Вырастай из меня, вырастай — как из старых, заношенных джинсов —
Из привычного «ятебялю», из стихов обо всём, кроме нас.
Это твой искромётный фристайл, это мой обязательный принцип.
Самый тёплый привет февралю / обнаруженный вдруг метастаз.
Вырастай из меня, вырастай — тонким прутиком, лёгкой былинкой.
К солнцу в небо упрямо тянись, нерешительно вниз не гляди.
Досчитай безразлично до ста и порви устаревшие линки.
Ах, какая свободная жизнь ожидает тебя впереди!
Вырастай из меня, вырастай — даже просто из чувства протеста.
Пусть в наушниках плачется Sting, и печаль непривычно горька.
Мы расставили всё по местам, но тебе недостаточно места.
А со мной невозможно расти — я достиг своего потолка.
Вырастай из меня, вырастай…

© Майк Зиновкин

А вот выну гусли, закину ноги на лавку, расскажу историю.
У меня есть подруга, подпольное имя Шуба. Шуба — человек удивительный, непостижимый, я бы сказала, уму. Невысокая брюнетка с ярко-голубыми глазами, страшно талантливая с детства. В пятом классе Шуба, помню, сочинила стихотворение про северное сияние, которого отродясь не видала. И выиграла с ним все возможные республиканские конкурсы, обойдя на голову старшеклассников.
Но история не об этом.
Однажды Шуба выходила замуж.
Родители подарили Шубе энную сумму денег — мол, потрать с пользой. Вклад в банк сделай или квартиру купи в ипотеку.
Шуба подумала и купила лошадь.
Настоящую живую лошадь.
Ну нравились Шубе лошади, что поделать.
Оплатила лошади денник на ижевском ипподроме на год вперед, корм и стала ухаживать.
Сказать, что Шубина родня немного удивилась — ничего не сказать.
Чего уж! Даже я, зная Шубу близко, офигела насмерть.
Шуба меж тем назвала питомца Кузя и принялась Кузю объезжать.
А в какой-то день выставила чудище на скачки.
Картина была такая: красивые, лоснящиеся, стройные кони идут к старту. Волосинка к волосинке, бантики, чеканный шаг. За ними косолапит Шубин взбалмошный Кузя. Фыркает, плюется, людей недолюбливает. Опой в разные стороны вертит, выглядит в целом как юный, но уже повидавший многое рецидивист.
Надо ли говорить, что Кузя пришел первым.
Первое место на городских скачках. Охренели все, в первую очередь — сам Кузя.
Шуба подумала и бросила хорошую работу в кадровой службе большого предприятия. Не успела мама закрасить седину — Шуба купила вторую лошадь.
В общем, сейчас у Шубы частная школа верховой езды, муж, четверо детей и в целом все зашибись. Кузя жив, до сих пор фыркает на всех и плюется.
И я часто об этом думаю, когда хочется сделать какую-нибудь очевидную всем фигню.
Мало ли, как оно обернется. Вдруг Кузя придет первым.

© Мария Дегтерева

Я помню, зайчики вокруг, мышата, белочки…
Плохое слово за игрой сказала вдруг…
И голос мамы: «Не ругайся, ты же девочка…»
Я поняла. Опасна правда, если вслух.

И стало ясно, если что-то не решается,
Не помогают в трудный час тебе друзья,
Мужчины сильные психуют и ругаются,
А слабым женщинам — терпеть, ведь им нельзя…

Я подросла, уже умела красить стрелочки.
И первый раз подруга парня увела…
Соседа голос: «Не ругайтесь, вы же девочки!»
С тех пор дружить уже открыто не могла.

Я женщин видела, что с сумками огромными,
Домой спешили мужиков своих кормить.
Вот нужно вырасти, чтоб стать такими жёнами
И нужно слов ещё плохих не говорить…

Потом замужество… Красивые тарелочки.
На женских плечиках — огромная семья.
И голос мужа: «Не ругайся, ты же девочка…»
А мне казалось, в этом доме мальчик я.

Потом скандалища, скандалы и скандальчики.
За кружкой пива сплетни бабские, нытьё…
Чего вы ноете опять, ведь вы же мальчики?!
Нет… Брак, замужество — всё это не моё.

И побежали на часах галопом стрелочки…
И только слышится одно из года в год:
«Нельзя такое говорить, ведь ты же девочка!»
Но разве девочки решают это вот?

Меня зовите хоть плохою, хоть пропащею.
Я различаю, где козёл, а где олень.
И если встречу я мужчину настоящего —
С ним буду девочкой, а так… Идите в пень…


© Ирина Самарина-Лабиринт

Дураки. Потому что не мы. Потому что не встреча.
И в груди — словно током, а в мыслях — разрыв проводов,
Но в попытках увидеть любовь внеземной, безупречной
Мы теряем ту самую честную Просто Любовь.

Дураки. Потому что твердим мы, как трудно в разлуке,
Обещаем по снегу… по небу… сквозь бурю и мрак…
Долететь… добежать… Возвышая любовную муку,
Не решаемся сделать навстречу единственный шаг.

