделаю,
а хорошее вряд ли смогу.
Все мне кажется,
будто бы по лесу
без тропинки ведешь меня ты.
Мы в дремучих цветах до пояса.
Не пойму я —
что за цветы.
Не годятся все прежние навыки.
Я не знаю,
что делать и как.
Ты устала.
Ты просишься на руки.
Ты уже у меня на руках.
"Видишь,
небо какое синее?
Слышишь,
птицы какие в лесу?
Ну так что же ты?
Ну?
Неси меня!
А куда я тебя понесу?..
Автор Евгений Евтушенко

Это – женщина моя
Я был влюбчив, я был вьюбчив,
но глаза мне отворя,
Бог шепнул:
«Вглядись, голубчик…
Это – женщина твоя».
Ты стояла с моей книжкой
взять автограф у меня,
но я понял, став мальчишкой:
«Это – женщина моя».
Я глядел на твою руку
пристальней, чем на лицо,
и, костяшкой пальца хрупнув,
проросло на ней кольцо.
И теперь уже мой голос,
в него вслушаться моля,
истерзал внутри, как голод:
«Это – женщина моя!»
Слава сразу осерчала,
лишь ее любить веля,
чтобы лишь о ней звучало:
«Это – женщина моя».
Власть обиделась на годы –
охладел к ней, что ли, я,
не слагал ей больше оды…
Власть – не женщина моя.
Может быть, всего основа –
смерти или бытия –
три на свете первых слова:
«Это – женщина моя».
Те слова дышали в пальцы,
коченея без огня,
даже и неандертальцы:
«Это – женщина моя».
И назло толпе и рынку
среди жлобства и жулья
захочу – и снова крикну:
«Это – женщина моя!»
Автор Евгений Евтушенко

Почему настоящая любовь и трагедия -
это как два каторжника, скованные
одной цепью? Потому что любовь есть
такое совершенство, которому
завидует все несовершенство мира и
стремится его задушить.

Весенней ночью думай обо мне
И летней ночью думай обо мне.
Осенней ночью думай обо мне
И зимней ночью думай обо мне.
Пусть я не там, с тобой, а где-то вне
Далекая, как бы в другой стране...
На длинной и прохладной простыне
Покойся, словно в море на спине,
Отдавшись мягкой, медленной волне,
Со мной, как с морем, весь наедине.
Я не хочу, чтобы ты думал днем.
Пусть день перевернет все к верху
дном,
Окурит дымом и зальет вином,
Заставит думать о совсем ином...
О чем захочешь, можешь думать днем,
А ночью - только обо мне одной.
Услышь сквозь паровозные свистки,
Сквозь ветер, тучи рвущий на куски,
Как надо мне, попавшейся в тиски,
Чтоб в комнате, где стены так узки,
Ты жмурился от счастья и тоски,
До боли сжав ладонями виски.
Молю тебя - в тишайшей тишине
Или под дождь, шумящий в вышине,
Или под снег, мерцающий в окне,
Уже во сне... и все же не во сне -
Весенней ночью думай обо мне
И летней ночью думай обо мне...
Осенней ночью думай обо мне
И зимней ночью думай обо мне...

Когда придёт в Россию человек,
который бы не обманул России?
В правительстве такого чина нет,
но, может быть... когда-нибудь...
впервые...
А что он сможет сделать лишь один?
Как столько злоб в согласие он сложит?
Мы ни за что его не пощадим,
когда он лучше сделать нас не сможет.
А как он лучше сделается сам,
когда обязан, как бы ни обрыдло,
прислушиваться к липким голосам
элиты нашей липовой и быдла?
Здесь уж быть должен медленен, но
быстр.
Как сделать, чтобы бомбы или пули
прицельно попадали лишь в убийц,
а всех детей и женщин обогнули?
Как сохранить свободу и терпеть
нахальную невежливость свободы?
Взять в руки крепостническую плеть?
Но выпоротый пишет слабо оды.
Как не звереть, матрасы распоров,
не рыться в каждой люльке, в каждом
гробе?
Казнить больших и маленьких воров?
Россия станет, как пустыня Гоби.
Кровь Углича, Катыни, Колымы
размыла честь. Никто не наказуем.
Собою обесчещенные, мы
по честности, но лишь чужой, тоскуем.
Не раздавать бы детям леденцов,
а дать бы горькой памяти последки,
когда над честной бедностью отцов
смеются, как над глупостью, их детки.
А вдруг придёт в Россию человек
не лжемессия с приторным сияньем,
а лишь один из нас, один из всех,
и не обманет – мы его обманем?
Когда придёт в Россию человек?
Когда.... когда все будут человеки.
Но всё чернее и чернее снег,
и всё отравленней и мы, и реки.
И тёмная тяжёлая вина
лежит на мне, и на кремлёвском троне,
и даже – да простит меня она! –
на нищей солженицынской Матрёне.
Не хлеба – человека недород
в России, переставшей ждать мессию.
Когда придёт в Россию тот народ,
который бы не обманул Россию?
Автор Евгений Евтушенко

