Всё, что внизу, написано шутя,
Ведь я, конечно, оптимист отпетый.
Бывает, грусть навалится, хотя —
всё хорошо, и предпосылок нету.

Бывает, что оглянешься назад,
и там светло, а впереди — неясно.
Бывает так, что нечего сказать,
и так, что в целом говорить напрасно.

Твои дела — хотя и неплохи,
но как-то бесконечна их армада,
И все твои нелепые стихи —
их много так, что больше и не надо.

Всё будто повторяется вокруг,
зациклена безумная планета,
И прыгаешь, и бегаешь, и вдруг —
не понимаешь, а зачем всё это.

И, несмотря на всякие цветы,
улыбки и подарки дорогие,
Бывает так, что ты — уже не ты,
а то, что от тебя хотят другие.

© Copyright: , 2013 Свидетельство о публикации №113110301378

Саша Кладбисче

Мы уставшие дети города и асфальта,
мы давно оборвали с природой любые связи.
Невдомек нам, как рыбы на нересте крутят сальто;
или как отличают орешника лист от вяза,

и в котором часу муравьи закрывают двери,
что там кречет на скалах кричит себе без умолку;
мы не знаем (не помним?) как трутся носами звери,
как о тайной тропе волк расскажет другому волку,

как сигналит сове сова про мышей, заухав…
Мы же дети асфальта, природа нам не знакома,
мы увидим ее на рабочих столах нетбуков,
или ночью в усталом сне, что похож на кому.

Мы не вносим природу в наш статус и «интересы».
Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее.
Нас не трогает в море грязь или рубка леса;
запах меда на травах июля давно не греет.

Мы в коробках живем и питаемся, чем придется.
Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок.

Но скажи, отчего на закате так сердце рвется,
когда алое солнце отсвечивает на скалах?
Почему так приятно в разломе меж плит бетонных
неожиданно встретить головку чертополоха?
Почему вызывают улыбку цветов бутоны,
и приходят коты на руки, когда нам плохо?

И порою мне снится -- в тумане, как будто в вате,
слышу тихую песню, мелодия мне знакома…
И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати,

и накинув ветровку, один выхожу из дома.
Вспомнив нечто забытое, я в электричке еду,
после долго иду, звукам ветра в ушах внимая.
И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды.
И земля говорит.

И я, кажется, понимаю.

Саша Кладбисче

Саша Кладбище
Знаете, когда я издавал книжку, цензурой из нее был выпилен один единственный стих, поскольку он всё, что можно, нарушал и якобы «разжигал». Скрепя сердце, я убрал этот стих из сборника, ведь я теперь хороший и всё такое, почему бы не пожертвовать одним злым стихом?
Но сегодня именно он почему-то крутится в моей голове. Очень сложно более емко выразить мое отношение к тому, что я вижу в лентах новостей и в блогах. Точка абсурда достигает кипения, и молчать, правда, сложно. Хотя и говорить бесполезно: свою голову другому не приставишь. Остается только плеваться ядом, а что поделать, если меня одинаково бесят абсолютно противоположные вещи? Впрочем, я лучше продолжу в стихах.

Ненавижу людей — кто мне дальше, кто ближе,
Только так или эдак — я всех ненавижу!
Все конфессии, группы, религии, расы,
Гомофобов, а с ними и всех пидарасов,
Всех потомков мартышек, Адама и Евы,
Коммунистов, бандеровцев, правых и левых,
Также негров, вьетнамцев, китайцы не лучше,
Ненавижу славян и арийцев до кучи,
Ненавижу евреев и их холокост,
В Сан-Франциско ебучий над речкою мост,
Эту башню, торчащую, блять, над Парижем —
Ненавижу ее, ох как я ненавижу!
Микки Мауса и олимпийского мишку,
И Останкинскую, мать ее, телевышку,
Президента и мэра, политиков разных,
И гламурных фемин, и бомжей безобразных.
Ненавижу анархию — как и Систему,
Ненавижу и хиппи, и готов, и эмо,
Мясоеда, вегана, овсянку, картошку,
Гарри Поттера, Бэтмена, женщину-кошку,
Ненавижу — так искренне, яростно, дико,
До каления белого, боли и крика,
Вс говно, что годами вокруг себя вижу!
Ненавижу вас всех!
И себя ненавижу!!!

2008

Саша Кладбище.

Сколько ни вой в подушку,
Сколько глаза не три –
Она неизменно сидит у тебя внутри.

Чернее любой темноты, холоднее льдин.
Она возникает, когда ты сидишь один,
Когда понимаешь, что – в принципе – ты – один,
В постелях с любимыми, в самой большой толпе.