Чтоб любить, мы находим причины, приметы, ответы,
Подбираем особые рифмы, улыбки, цвета.
Но в попытках раскрасить любовь удивительным цветом
Забываем: важнее, чем краски, в любви — Простота.

Мы клянемся навеки. Поем серенады не к месту.
Заливаем полуночным чаем безмерную грусть.
Ду-ра-ки. Потому что не мы. Потому что не вместе.
Потому что наш красочный мир непростительно пуст.

С неба сорваны звезды. В ладонях сверкают послушно.
Не грозит необъятной любви повседневность и быт.
Мы на общей планете. Но только на разных подушках.
Продолжая влюбляться, теряем возможность Любить…

© Аленушка Легкая

Живёт спокойно, ничего не зная
Та женщина, которую люблю…
И почему-то с ней не совпадает
Та женщина, с которой
Вместе сплю.
Воспето сотни раз несовпаденье,
Тысячекратно проклято оно…
Я отложу пустые рассужденья —
От них
В душе
И грустно,
И темно.
Мне от Неё
Придёт, как телеграмма
Скупое, в пару строчек письмецо —
Но я его считаю лучшим самым,
В улыбке растянув своё лицо…
Зачем
Меня надежда
Обманула —
Я Бога к Богоматери пошлю…
В чужих объятьях женщина заснула,
Которую
Пожизненно
люблю …

© Леонид Бесфамильный

— Я выхожу на Павелецкой!
А он: «Ведёшь себя по- детски:
Опять сбегаешь от меня!»

Но, нет!.. Стою, как ученица,
«А, может, это только снится?" —
Пытаюсь всё-таки понять.

Его глаза, его насмешка,
А мне бы лучше и не мешкать-
Душа ещё ранима ведь.

Да, мы- не аист с аистихой,
Гнездо не свили- просто тихо
Расстались. Стоит ли жалеть?

Боль вытекала тёмно- алым,
Когда полгода умирала,
Но и у боли есть предел.

За все былые некасанья
Свобода стала наказаньем,
— А ты как будто похудел?

Теряет силу странно голос,
Бежать! Пока не напоролась
На те же грабли в сотый раз.

— Я выхожу на Павелецкой!
ВДНХ, Новокузнецкой-
Там, где не будет больше нас…

Copyright: Инна Шаломович, 2017

Самодостаточных, мечтательных, упрямых,
Неподдающихся, угрюмых, как броня,
Не самых ласковых и непокорных самых,
Ревнивых, бешеных, не верящих в меня,
Жестоко мучавших себя за каждый промах,
Скиталиц истовых, кому и космос мал,
Отважных, меченых, в стигматах и изломах —
Вот этих я любил, вот этим жизнь ломал.

Я сам не слишком тверд, не скрытен и несдержан,
Болтун и зубоскал, возросший без отца,
Отчаянно ломал их сокровенный стержень,
Чтоб только сделать их своими до конца.
Задобрить, приучить к хозяину и дому-
И выжечь изнутри, чтобы одна зола;
Поскольку мысль о том, что некогда другому
Достанутся они — мне пыткою была.

И знаешь, иногда, я думаю: ей-богу,
Как славно, что кафе на южном берегу,
И летний двор с бельем, и долгую дорогу
Из школы через парк — я выжечь не смогу.
Могу лежать в траве, рассеянно листая
Роман «Армагеддон» — и думать в полусне,
Какая черная сожженная, пустая,
Безвидная земля осталась бы по мне.

© Дмитрий Львович Быков

Все нам кажется, что мы.
Недостаточно любимы.
Наши бедные умы
В этом непоколебимы.
И ни музыка, ни стих
Этой грусти не избудет,
Ибо больше нас самих
Нас любить никто не будет.

© Дмитрий Быков

Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
По сравнению с любовью,
жаркой кровью, тонкой бровью,
С приниканьем к изголовью
по сравнению с любовью
Все фигня!
По сравненью с удивленной,
восхищенной, раздраженной
С этой женщиной, рожденной
Для меня!

Нежный трепет жизни бедной,
упоительной, бесследной,
Беспечальный рокот медный
золотой трубы победной
Отменя

Как мерцаешь ты во мраке,
драки, ссадины и враки
Затихающего дня
Оттеня!

Но пока,
Но пока ещё мы тут,
Но покуда мы пируем, озоруем и воюем,
И у вечности воруем наши несколько минут,
Но пока

Мы ленивы и глумливы,
непослушны, шаловливы,
И поем под сенью ивы наши бедные мотивы
И валяем дурака
Но пока

Есть ещё на свете нечто,
что пребудет с нами вечно
И не скатится во тьму
Потому

Нет ни страха, ни печали
ни в пленительном начале,
Ни в томительном конце
На лице.

Все фигня!
По сравнению с любовью — все фигня!
Все глядит тоской и нудью
по сравненью с этой грудью,
По сравненью с этим ртом!
А потом!..

Все фигня!
По сравнению с любовью все фигня!
Ссора на кольце бульварном
с разлетанием полярном,
Вызов в хохоте бездарном,
обращением товарным
Управляющий закон
Но и он!..