Я разлюбил тебя... Банальная развязка.
Банальная, как жизнь, банальная, как
смерть.
Я оборву струну жестокого романса,
гитару пополам — к чему ломать
комедь!
Лишь не понять щенку — лохматому
уродцу,
чего ты так мудришь, чего я так мудрю.
Его впущу к себе — он в дверь твою
скребется,
а впустишь ты его — скребется в дверь
мою.
Пожалуй, можно так с ума сойти,
метаясь...
Сентиментальный пес, ты попросту
юнец.
Но не позволю я себе
сентиментальность.
Как пытку продолжать — затягивать
конец.
Сентиментальным быть не слабость —
преступленье,
когда размякнешь вновь, наобещаешь
вновь
и пробуешь, кряхтя, поставить
представленье
с названием тупым «Спасенная
любовь».
Спасать любовь пора уже в самом
начале
от пылких «никогда!», от детских
«навсегда!».
«Не надо обещать!» — нам поезда
кричали,
«Не надо обещать!» — мычали
провода.
Надломленность ветвей и неба
задымленность
предупреждали нас, зазнавшихся
невежд,
что полный оптимизм — есть
неосведомленность,
что без больших надежд — надежней
для надежд.
Гуманней трезвым быть и трезво
взвесить звенья,
допрежь чем их надеть,— таков закон
вериг.
Не обещать небес, но дать хотя бы
землю.
До гроба не сулить, но дать хотя бы
миг.
Гуманней не твердить «люблю...»,
когда ты любишь.
Как тяжело потом из этих самых уст
услышать звук пустой, вранье,
насмешку, грубость,
и ложно полный мир предстанет
ложно пуст.
Не надо обещать... Любовь —
неисполнимость.
Зачем же под обман вести, как под
венец?
Виденье хорошо, пока не испарилось.
Гуманней не любить, когда потом —
конец.
Скулит наш бедный пес до
умопомраченья,
то лапой в дверь мою, то в дверь твою
скребя.
За то, что разлюбил, я не прошу
прощенья.
Прости меня за то, что я любил тебя.
Автор Евгений Евтушенко

Ты спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...
Но вот идешь по городу,
несешь красиво голову,
надменность рыжей челочки,
и каблучки-иголочки.
В твоих глазах —
насмешливость,
и в них приказ —
не смешивать
тебя
с той самой,
бывшею,
любимой
и любившею.
Но это дело —
зряшное.
Ты для меня —
вчерашняя,
с беспомощно забывшейся
той челочкою сбившейся.
И как себя поставишь ты,
и как считать заставишь ты,
что там другая женщина
со мной лежала шепчуще
и спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"
Автор Евгений Евтушенко

Не понимать друг друга страшно -
не понимать и обнимать,
и все же, как это ни странно,
но так же страшно, так же страшно
во всем друг друга понимать.
Тем и другим себя мы раним.
И, наделен познаньем ранним,
я душу нежную твою
не оскорблю непониманьем
и пониманьем не убью.
Автор Евгений Евтушенко

То язвительная, то уязвимая,
Мой защитник и мой судья.
Мне сказала моя любимая,
Что она разлюбила себя.
Есть у женщин моменты загнанности,
Будто сунули носом в хлам.
Тайный ужас от собственной запусти,
Злость к безжалостным зеркалам.
Мною вылепленная, мной лепимая,
Меня вылепившая как судьба.
Неужели ты тоже, любимая,
Разлюбила меня как себя?
Время этот завистливый заговор,
Против юности и красоты.
Но в глазах моих время замерло.
И в них лучшая женщина – ты.
Так зазывно играют разлуки мной.
Но в тебя я хочу как домой.
Не позволь себе стать разлюбленной
мною,
И даже - тобою самой.
Автор Евгений Евтушенко

Мне говорят,
качая головой:
"Ты подобрел бы.
Ты какой-то злой".
Я добрый был.
Недолго это было.
Меня ломала жизнь
и в зубы била.
Я жил
подобно глупому щенку.
Ударят -
вновь я подставлял щеку.
Хвост благодушья,
чтобы злей я был,
одним ударом
кто-то отрубил!
И я вам расскажу сейчас
о злости,
о злости той,
с которой ходят в гости,
и разговоры
чинные ведут,
и щипчиками
сахар в чай кладут.
Когда вы предлагаете
мне чаю,
я не скучаю -
я вас изучаю,
из блюдечка
я чай смиренно пью
и, когти пряча,
руку подаю.
И я вам расскажу еще
о злости...
Когда перед собраньем шепчут:
"Бросьте!..
Вы молодой,
и лучше вы пишите,
а в драку лезть
покамест не спешите",—
то я не уступаю
ни черта!
Быть злым к неправде —
это доброта.
Предупреждаю вас:
я не излился.
И знайте —
я надолго разозлился.
И нету во мне
робости былой.
И -
интересно жить,
когда ты злой!
(1955)
Автор Евгений Евтушенко