Когда не помогут молитвы и НЛП,
Все мудрые книги, психологов личных рать,
Уход в декаданс и вуду, ваниль и жесть.
Ты ел бы наркотики, лишь бы ее убрать,
Но с ними ей даже легче в тебя пролезть.
Ответ на вопросы – да что с тобой?

Ничего.

Когда ты лежишь в кровати своей без сна,
И мыслишь, что Бога придумали для того,
Чтоб только опять, опять не пришла она.

А друг тебе скажет – ты просто устал, поди,
А врач тебе скажет – понижен гемоглобин.
А ты её чувствуешь каждый момент в груди –
Холодную бездну из самых твоих глубин.

На награждении Оскаром, в ночь любви,
В темном подвале ногти себе грызя,
Носишь в себе, как её ты ни назови:
Имени нет, и измерить ее нельзя,

И лишь иногда скрывается —
Оттого,
Что, к негасимому свету собой маня,
Греет огонь дыхания
Твоего
Несогреваемый холод внутри меня.

Саша Кладбище

Мне сегодня исполнилось… Много, короче, ажно
В пору было бы отчество к имени… А, забудь.
И поскольку теперь я ну очень большой
И важный,
То могу поделиться мудростью – только в путь.
В общем, слушай, дружище, тему.
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ.
В смысле, всё, что себе намечтаешь. Да так, что ах.
Но не там,
нетогда
инетак.
Вот такая задница.
И поэтому – будь осторожен
В своих мечтах.

Саша Кладбище

Пишет+Kladbische+:
Задолбало
+ + + 
И идешь, закусив в раздражении удила,
По десятому кругу эпистолярного ада. 
«Чмоки-чмоки, приветики, Саша, а как дела?
Очень нравится то, что ты пишешь, стишки что надо, 
Твои сказочки, песни, истории и коты. 
И неважно, что пялишь глаза в монитор устало:
У тебя-то, конечно, времени три состава, 
Расскажи, где дают научиться писать, как ты!» 
Мне не жалко, дружок – всё поведаю от души. 
Это просто, как печь пирожки – на, рецепт пиши.
Ямб тебе пятистопный, хорей тебе пятисложный?
Это так, сука, просто, что даже поверить сложно.
Это проще, чем сотне даосов прохавать Цы.
Когда думаешь – как это вытравить, чем бы сняться, 
Когда ночью к тебе приходят и снятся, снятся 
На поверхность дорогу скребущие мертвецы.
Когда воздух хватаешь в ознобе тягучем, колком,
Когда нервы – смотать в катушку и сдать в утиль, 
Когда кожу пластами срываешь и воешь волком – 
Вырабатывается особый, приятный стиль. 
Когда голову судьбы чужие грызут, что вши, 
Рифма лезет так ладно, ты знай успевай – пиши. 
Если твари из древних легенд тебе до зари
Выжирают нутро: говори, вопят, говори, 
Расскажи им про нас, жизни дай, облеки в слова!
Когда если не будешь писать – то стошнит, потащит,
И раскрутит, и выбросит камнем тебя из пращи, 
И взорвется от слов ненаписанных голова… 
Накорми пустоту с бесконечной ее утробой! 
Видишь, это несложно. Попробуй, дружок, попробуй, 
Открывай ноутбук и нажми на нем эникей. 
Можешь также царапать на стенах, салфетках, коже, 
И почувствуй, как это, когда не-писать не можешь. 
Начинай хоть сейчас. 
Только мне не пиши. Окей?

Сгибает боль твои худые плечи; 
Ты на отлично знаешь, каково –
Когда бросают, бьют, когда калечат; 
Когда не остается ничего
Кроме немого горького укора… 
Развязка же обычна и проста:
Злокачественной опухолью скоро
В душе произрастает пустота. 
Но свято место пусто не бывает, 
И скоро что-то возникает в ней, 
И понимаешь – что не убивает,
Нас делает, наверное, сильней. 
Теперь ты не обижен, а разгневан, 
Теперь не милосердствуй, а души. 
Теперь ты знаешь – поселился демон
В пустом куске израненной души. 
Теперь тебе и веселей, и проще, 
Не страшно от безумия луны; 
Теперь твои не одиноки ночи, 
А дни приятной злобою полны. 
В груди кусочек мяса оживает, 
Покрыт зарубцевавшимися ранами. 
Теперь ты знаешь – что не убивает,
Нас делает не сильными, а странными. 
Как злой конец в любимой детской сказке, 
Как мясо под колесами трамвая, 
Как рев бензопилы у типа в маске… 
Теперь ты знаешь – что не убивает,
Нас делает несчастными калеками.
Так стал я домом бесу своему. 
А как прогонишь? Больше просто некому
Хоть капельку души отдать ему. 
© Kladbische

Вытаскивая меч из старых ножен,
Чтобы за правду драться и за честь,
Я понял вдруг, что ничего не должен
Мне этот мир – да, он таков, как есть,
В нём подлецы, и дураки, и воры, 
И эко-фон – не лучший далеко, 
Не идеальны лица и просторы, 
Но кто сказал, что будет всё легко?
Не изменить мир жала и кинжала,
Круша врагов и дураков рубя. 
Поэтому менять его, пожалуй,
Начну-ка я, наверное, с себя.