© Дмитрий Быков

Невинно, с той же простотой,
С какой зовут на чашку чаю,
Мне все изменят — вплоть до той,
Которой я еще не знаю,
И будь он выскочка и шут,
Головорез и подлипала,
Кого угодно предпочтут
И оправдают чем попало.

И мы с тобою, ангел мой,
Еще заплачем друг по другу.
Как быть? Иду я по прямой,
А все, кого люблю, — по кругу.
Природа, женщина, страна
Заложницы круговорота.
Не их и не моя вина,
Что я их брошу для кого-то…

Или они меня — для тех,
Кого судьба любить привыкла
И от кого не ждут помех
В извечном повторенье цикла.

И пусть себе.
Дороги крюк
И путник, движущийся прямо,
Овал и угол, путь и круг,
Спираль и ствол, гора и яма,
Земли округлое чело
И окон желтые квадраты
Ничто не лучше ничего,
И все ни в чем не виноваты.

Шуршанье мартовского льда.
Промокший сквер, еще раздетый.
Уже не деться никуда
От неприкаянности этой.

Родного города паук
Под фонарями распластался.
Что есть прямая? Тот же круг,
Что, разомкнувшись, жив остался".

Так думал бывший пес ручной,
Похмельный лох с помятой мордой,
Глотнувший сырости ночной,
А с ней — отверженности гордой,
Любитель доблестно пропасть
И если гибнуть, то красиво,
Привычно находящий сласть
В самом отчаяньи разрыва.

Так компенсирует герой
Разрыв, облом, насмешку Бога.
Пристойный фон ему устрой
Достойный Байронова слога.
Пускай он куртку распахнет,
Лицо горящее остудит
И вешней сырости вдохнет
Сулящей все, чего не будет.

© Дмитрий Быков

Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске «Пиво — воды»
появится табличка «Пива нет»,
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И все вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И, как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять,
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тополя засветится вершина,
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.


© Юрий Левитанский

Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом от тебя останется —
Не горшок, не гудок, не подкова, —
Может, слово, может, полслова —
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
который — душа…


© Давид Самойлов

Ты пробовал стихи лепить из снега,
Катая рифм послушные комочки? -
И в чувства опрокинуться с разбега,
Щекой горячей припадая к строчке.

И свежесть нужных слов цедить глотками,
Вдыхая вдохновенье высшей пробы,
И причащаться новыми стихами…

Не пробовал?

Чего ж ты ждешь?

Попробуй!


© Ариша Сергеева

Свеча горела на столе,
Подсвечник плавился.
На полу скомканном белье
Алело платьице…
Метались тени по стене
Крестообразные.
Вершилась жизнь на простыне
Такая разная…
Рвались снежинки в пустоту
Оконной форточки,
Был еле слышен перестук
Стекла и жёрдочки…
Огонь, дрожа как мотылёк,
Сражался с нечистью…
И упиралась в потолок
Дорога к вечности.
Одним узлом, рука в руке,
Узоры тенями
На озаренном потолке —
Судьбы сплетения…
Как скрип не смазанных колес —
Мороз за окнами.
И восхитительно — вразнос —
Плясали локоны…
Рассвет искрился и белел
Всегда не прошено…
Свеча горела на столе
Всю зиму прошлую.
Фитиль свечи во тьму пророс,
Да только полымем —
Всю эту зиму плакал воск
На доски голые…


© Елена Скачко

… и однажды становится всё на свои места,
Дверь захлопнув ногою, ты чувствуешь, что устал.
Избегать начинаешь ненужных знакомств и драм,
больше музыки, солнца, прогулок, в которых сам.
Не спешишь обещать, понимая, что пыль слова,
не качаешь на близких/нужных свои права.
Оставаясь, по крайней мере, таким как есть,
список из недостатков представишь любому… весь!

Удаляешь весь мотлох из памяти и души,
сохраняешь в себе человека, тебе с ним жить.
Забываешь и забиваешь на всех кто «НЕ»,
Силы, в сотый с начала берутся порой извне.
Получается видеть радость совсем в простом:
в звонке мамы обычном и теплом, что перед сном,
в смехе друга, в сезонном платье, в пломбире белом,
ощущая себя и легкость единым целым.

Не стандартно, в упрёк общепринятому закону, —
обретаешь такой взгляд глаз…
что другие тонут…

© Ира Долинная

Всем трудно, всем — собакам, лошадям,
Деревьям, травам. Всем без исключенья.
И нам, конечно. Жить — и приключенье
И риск большой, как бегать по путям,
Где поезда. Всё ж стоит рисковать.
Ведь только здесь и может отыскаться
Возможность приласкать и приласкаться,
И рук родных из рук не выпускать.

© Лариса Емельяновна Миллер

Срывается с губ еле слышное:
— Буду звонить.
Зима нас не балует снегом. Глобально теплеет.
И слякоть… И морось… Но хочется. Хочется жить!
— Я скоро вернусь.
— Буду ждать. Я не ждать — не умею.

Уставший прохожий, укрывшись в большой капюшон,
Клянет полузиму, в которой так сыро и трудно.
А нам бесконечно легко. Влюблена. И влюблен.
— Я буду с тобою.
— И я обязательно буду.