Прости мой милый, что в подъезде
под шум полночного дождя
сжимаю губы я по-детски,
лицо легонько отводя.
Себя веду с тобою странно,
но ты ко мне добрее будь.
Мне быть обманутой не страшно,
страшнее - это обмануть.
Ты не зови меня упрямой,
с тобой душою не кривлю.
Сказать "люблю" - не будет правдой,
неправдой будет "не люблю".
Нет, недотроги я не корчу,
но лишь тогда не уходи,
когда какой-то колокольчик
забьётся, может быть в груди.
Ты не казни и не помилуй,
я не железо не гранит.
Мне хорошо с тобой, мой милый,
но колокольчик не звенит.
Ты не зови меня упрямой,
С тобой душою не кривлю.
Сказать "люблю" - не будет правдой,
неправдой будет "не люблю".
Автор Евгений Евтушенко

"Я люблю одиночество!"
"Я люблю одиночество!"
В этом крике - души нагота.
Одиночество любят от боли,
но от радости - никогда.
Тишину одиночество дарит,
избавляющую от обид.
Одиночество не ударит,
Одиночество не оскорбит.
Одиночество понимает,
как мужчина не сможет понять.
Одиночество обнимает,
как мужчина не сможет обнять.
Но на голые нервы надето
платье -
всё в раскаленных крючках!
"Я люблю одиночество!"
это
"Мне не больно!" -
под пыткой кричать.
А ведь больно,
так
Господи, больно,
что прижать бы к себе хоть кого,
Одиночество любят тем больше,
чем сильней ненавидят его.
Прокричать ненавистный
подстрочник, застрявший в груди:
"Я люблю одиночество!"
"Я люблю одиночество!" -
А потом прошептать перевод,
беззащитное: "Не уходи!"
Автор Евгений Евтушенко

...под невыплакавшейся ивой
я задумался на берегу,
как любимую сделать счастливой?
Может, этого я не могу?
Мало ей и детей,и достатка,
жалких вылазок в гости,в кино,
Сам я нужен ей-весь, без остатка,
а я весь-из остатков давно.
Под эпоху я плечи подставил,
так, что их обдирало сучье,
а любимой плеча не оставил,
чтобы выплакалась в плечо.
Не цветы им даря, а морщины,
возложив на любимых весь быт,
воровски изменяют мужчины,
а любимые лишь от обид.
Как любимую сделать счастливой?
С чем к ногам ее приволокусь?
Если жизнь преподнес ей червивой,
Даже только на первый надкус?
Что за радость-любимых так часто
обижать ни за что ни про что?
Как любимую сделать несчастной-
Знают все,
....Как счастливой-никто....
Автор Евгений Евтушенко

Есть новый вид "застенчивых" парней:
стесняются быть чуточку умней,
стесняются быть нежными к любви.
Что нежничать? Легли, так уж легли.
Стесняются друзьям помочь в беде,
стесняются обнять родную мать.
Стараются, чтоб их никто, нигде
не смог на человечности поймать.
Стесняются заметить чью-то ложь,
как на рубашке у эпохи - вошь,
а если начинают сами лгать,
то от смущенья, надо полагать.
Стесняются быть крошечным холмом,
не то чтобы вершиной: "Век не тот..."
Стесняются не быть тупым хамлом,
не рассказать пошлейший анекдот.
Стесняются, чья совесть нечиста,
не быть Иудой, не продать Христа,
стесняются быть сами на кресте -
неловко как-то быть на высоте.
Стесняются карманы не набить,
стесняются мерзавцами не быть,
и с каждым днем становится страшней
среди таких "застенчивых" парней.
Автор Евгений Евтушенко

Мужчины женщинам не отдаются
а их, как водку, судорожно пьют,
и если, прости Господи, упьются,
то под руку горячую их бъют.
Мужская нежность выглядит как
слабость?
Отдаться – как по-рабски шею гнуть?
Играя в силу, любят хапать, лапать,
грабастать даже душу, словно грудь.
Успел и я за жизнь поистаскаться,
но я, наверно, женщинам сестра,
и так люблю к ним просто
приласкаться,
и гладить их во сне или со сна.
Во всех грехах я ласковостью каюсь,
а женщинам грехи со мной сойдут,
и мои пальцы, нежно спотыкаясь,
по позвонкам и родинкам бредут.
Поднимут меня женщины из мёртвых,
на свете никому не изменя,
когда в лицо моё бесстрашно смотрят
и просят чуда жизни изменя.
Спасён я ими, когда было туго,
и бережно привык не без причин
выслушивать, как тайная подруга,
их горькие обиды на мужчин.
Мужчин, чтобы других мужчин мочили,
не сотворили ни Господь, ни Русь.
Как женщина, сокрытая в мужчине,
я женщине любимой отдаюсь.
Автор Евгений Евтушенко

Мы родились в стране,которой
больше нет.Но в Атлантиде той мы
были,мы любили.Лежит наш красный
флаг в Измайлове врастяг.За доллары
его толкают наудачу.Я Зимнего не
брал.Не штурмовал рейхстаг.Я - не из
коммуняк.Но глажу флаг и плачу...
Автор Евгений Евтушенко