Саша Кладбище

Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь… 
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль. 
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак. 
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой! 

Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал». 
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой». 
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя. 
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя. 
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем». 
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда. 
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»! 
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной. 
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце. 
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно 
от никого никому слова. 
© Kladbische, 09-10 гг.

За то, что хотя никогда я не жил толково – 
Ты любишь меня: ненормального, не-такого. 

Вино наше – яд, хлеб нам выела спорынья. 

Спасибо тебе – ежедневно и ежечасно.
Блаженны безумные, только, увы, несчастны, 
Они одиноки в безумии – но не я. 

А мне повезло: мне не надо прилично, чинно
Скрываться всю жизнь под нормальной чужой личиной, 
И делая вид, что системы исправлен сбой.

И в мире, где все на рога надевают нимбы, 
Где каждый второй притвориться хотел другим бы,
Великий мой дар – оставаться всегда собой:
С тобой, 
и судьбой – ненормальной, неугомонной, 
Вовек не гоняясь за славой и за мамоной, 
И вслух презирая двуличие и враньё, 
Смеясь, когда кличут меня дураком, балбесом, 
Шутом, бунтарём, полудурком и даже бесом –
Да, я бесноват, и одежда моя – тряпьё, 
Камнями избит, кровоточу, наколобродив!

Но я не один перед всеми ору, юродив –
Спасибо тебе. 

Пусть слетается вороньё,
Вдвоем мы сильней, и сильнее безумство наше, 
И страшно-нормальный мир нам уже не страшен.

Спасибо тебе за безумие за твоё.

Саша Кладбисче

Всё, что внизу, написано шутя, 
Ведь я, конечно, оптимист отпетый. 

Бывает, грусть навалится, хотя – 
всё хорошо, и предпосылок нету. 
Бывает, что оглянешься назад, и там светло, а впереди – неясно. 
Бывает так, что нечего сказать, и так, что в целом говорить напрасно. 
Твои дела – хотя и неплохи, но как-то бесконечна их армада,
И все твои нелепые стихи – их много так, что больше и не надо. 
Всё будто повторяется вокруг, зациклена безумная планета, 
И прыгаешь, и бегаешь, и вдруг – не понимаешь, а зачем всё это. 
И, несмотря на всякие цветы, улыбки и подарки дорогие, 

Бывает так, что ты – уже не ты, 
а то, что от тебя хотят другие. 

Саша Кладбисче

Ты смотришь. 
А я 
в этом кожаном чёрном кресле, 
Скребу подлокотник. 
Зрачки мои широки. 
Скажи мне одно – 
А ты будешь любить меня, если 
я с этого дня ни одной не смогу строки?

И счетчик стучит, и дозиметра ноет зуммер, 
И плавают стены, сквозь щели смолой сочась. 

Ты будешь любить, если я, предположим, умер, 
И мертвый тебе это всё говорю сейчас?

Ты будешь любить, когда взвоет за дверью стая, 
Когда Рубикон запретит перейти сенат? 
Когда ты почуешь, что я начинаю таять, 
И что выхожу из системы координат?

Когда целый мир, свои острые зубы скаля,
Вонзит в меня сотни наполненных ядом жал?
Ты будешь любить?
Так,
Как Шиву любила Кали, 
танцуя на нём, когда он не дыша лежал?
Ты будешь?... 

Так знай, что поставленный на колени, 
В любой темноте, в безысходности или тлене, 
На дне, под землей, в самой страшной морской глуби
Когда я останусь, оплёван, забыт, покинут, 
Когда все вселенные разом возьмут и сгинут – 
Мне дела не будет!

Ты только меня люби.

Саша Кладбисче

Слышишь, серая шкура? Послушай, не слышит он! 
Я же вижу, как ты по кончик хвоста влюблен –
про опасность забыл, как двинулся головой. 
Ну, давай-ка, еще на месяц при всех завой!
Я же вижу, как ты глядишь на нее, дурак, 
провожаешь до дома, слушаешь болтовню,
этот треп про музыку и философский мрак 
про кино, равноправие, фото в журналах «ню», 
про модерн, постмодерн, политику, шмотки, шлюх … 
Ты теряешь не только голову, но и нюх. 