Продрогшие пальцы касаются мягкой щеки.
Еще пять минут. Мы друг друга черты изучаем…
Ведь люди в разлуке бывают особо близки.
— Я буду скучать.
— Я уже бесконечно скучаю…


© Аленушка Легкая

Я знаю, за речкой, что спрятана холодом в лёд,
И снегом укутана белым от края до края,
В краю, где от звёзд весь хрустальный насквозь небосвод,
Живёт моё счастье – принцесса моя дорогая.
Не носит корону – в морозы накинет платок,
И ловит снежинки (как будто целует) губами,
А в карих глазах её Русь и ордынский Восток
Сошлись воедино дыханием и берегами.
Я знаю, за полем, где летом поднимется рожь,
А нынче пурга хороводит, да стелется вьюга,
Ты в царстве далёком лишь мне свои песни поёшь,
В которых конечно мы оба находим друг друга.
Не любишь шелка, кружева и дворцовый уют -
Практичнее джинсы и свитер, да шарфик на плечи,
Но каждую ночь для тебя в небе звёздный салют,
И возле иконы Казанской созвездием свечи.
И дело не в том, что высочеств прекраснее нет,
А просто ты правишь страною, где нас только двое,
Твой профиль курносый на аверсе звонких монет
Искать в словарях нумизматики дело пустое.
Но только за полем, где ниточкой волчьи следы
Теряются в кромке застывшего зимнего леса
Есть город, в котором живёшь моей сказкою ты –
Нежданное счастье… моя дорогая принцесса.

Юрий Егоров

Давайте поплачем. Не надо стесняться
Того, что нам лица родимые снятся,
Того, что так тянет всех тех помянуть,
Кого не дано ни забыть, ни вернуть.
Давайте немного попляшем от печки,
Припомнив смешные ребячьи словечки,
Припомнив давнишнее наше жильё,
Где булькает в баке чужое бельё,
Где дикой мигренью страдает соседка,
Где смотрит сирени цветущая ветка
В забытое богом и всеми окно,
Которое, может, затем и дано,
Чтоб мы те миры, что не знают продленья,
Омыли прозрачной слезой умиленья.

© Лариса Миллер

жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. как и все, становились старше. на балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. в общем, в принципе — не тужили. с расстановочкой жили, с толком.

берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. а в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.

время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. и змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. санки ржавились и рыжели. испарялся закрытый гуччи. жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.

он пришёл, как всегда, внезапно. мыла окна, и поскользнулась. в тот же день, он упал с инфарктом. в этот дом они не вернулись.

две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.

на помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. в куче с хламом — духи от гуччи.

вот для этого жили-были.
вот такой вот «особый случай».

© Мальвина Матрасова

Ученик, бери перо,
слушай, наизусть заучивай:
слева сердце за ребром
есть у каждого везучего.
В клетке рёберной оно
колыхается по графику,
просто лечится вином,
если вдруг да не потрафили,
если вдруг неурожай
на ответное биение -
то достаточно разжать
руку, ложью во спасение
утолить его тоску,
с глаз долой - готово снадобье.
Счастлив тот, кто сердцем скуп.
Ну а нам с тобою надо бы
записать про вид другой
божьих тварей невезучих.
Слушай же, питомец мой.
Крепко-накрепко заучивай:
есть такие в наши дни -
не калеки, но... отсталые.
Сердце в них - куда ни ткни.
Всё у них не по уставу,
не по заповедям, не
по законам человечьим.
Те, кому всегда видней
их жалеют. Даже лечат -
безразличьем, тишиной,
недоверием, обидами,
плетью, обухом, стеной
и... завидуют. Завидуют.

Петелина Мария

Девице вроде бы как пятнадцать: в порезах руки, глаза горят.
Девица хочет зиме отдаться — что там осталось до декабря.
Папаша пьет, а у мамы бизнес. Да, есть свобода. И что с того?
Девица пишет стихи, записки, пытаясь выйти на разговор.

На разговор бы уже хоть с кем-то. Хоть бы спросили уж, как дела…
На кой черт юность, что так воспета, когда давно уже нет тепла?
Уже хоть с папой глуши водяру. Но только дайте поговорить!
Ее давно уже душит ярость — слепая, белая — изнутри.

А мать приходит с работы ночью, когда дитя уже сладко спит.
И ей бы, может, хотелось очень, с девицей просто поговорить.
О чем там надо болтать с подростком? «Ну как там мальчики? А друзья?»
Еще о чем? «Не спеши быть взрослой»? Да где бы сил на все это взять…

Девица маму не видит вовсе. Скучает очень, хоть волком вой.
Девица маму давно уж просит хоть раз пораньше придти домой.
У мамы кризисы, и дедлайны, и совещания, и долги.
Нечеловеческая усталость: не до себя и не до других.

Проходит время: папаша спился. Похоронили вот в том году.
Невроз у мамы. Растет девица: «Пусть все оставят — не пропаду!»
Девице вроде уже как двадцать, а по суждениям — сорок пять.
Пора бежать, но теперь остаться ее уже умоляет мать.

Мол, без тебя я зачахну быстро. Мне больше некого здесь любить.
Девица думает: «К черту бизнес! Дела закрою, чтоб без обид,
И прилечу, приползу, приеду. Я не оставлю ее одну».

«Ты знаешь, мама, я непременно…
Я позвоню.»


© Наталья Кудрякова

С каждым днем все сильнее в душе дождит, откликаясь на блеклость небесной кожи.
Было три долгих месяца впереди — пронеслись, на сутки одни похожи,
На текучие, вязкие, словно мёд, слишком душные от беспробудной лени.
Птицы вновь отправились в свой полет, в страны, где привольнее и теплее.

Ты сидишь в удобной своей тюрьме, бороздишь бескрайние интернеты,
Мерно тикает счетчик последних дней — это тихою сапой уходит лето.
Вместе с ним — загар на твоих плечах (впрочем, нет — и откуда ему бы взяться? -
Ты привык к компьютеру по ночам и по клавишам мерно стучащим пальцам).

Что тебе клубника и мошкара? Что сосновый, смолистый и пряный запах?
Тебе, в общем-то, побоку, что вчера был обрызган малиновым солнцем запад.
Вот заметишь, что с каждым ушедшим днем холоднее станет ушам и носу,
Что еще немного — и вот огнем на деревьях уже полыхает осень,

Станет завидно: спальники, рюкзаки возвращаются в город из дальних странствий.
Кто-то был у истоков большой реки, куда, в общем, не так-то легко добраться,
Кто-то был у гор ледяных седин, кто вдыхал запах солнцем согретых сосен…

…Ты в бетонной каморке своей сиди и печально смотри: наступает осень.


© Турнезоль

Её одиночество варит борщи
и любит несладкий чай,
не может терпеть импозантных мужчин
и слово «не привыкай»,
теряет перчатки, блокноты, ключи,
бросает свой телефон
на книжную полку: «Пусть здесь помолчит»
и ищет потом: «Где он?»,
читает романы, романсы поёт,
болтает само с собой.
Её одиночество — вечный полёт
в страну, где жива любовь,
домашний слонёнок из детской мечты
и летний морской мирок.

С её одиночеством сказки — на «ты»
и грустный герой Пьеро,
и Оле Лукойе с волшебным зонтом,
и трио знакомых фей.
С её одиночеством лично знаком
взъерошенный воробей.
Её одиночество — это не блажь,
не странный осенний бред,
а солнечный смех и бессолнечный плач,
стихи и мохнатый плед.

Ей дворник Иваныч вручает метлу:
«Гони-ка его взашей!»
…
Её одиночество ест пастилу
и тихо живёт в душе.

© Лара Мишанова

между ребрами пыль холодная,
пыль железная режет грудь,
тычет иглами, где угодно ей,
ищет, как побольней проткнуть.
я кричу: «Прекращай, проклятая!»
а ей слышится: «Искалечь!»
бинт, таблетки, зеленка, вата. я
покупаю картонный меч.
мол не пытка, а бой, сражение,
я смеюсь, выдыхая яд.
а за ней — только вихрь, движение,
из осколков неровный ряд.
из осколков, еще надушенных
ароматом твоих волос,
губ, до крови опять прокушенных,
теплых рук, поцелуев в нос.
мой мальчишечка, россыпь родинок,
на запястье из детства шрам
— мы счастливыми были?
— да вроде бы.
между ребер сквозит дыра.
я привыкла бы к неизбежности
и в улыбку бы сжала крик.
легче жить, не узнав о нежности,
чем ее ощутив на миг.

© Nadya Kelareva

Господи, прости её, красивую —
за мужчин, что взглядами насилуют
и пускают слюни похотливые;

Господи, прости её, счастливую
и далёкую от наших дел греховных,
за убогих, жалких и психованных
наших женщин с лицами плаксивыми —
тоже бывших некогда красивыми,
но измятых жизнью проклятущею;

Господи, прости её, цветущую,
с влажным взглядом, бархатною кожею,
на земных красавиц непохожую,
за морщины, шрамы и оплывшие
щёки, о румянце позабывшие,
за кривых, горбатых и юродивых
и за всех, что выглядят навроде их,
за ожоги на душе и коже
ты прости ей, всемогущий Боже.

Господи, прости её, любимую:
бьёт она, как белку в глаз дробиною
лупит сибиряк — без сожаления;
перед нею грохнусь на колени я,
хлынут горлом горькие признания —
и скончаюсь, не придя в сознание.
А она, воздушная и нежная,
примет эту смерть, как неизбежное,
только хмыкнет: эк беднягу скорчило —
хорошо хоть, шкурка не попорчена;
томным взором под ноги уставится…
Господи! прости её, красавицу.

© Фима Жиганец

cегодня в полночь на перекрестке,
где Веге встретился Альтаир,
я буду ждать тебя. Целый космос,
дрожит и тонет в моей любви.
дай угадаю - ты будешь в белом,
в руках - букет полевых цветов.
ты будешь нежной, смешной и смелой,
и пахнуть вишнями и весной.
мы зашагаем с тобой по звездам,
сминая пятками млечный путь.
и горько-сладкий подлунный воздух
нас поцелует в гортань и грудь.
и будут мимо лететь кометы,
хвостами вмиг разрезая тьму.
а под ногами - Земля и лето,
и за руку я тебя возьму.