Не гуляй с ней ночами, не дожидайся луны, 
не давай проникать в твои мысли, тревоги, сны, 
а еще – не води даже близко ее от норы! 
Ей с тобой интересно – до времени, до поры. 
Но когда будут выть сирены между домами,
и захлопает ржавой пастью стальной капкан, 
она бросит тебя и вернется обратно к маме, 
перестанет есть мясо… На шее твоей аркан, 
тебе колют снотворное, вяжут и тащат в клетку. 
Где теперь твоя девочка, милая, твоя детка? 
Где ее обещания – быть навсегда вдвоем?

Она будет ходить в музей или клеить марки. 
В лучшем случае – раз посетит тебя в зоопарке. 
Если в худшем – посмотрит на чучело на твое, 
там, в музее… с другим, в один из деньков субботних,
говоря ему те же сопли из тех же фраз. 
Может, ты и не знал, но отец у нее охотник, 
и ему не хватает шкуры – твоей как раз, 
положить на паркет вместо коврика у камина.

Он с большим удовольствием выстрелит тебе в спину, 
и возможно, по-своему будет немного прав.
Твое место не здесь – в лесу, у дремучих трав, 
где нет серого камня, бетона, метро и злобы, 
где вода из ручьев, где птицы в ветвях кричат, 
где не знают о лжи, и есть все условия, чтобы
жить спокойно с волчицей, воспитывая волчат. 
 
Слышишь, серая шкура? Всю жизнь в человечьем теле – 
станет тесно, и город – он все же не лес родной. 
Да послушай, я вижу, глаза твои пожелтели, 
ты не слышишь – все думаешь только о ней одной. 
В общем, ладно, иди, иди к своей малолетке, 
ты меня своим видом и так разозлил уже!

Только помни, ты с ней окажешься все же в клетке. 
Пусть в трехкомнатной даже, на двадцать шестом этаже. 
А потом, через годы, куря на балконе приму, 
ты в тоске на луну завоешь, как выл не раз… 

А луна не ответит – покатится молча мимо, 
и исчезнет долой с твоих человечьих глаз. 

2009

Ты глядишь в пустоту – и в ответ тебя видит бездна, 
И когда ей противиться, вроде бы, бесполезно,
Ты придержишь внезапно дверь своего подъезда,
Запуская с мороза уличного кота. 
Если стать к себе проще и в это же время – строже,
Иногда от поступков, порой от бездействий тоже – 
Так по мелочи и заполняется пустота,
Так бездонная темень тихонько по швам трещит, 
И неброшенный камень, непощеный комментарий, 
Перебор, где-то вовремя сыгранный на гитаре, 
Создают по крупицам невидимый мощный щит.

Так последняя спичка холодный зажжет очаг,
Так случайная тропка выводит из леса к дому.
Ежедневно ты носишь вселенную на плечах:
Помни – Бог, Он всегда проявляется в мелочах,
Как и дьявол. 
Но всё же – конечно же – по-другому.

 Древнее мира, сложная, простая,
Та, что всему вершина – или дно:
Ветвями пальцы в пальцы прорастают,
Два сердца снова сходятся в одно.
Мы вместе без времён или дистанций –
Влюбленные на узеньком мосту.
Я разрушаю мир священным танцем,
Ты танцем созидаешь красоту.
Наш общий свет – велик и бесконечен,
А в темноте, когтями грязь скребя,
Когда дышать от дыма было нечем,
Я воздух брал из лёгких у тебя.
И ты возьми моё – и кровь, и кожу,
В стихи меня и в песни облеки…
Мы так с тобой чудовищно похожи!
И так невыносимо далеки.
_____
Махашиваратри 2014, Арамболь.

Солнце не солнечно вовсе, и сок не сочен. Снишься – а я просыпаюсь, с подушкой лёжа.
Мне без тебя вроде можно, но так, не очень. Полмира между мне кажется слишком, всё же.
Я позабыл все неровности, перепалки; я – ожидающий встречи с огромным стажем.
Жидкое время мне ставит колеса в палки. Я забываю твой голос и запах даже.
Я нереально скучаю, на самом деле. Это тебе не неделя – смотаться в Питер.
Джек упивается ромом на каравелле. Тянет ноздрей пыльцу в Неверленде Питер.
Шляпник Алисе с дурманом нацедит чаю...
Видишь, у всех есть тема забыться, только
ты себе не представляешь, как я скучаю.
Кажется, в мире никто не скучает столько.
(с)Саша Кладбище

Любовь
Саша Кладбисче
Когда корпус подмоги далек и недосягаем,
Когда рвутся гранаты, и лёгкие крутит газ,
Остаётся любовь – это всё, чем располагаем.
Это то, что не выбить и не отобрать у нас.
Когда кажется – тщетны старания и попытки,
Оккупирован трон, заблокирован кабинет,
Остаётся любовь – это то, что у нас в избытке,
С чем нельзя проиграть. То, чего у них просто нет.
Когда злобно закушены губы до брызгов алого
И глаза застилает багровая пелена –
Помни: Только любовь всегда побеждала
дьявола.
Лишь она.

Изводы
Саша Кладбисче
Я лежу в темноте.
И ты рядом – сопишь чуть слышно.
Мне же сон не идёт
/на часах уже час шестой/
Я сегодня прочел, что процентов на семьдесят (с лишним)
Человек состоит из обычной
Воды простой.
И теперь, когда я это знаю, ты мне скажи:
Где предел,
чтобы мне не допиться до дна однажды?
Я люблю твою воду, и мне без нее не жить.

Это очень особая,
Страшная очень
Жажда.

© Kladbische

Рабочее
Саша Кладбисче
Наутро солнце не включили:
Вставал под шум дождя с кровати!
На завтрак – чай и соус Чили:
До ужина бензина хватит.
Моя маршрутка (единица),
И снова офис, чай, работа,
Маршрутка, дом, кровать. И снится,
Что где-то есть другое что-то!
Что где-то солнце, гор изгибы,
Что где-то там, за морем, были
Бомбей, и Дублин, и Карибы,
И чай – из чая, не из пыли!
Так пропади, тоска и скука,
Вот колокол на шхуне снова
Звонит! Звенит… Будильник, сцука.
Маршрутка, офис, чай.
Хреново.

© Kladbische, 5.10.06

тосковать
Саша Кладбисче
Вот, обиду сглотнул торопливо –
Эта горечь меня не сломала.
Ничего, я почти что счастливый,
Мне для счастья вообще надо мало.
Привыкаю к свободе полёта,
Не хожу по следам твоим следом.
Остывает горячее что-то –
Словно кофе в обнимку под пледом,
Словно кровь на разбитой губе…

Залил дождь тишину городскую.

Я привык тосковать по тебе,
Так привык, что уже не тоскую.

© Kladbische 3.07.06.

Не смейте трогать бронзовых солдат!
Саша Кладбисче
Не смейте трогать бронзовых солдат!
Как больно то, что нет сегодня силы,
Чтоб защитила братские могилы
От рук, «совком» клеймящих всех подряд!
Да эти пацаны – «отцы и деды» –
Они не за советский красный флаг –
За знамя кровью пОлитой победы
Шли на врага, кишки зажав в кулак!
Боец, сложивший голову от пули
В аду под Курском пятого июля
В игре политиканов виноват?
Не смейте трогать бронзовых солдат!
В той бронзе деток нерожденных души.
И перед тем, как памятник разрушить –
Ты в бронзовые посмотри глаза:
Там деда кровь, там бабушки слеза,
А я не понимаю, не приемлю –
Могилы разрывать? Наверно, ад
Уже давно пришел сюда, на землю.
Не смейте трогать бронзовых солдат! –
И злость адреналином бьет по вене…
Мой дед был в сорок пятом ранен в Вене
Чтоб сын его – а значит, мой отец
Не стал рабом под сапогом у фрица,
Чтоб не горели печи Аушвица,
Чтоб небо не горело, наконец…
Чтоб снова страшный не настал июнь,
А вышло так, что сволочь недобита.
Простите, вы, из бронзы и гранита –
Вы за живых отдали жизнь свою:
За всех – и тех, кто вас ругает тоже.
Не за медаль, вождей или парад –

А мы и мертвым отплатить не можем.

Не разрушайте бронзовых солдат…
© Kladbische, 8.05.2007

7 ноября
Саша Кладбисче
ГЭСы и АЭСы возвели,
Гансов в сорок пятом побороли,
В космос запускали корабли…
А теперь что говорят нам в школе?
Как матросик пьяный и солдат
Штурмовали Зимний по морозу?

Фрицы
Янки
До сих пор дрожат,
Вспоминая красную угрозу!

Я не красный большевик-маньяк,
В рупор не кричу «Вся власть советам!»
Не ношу под сердцем красный флаг,
Не живу по ленинским заветам,

Только что б не говорили мне,
Верно это,
илиже
Неверно –

Тем, что я родился
ВТой
Стране,
До сих пор горжусь
Неимоверно.