мы забежим погостить к Авроре,
прядущей звездное полотно,
монетки бросим в большое море,
зайдем в космическое метро.
нас понесет желтоглазый поезд,
минуя Дубхе и Алиот.
и ты несмело глаза прикроешь,
подставив теплый и мягкий рот.
и будут пальцы гулять по коже,
и сладкой вишни медовый вкус.

но кто ты?
мы не знакомы, все же.

4:30,
и я
проснусь.

*
я помню частности: кожа, губы,
ключицы, скулы, неловкость рта.
и как магнитом к себе тянула
твоя небесная красота.
твои ладони со вкусом стали,
галактики посреди ресниц.
как трещины на стекле сдвигались,
ломаясь и превращаясь в птиц.
мираж, придуманный пьяным мозгом,
а может, демон, крадущий сны?
твой город, голос, страна и возраст,
ответь мне - кто ты?
да кто же ты?

ты исчезаешь с рассветной дымкой,
под трель будильника в тишине.
и только ласковая улыбка,
лишь это - то, что осталось мне.
так больно, страшно и безнадежно -
секундой раньше держать в руках,
секундой раньше - касаться кожи.
но утро все превращает в прах.

и снова в полночь, на перекрестке,
у автострады других миров,
я жду тебя.
я одет неброско,
в руках букет полевых цветов.

ты незнакомка,
ты - страсть и нежность,
ты - тяжесть в сердце и боль в груди.

я просыпаюсь с пустой надеждой
в реальном мире
тебя найти.

Джио Россо

…Привет, поэт, ну как твои дела? Небось, оголодал в своём застенке. Ты ж завалил
два письменных стола кубическими метрами нетленки. Растёт, и не по дням, а по часам твоих
произведений кубатура… Дружище, ты задумывался сам, кому нужна твоя сетература?
…Читателям? Уволь. Им вечно лень вникать не только в стих, а даже в сонник, твоя космогоническая
хрень нужна им как корове Панасоник, как зайцу грабли, как ежу перо,
как синхрофазотрон твоей квартире. А ты своё кровавое нутро стремишься предъявить как можно шире.
…Поэтам? Не смеши и не мечтай, Им всем плевать на вязь ажурных строчек. В сетях интриг,
разборок, ссор и тайн им без тебя хватает заморочек. Дерзай, паяц,
кричи, беснуйся, плачь, доверься ритмам, рифмам, антитезам… Слова от
душ отскочат, словно мяч от крыш, покрытых кровельным железом.
…Выносишь боль на их пристрастный суд сплетением анапестов и ямбов… Считаешь,
от безвестности спасут потоки бесконечных дифирамбов? Вкушая восхитительный елей, ты
вознесён, паришь, от счастья тая, не думая, что стал ещё бедней — тебя в меду купают, НЕ ЧИТАЯ!!! И, кланяясь
распутнице-судьбе, потрёпанный, нетрезвый и опальный, ты тщишься доказать хотя б себе, что круче
всех в пустыне виртуальной. Но каждой титулованной «звезде» слюнявишь зад с усердием обмылка, не ведая,
что в чьей-то бороде уже змеится подлая ухмылка. Готовы вилы, колья, топоры для тех, кто
вознамерился в нирвану, борясь, согласно правилам игры, за рейтинги, пустые как карманы.
…А если б хоть однажды не солгал, набив ступни о царские пороги, то был
бы он — ответный мадригал? Не думаю. Скорее — некрологи.
…Сварганят вместе траурный обряд, швырнув на холмик вяленький цветочек. Ведь зло обычно
стаями творят, добро — прерогатива одиночек. И скажут: «Он погиб, не заслужив ни почестей,
ни денег, ни софитов…»
Твори, поэт, пиши, покуда жив, для сетевого кладбища пиитов…

© Алексей Порошин

В воскресенье как-нибудь поутру,
Не прикалываясь и не шутя,
Я до винтика себя разберу
Как игрушку разбирает дитя,
Повыбрасываю тонны тоски —
Станет жизнь моя легка и проста,
Все печали разобью на куски —
Надоел их благородный хрусталь,

И сомнения, и страхи как спам
Удалю и больше не помяну,
Тараканам в голове и клопам
Обьявлю как ренегатам войну,
Это дело всем преградам назло
Я сумею до конца довести
И получится почти эталон,
Образцово-показательный тип,

И тогда причин не жить по «уму»
Не останется во мне ни одной,
Но, боюсь, что это всё ни к чему —
Только зря потрачу свой выходной,
Ведь не будет не нужна никому
Новоявленная сущность моя,
Да и я её себе не возьму,
Потому, что это больше не я.