© Kladbische, 7 ноября 2006

Самый большой страх
Саша Кладбисче
Много вещей на земле
вызывают страх –
Ужас до дрожи в ногах
и сведенных скул:
Вот, например, потеряться
в ночных горах,
Встретить в лесу волков,
а в морях – акул,
Или же детский мизинец
найти в колбасе,
Забыть документы в поезде
на югах,
ПеребегАть
восемь полос шоссе,
Прыгнуть с моста
с веревкою на ногах,
Сесть за чужое дело
на восемь лет,
В трубку мобильного
дышащий аноним…

Но знаешь, все страхи и фобии на земле
Даже и близко не падали с тем, одним,
Самым безумным, неистовым.
Теребя
Пальцами нервными пряди своих волос,
Я каждый день боюсь потерять тебя.
Очень боюсь, до кровавых соплей и слез.

Не говори, мол, совсем я поехал, ишь,
Драму на ровном месте развел, больной!
Знаешь, порой ночами, когда ты спишь,
Я в темноте лежу за твоей спиной,
Слушаю, как ты – дышишь?
Гляжу в потолок.
Думаю, что рассветает, пожалуй, в пять.

А ты вдруг как дернешься, словно ударил ток,
Пару секунд не дышишь – и вот, опять…

Я прочитал, что это бывает с теми,
Чей мозг вдруг решил, что тело уже мертво –
И шлет свой сигнал, импульс из центра в темени,
Чтобы таким пинком запустить его.
И вот, ты вздыхаешь во сне, так жалея, верно,
Что не удалось добраться опять до рая.

Но только, ты знаешь, пусть я эгоист, наверно,
А ты все равно живи
и не умирай. А?

© Kladbische 8/06/09

Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь,
Тело, осанка, манеры - что ты, впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is.

Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.

Был приказ -
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот,
Отто с улыбкой "Jedem das seine" пойманных русских к допросу ждет.
В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно - солдаты копают рвы.
Отто вздыхает - йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.

Вдруг исчезает тоска во взгляде, зал погрузился на миг во тьму.
Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."

Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидает, к суку привязан, быстрый веревочный приговор.
"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе - стопку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.

Водка ли, шнапс ли, исповедальня – все бесполезно. Опять в ночи
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом.
Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет
Надя уходит. А Отто плачет
Семьдесят долгих кошмарных лет.

+ + +
Кресты над миром церковь поднимала
Воскресным утром. Что за благодать!

Народа в храм набилось – ох, немало –
Желающих совета Богу дать.
Здесь были все сословия и стайки:
Все, как один, безгрешны и чисты –
Министры, бляди и домохозяйки,
Хоругвеносцы, байкеры, менты –
Пришли поведать Господу печали,
И убедить спасти от доли злой.
И все наперебой они кричали –
«Долой того! И этого долой!»
Крестились и орали, рвали пасти,
В иконы брызжа пеной изо рта.
«Спаси нас, Боже, от такой напасти –
Смотри, вокруг какая срамота!
Гляди! Гляди, страну споили янки,
План Даллеса нас опустил на дно.
Спаси от пидораса, лесбиянки,
Еврея, и фашиста заодно!
Забьем камнями, в кровь срывая гланды,
Всех, кто не с нами, именем Твоим!
Мы защитим детей от пропаганды!
Убьем – но у порока отстоим,
Пусть враг над нами, словно коршун, кружит!...»
Был в храме вой, и шум, и тарарам,
И лишь Господь один стоял снаружи.
Они Его не пригласили в храм

В вопросах Победы – да, я ретроград. Притом,
на тему, увы, не приемлющий словоблудия.
* * *
Мне бабушка в детстве рассказывала о том, как прадеду голову взрывом снесло орудия,
Про бомбы в саду и про зимний голодный ад; в Баварию как не угнали едва в сорок третьем;
как дойче зольдатен давали им шоколад и плакали тихо по собственным дойче детям.
Как с братом на печке пряталась под дохой – подальше от глаз офицера СС поддатого.
А дед ничего не рассказывал – был глухой, всю жизнь свою, после контузии, с сорок пятого.
* * *
Сейчас, вроде, модно спорить, наперебой
друг другу орать, как всё было – я понимаю,
Но я ретроград. На три буквы пойдет любой,
кто гадость при мне про девятое скажет мая.
Да, я ретроград, и такие как я – больны,
и наша болезнь – это память, и боль, и правда
В глазах ветеранов с последнего их парада.
* * *
Дай, Господи, нам никогда не узнать войны.

Ты будешь любить?
Саша Кладбисче
Ты смотришь.
Ая
в этом кожаном чёрном кресле,
Скребу подлокотник.
Зрачки мои широки.
Скажи мне одно –
А ты будешь любить меня, если
я с этого дня ни одной не смогу строки?

И счетчик стучит, и дозиметра ноет зуммер,
И плавают стены, сквозь щели смолой сочась.

Ты будешь любить, если я, предположим, умер,
И мертвый тебе это всё говорю сейчас?

Ты будешь любить, когда взвоет за дверью стая,
Когда Рубикон запретит перейти сенат?
Когда ты почуешь, что я начинаю таять,
И что выхожу из системы координат?

Когда целый мир, свои острые зубы скаля,
Вонзит в меня сотни наполненных ядом жал?
Ты будешь любить?
Так,
Как Шиву любила Кали,
танцуя на нём, когда он не дыша лежал?
Ты будешь?...

Так знай, что поставленный на колени,
В любой темноте, в безысходности или тлене,
На дне, под землей, в самой страшной морской глуби
Когда я останусь, оплёван, забыт, покинут,
Когда все вселенные разом возьмут и сгинут –
Мне дела не будет!

Ты только меня люби.

О людях и собаках
Саша Кладбисче
Не каждый породистый знак зодиака
Судьбу вам предскажет и выпишет чек.

Один мой знакомый – немного собака
(хоть с первого взгляда – совсем человек).
Я видел недавно – по улице серой
он шел, озираясь, как будто злодей;
в глазах с недобитой собачею верой
касательно дружбы собак и людей.

Мы сели на лавочке обледенелой,
Чадил поездами февральский вокзал.
Мы выпили с ним по стаканчику белой,
И друг мой, собака, мне тихо сказал:
– Я крест бы поставил на мире на этом
С безликой толпой, свой утратившей ум.
Но знаешь, есть девочка с иммунитетом,
чью кровь не испортил назойливый шум.
Она не боится дорожного знака,
чужих голосов, отражений зеркал.
Она – это то, – говорит мне собака, –
что я среди улиц безумных искал.
А я ведь просветов не ждал и подачек
от немилосердной клыкастой судьбы.
Но видно, что есть свой Господь у собачек,
И он отвечает на наши мольбы.

Колесами поезд размеренно стукал,
В туман уходила путей полоса.

Я видел в толпе обезличенных кукол
Ее необычного цвета глаза.
Она шла маршрутом, что мне был неведом,
И, кажется, книгу держала в руке.

И друг мой, собака, пошел за ней следом
На тонком, невидимом нам, поводке.

© Kladbische, 5/6.02.10

Мне встретился раз бродяга, один на кресте дорог. С ним сумка, воды баклага, и пес у уставших ног.
Мотив напевая старый, сидел он, глаза закрыв; торчал из чехла гитары, а может, и лютни, гриф.
Я сел расспросить скитальца; болтали о сём, о том. Лизал его пес мне пальцы, виляя вовсю хвостом.
Сказал я:
- Бродя по свету, ты много всего видал. Как жить, помоги советом?
Такой он ответ мне дал:
«Отринь мишуру богатства, и деньги планеты всей.
Сокровище – это братство идущих с тобой друзей. Сокровище – это пламень, что дарит ночной костер;
возможность присесть на камень, коль ноги до крови стер.
Будь чуток на глаз и ухо, не думай про тяжесть лет. С голодным делись краюхой, замерзшему дай свой плед.
Умей проиграть всё разом, лишь душу не ставь на кон!
Не будь ни к чему привязан.»
Я долго глядел, как он
Навстречу спешил закату – наверно, искать восход. Мне дал на прощанье карту одной из своих колод:
- Запомни Дороги ради, реальность вокруг – обман!

Тогда я ее, не глядя, засунул себе в карман.

* * *
И в руку она легла мне в одном из далеких мест. Я сел отдохнуть на камне. Дороги сложились в крест.
Рюкзак положил повыше, гитару – у сбитых ног. И тут из-за камня вышел лохматый смешной щенок.
Я в сумку полез к припасам, хотел угостить щенка. Я булку искал и мясо, но карту нашла рука.
На ней был дурак с дворнягой, что хвост завила кольцом.
Над пропастью шел бродяга.
Бродяга с моим лицом.

(с) kladbische

и есть смысл за нее бороться
Саша Кладбисче
Я читал – было сказано в мудрой одной
пословице,
Что любовь - это крепость, и сила, и
даже душа моя.
А вокруг оглядишься – и волосы дыбом
становятся
От того, как другие калечат её, не
думая.
От того, как бросают, и топчут, как
легкомысленно
В неё верить перестают.
Ну конечно, дело ли –
Как поверишь, она необъятна и не
исчислена,
Измерителей силы любви-то пока не
сделали.
Не схватить ее в горсть, не собрать её
в образ чёткий,
Не сказать, что там именно светится
между вами,
Только что говорить, если даже зубные
щетки
Ваши в ванной друг к другу повёрнуты
головами…
И сломать это просто, но нету страшнее
бедствия –
Перед небом два раза не срежешься на
экзамене.
То, что разные вы – не причина,
скорее, следствие:
Не цветет без воды земля, нет без
ветра пламени.
Я не мастер речей, я не гуру, знакомый
с ведами.
Да и кто будет слушать меня, дурака,
уродца?
Только те, кто из мрака вели меня, мне
поведали,
Что любовь – она есть.
И есть смысл
За нее
Бороться.
© Copyright: Саша Кладбисче , 2013