© Игорь Приклонский

На тебя смотрит Бог. Как ты смотришь сериал. С бутербродами,
с кружкой пива/текилы/чая, вытянув ноги под стол.
Бог смеется и говорит: «Не везет ему.
Лол»

А ты бегаешь, мельтешишь перед всеми зачем-то, мечешься.
Мол: «Есть я! Я один не такой, как все!»
Пока всем в одну сторону, ты по встречной летишь полосе.

Переломы, тяжелые травмы, сам знаешь, тебе обеспечены.
Уникальность во всей красе.

«Ах, мне так тяжело! Вы все просто не понимаете!
Я живей и ранимей всех вас! Услышьте меня, наконец!»
Только если всмотреться чуть-чуть повнимательнее —
Пиздец…

Пока ты надрываешься со своими: «Никто не поймет меня!»,
Пока ищешь, где хорошо,
На тебя смотрит Бог, слышишь ты, идиотина?
Покажи ему шоу!

© Наталья Кудрякова

Откровения перерастают в инсинуации.
Держи дистанцию, не позволяй приближаться.
Это непросто -так владеть ситуацией,
Чтобы точно знать: с кем, когда и за что сражаться.
Тактик, стратег, укротитель слепой стихии,
Видящий разом две стороны у одной медали,
Знающий точно, что люди — они неплохие,
Только от них надо держаться подалее.
Ибо подпустишь — пойдут волной кривотолки.
Палец подашь — откусят по самый локоть.
В сгоревшем стогу уже не сыскать иголки.
Не позволяй ничему за душу трогать.
Так ли уж важно, каким будет этот вечер.
Главное, чтобы он был, и под утро оставил.
А все эти страстные речи,
Ноги на плечи —
Частные исключенья. Из общих правил.

© Елена Лазарчук

И увидел Бог всё, что Он создал,
и вот, хорошо весьма…
Бытие 1:31

Почемучка, сев на тучке, смотрит сквозь прозрачный купол
на уютную планетку. Взгляд усталый из-под век.
Непоседе стало скучно, захотелось новых кукол:
горсть земли, набор для лепки — получился человек.

Ай, поделка — просто чудо! Динозавров — в мусор, в печку,
и ни капельки не жаль их — нынче новая игра.
Богом быть совсем не трудно — для тщедушных человечков:
дай заветные скрижальки, а потом — чуть что — карай.

Безответные игрушки одеваются по спичке,
ходят строем, спят в коробках и смиренно терпят гнёт,
на игрушечных войнушках умирают по привычке,
с вдохновеньем и сноровкой, будто зная наперёд,

что игре не длиться вечно, что когда-нибудь под утро,
подивившись беспорядку, кто-то сильный и большой
бросит взгляд на человечков — бесконечный, чуткий, мудрый —
принесёт ведро и тряпку и вздохнёт: «Нехорошо…»

© Денис Барамзин

Бывает, что кончаются слова. Тогда глаза — особенно прозрачны. Одежда — не в размер и так невзрачна, что ходишь словно ранняя вдова. Движения спокойны, бег сонлив, ведёшь машину только в правом крайнем. Пожизненно теперь живешь за краем, хотя бы раз его переступив.
Но вот проходит месяц или два. Ты приучила тело к послушанью. И тонкостью его, слегка за гранью, черпаешь ниоткуда силу льва. Тебе не страшно, потому что страх — он признак обладания и власти. Необладанье — это тоже счастье, твоя свобода на семи ветрах.
Бывает, недостаточно прошло. И времени, и чувств, и километров. Тебя полощет семикратным ветром, и пробивает вечное сверло. Смирись, рассмейся, всё прими, как приз. И ранним утром выезжай в дорогу.
…А если не отпустит понемногу, то всё равно — рассмейся и смирись.

© Лала Тарапакина

Я люблю, когда недели белые,
как листы — в них ничего от памяти,
только город — летний, обгорелый,
хулиганом пляжным горлопанит.
Я люблю так жить, как будто нет меня,
это просто в мире равнодушия,
это просто в нашем странном времени,
где все души словно безделушки.
Я люблю то чувство равновесия
на канате боли и сомнений,
на канате — посмотри, вот весь я,
без страховки и без заземления.
Я люблю начаться и закончиться
без стихов — и некому, и нечего.
Я люблю простое одиночество,
разделив со всем бесчеловечеством.

© Аль Квотион

Держи баланс и сам себе наскучь,
держи лицо и бей по наглым рожам.
Внутри клубится месиво из туч,
так будь собой — как гром неосторожен.
Пока все ищут таинства зимы
и вспоминают сказки из ванили,
припоминай, как замерзали мы
без тех, кого отчаянно любили.
Они себе воздвигнут пьедестал,
чтоб с выси демонстрировать усталость,
так усмехнись — закончились места
в почётных караулах пьедесталов.
И выпрямись, и подбери соплю,
всех, больше чем просили, понимавший.
И сплюнь своё кровавое «люблю» —
пусть памятники ручками помашут.