Броня
Саша Кладбисче
Прочный панцирь давно
Я себе из металла сковал:
Из железа решимости,
И безразличия сплава.
Он легко отразит
И подколок, и зависти вал.
Оловянная стойкость солдата:
Печальная слава.
И нагрудник блестит, и наплечники
дивно крепки.
И ничто не пробьет, и ничто панцирь
мой
не разрежет.
Только жаль, сквозь него все труднее
проходят стихи
Да и песни, когда я в доспехе
Рождаются
реже.
© Kladbische
© Copyright: Саша Кладбисче , 2012

Одно желание
Саша Кладбисче
С детства судьба
показала мне
свой оскал;
Что же за фарс,
Комедия, шапито –
Видеть себя
ненормальным
внутри зеркал?
Кто виноват, что таким я родился.
Кто?
Кто наточил эти скальпели
для души,
Чтобы изрезать
Всё это
в лоскуты?
Кто подбирал
Иглы
и тело шил,
Кто приказал
"Будешь
– такое –
ты"?
Будешь!
Реви, улыбайся,
иди на дно,
или поплавай,
Ежели хватит сил.
Но если бы Бог
желание дал одно –
я бы себя переделать
не попросил.
Годы с собой обходился я
как вандал –
резал себя, перекраивал,
как хотел!
Но если бы Бог
Одно мне желанье дал...
Знаешь, оно бы совсем
не касалось тел,
Глаз и волос,
или надбровных дуг.
Пусть я урод и неправильный.
Се ля ви,
Но если бы мне
желание дали вдруг,
Я бы просил
немного еще любви.
Я бы любви немного бы попросил,
Я бы хранил ее и носился с ней.
Чуточку больше. Чтобы хватило сил
мне бы тебя полюбить бы
еще сильней.
Да, я хочу сильнее –
хотя куда?
Больше и некуда, кажется.
Там, внутри,
В ребрах моих
полыхает твоя звезда.
Больно? Конечно, больно.
Но ты гори...
Я бы просил немного любви: затем,
Чтоб, окрыленный,
не чувствовал рук
и ног;
Светом твоим
среди прочих,
других систем
Чтобы
еще сильнее
сиять я мог!
Чтобы уродство –
как бедняку пятак –
Бросить в лицо
оскалившейся судьбе!
Просто с тобой
я правильный
даже так.
Даже такой
прекрасным
кажусь
себе.
© Kladbische
© Copyright: Саша Кладбисче

Старое, про любовь
Саша Кладбисче
Его лицо – что древняя камея,
А поцелуй – на лбу моем печать.
Его шаги легки, но я умею
Из тысячи шагов их различать.
Свет станет тьмой, а небо станет адом,
Падут столпы, восстанет бесов рать,
А он придет – и просто встанет рядом,
И мне не страшно будет умирать.
Вы, кто хоть раз от смерти не
воскресли,
Вам не понять, к чему я все веду.
Он вытрет слезы, буду плакать если,
И он поднимет, если упаду,
Собой закроет спину в пьяной драке...
Я знаю все. Ну, кроме одного –
Как смог он вереск вырастить и маки
на пепелище сердца моего?
Kladbische, 2009
© Copyright: Саша Кладбисче , 2011

Лис
Саша Кладбисче
Нет конца у дороги: так древний
мудрец учил.
Чтобы просто уйти, есть без счета путей
на свете,
Только раз не ушел, а остался и
приручил,
Значит, ты навсегда, ты навеки теперь
в ответе.
Ночью звезды в пустыне становятся так
близки,
Что попросишь -- услышат, и даже
исполнить могут.
И змея, проползая, свернула себе в
пески,
И в колодце была не вода, а
клубничный йогурт.
Принц смеялся, бросая на землю
измятый лист;
Ну, кому нужна роза, ошейник,
барашек, ящик,
Если рядом есть теплый и пахнущий
солнцем Лис,
Приручённый и верный, ушастый и
Настоящий...
Говорят, в наше время дружба – легенд
удел,
Да и преданный друг, говорят, может
только сниться.
Но я видел: когда в поле мальчик один
сидел,
Рядом хвост то и дело выглядывал из
пшеницы.
© Kladbische, 9.08.2011