© Петелина Мария

Здесь каждый за себя, собою сыт,
здесь женщина стоит,
понурив плечи.
Как сделать легче ей подножный быт,
как я могу ей руки сделать легче,
чтобы взлетели к солнцу, высоко,
в желании, готовности объятий.
Здесь женщина стоит, как колосок
на поле дней, трагедией измятом.
Как в поле том (как будто бы на ней)
поднять сады, коль поле то бескровно?
И в этом — распадение семей,
и в этом — роковая обреченность.
Как я могу? Но я не знаю сам
и прячу взгляд растерянный под шапку.
Здесь женщина стоит, не по годам
уставшая — ей холодно и зябко.
Что я могу? В глазах ее видна,
как тьма ночей — огромная прореха.
Здесь женщина стоит
совсем одна,
а я спешу куда-нибудь уехать.


© Аль Квотион

Какая встреча! Бывший мой мудак.
Мне вспомнилось шальное наше лето,
Где сердце от восторга билось так,
Как будто я бежала эстафету.

Где в паутине карамельных слов
Залипла я как муха — было дело.
Теперь я не влюбляюсь в мудаков,
Спасибо за науку, повзрослела.

И поумнела. Грустно и смешно —
Со мной не заварить любовной каши,
Мне скидки на кастрюли и вино
Гораздо интереснее страдашек.

Стара я для встречания зари,
Для глупых романтических идиллий…

А то, что учащен сердечный ритм —

Так это не любовь.

Тахикардия.

© Лисёнкова

Стареют вещи, дом, любимые стихи,
счастливый шар вчерашней лотереи,
кора деревьев с запахом трухи,
песок, земля и небо — все стареет.

Стареют, не меняясь, голоса,
но узнаешь и слышишь их иначе,
стареет за диваном полоса
ремонта давнего с попойками на даче,

стареет музыка, присохшая к губам,
не забывая нашего начала,
стареет лестница, ведущая к дверям,
возле которых сердце замирало,

какой предмет еще не назови,
и что б еще легко не вспоминалось,
вращается, как глобус на оси,
по оборотам набирая старость,

и снова возвращая к давним снам,
где звери падая встают в дешевом тире,
и расставляя вещи по местам,
пройдя на ощупь по ночной квартире.

© Михаил Матушевский

«Знай же, Маленький Принц!
Знай и помни: в ответе,
ты в ответе на этой
и всякой планете,
ты в ответе за всех
тех, кого приручил!» —
Голос Лиса горчил.
Лис был мудр. И он знал:
В жизни много страниц,
и легко не заметить,
что забыты советы,
и как солнечный ветер
улетаешь на смех
и на шёпот в ночи…
Всё. Огарок свечи
и чужая луна.

Лис был мудр. И он знал
этот мудрый закон.
Лис был мудр. И он знал.
Но и он, но и он…

© Татьяна Ерёмина Караганда

Что мотаться странами и селами,
что искать в плацкартных или люксовых?
Ты без них умеешь быть веселым
и губу от горечи прикусывать.
На душе порой такие странствия —
хоть все двери в доски заколачивай.
Хочешь слез — лови дожди октябрьские,
хочешь смеха — строй из тела мачты.
А захочешь вдруг литературного,
собирай на теплом сердце бурю,
доводи девчонку до безумия,
от горящих глаз ее прикуривай.
Как сорвешься (ну, допустим, поездом),
проводнице расплети все косы,
выйди в тамбур рук ее березовых
и сойди с него в ближайший космос.
Что там страны, села? Декорация.
Посмотри, с каким затишьем неким
человек стоит и улыбается,
находя в себе же человека.

© Аль Квотион

Не судите людей лишь за то, что они болваны —
Безрассудны, бездарны и слишком глупы порой —
Это просто у нас на душе тяжело и рвано,
Ну, а им — хорошо. За бульварною мишурой.

Не судите людей. Не кричите в сердцах, в азарте.
Лучше просто любите. Любите, как целый свет —
Оправдание дурости их — в медицинской карте.
Оправдания нашей жестокости — просто нет.
© Александра Ардова

Ничто не сходит с рук:
ни самый малый крюк
с дарованной дороги,
ни бремя пустяков,
ни дружба тех волков,
которые двуноги.

Ничто не сходит с рук:
ни ложный жест, ни звук
ведь фальшь опасна эхом,
ни жадность до деньги,
ни хитрые шаги,
чреватые успехом.

Ничто не сходит с рук:
ни позабытый друг,
с которым неудобно,
ни кроха-муравей,
подошвою твоей
раздавленный беззлобно.

Таков проклятый круг:
ничто не сходит с рук,
а если даже сходит,
ничто не задарма,
и человек с ума
сам незаметно сходит…


© Евгений Евтушенко

…Меж тем июнь, и запах лип и гари
Доносится с бульвара на балкон
К стремительно сближающейся паре;
Небесный свод расплавился белком
Вокруг желтка палящего светила;
Застольный гул; хватило первых фраз,
А дальше всей квартиры не хватило.
Ушли курить и курят третий час.

Предчувствие любви об эту пору
Томит еще мучительней, пока
По взору, разговору, спору, вздору
В соседе прозреваешь двойника.
Так дачный дом полгода заколочен,
Но ставни рвут — и Господи прости,
Какая боль скрипучая! А впрочем,
Все больно на пороге тридцати,
Когда и запах лип, и черный битум,
И летнего бульвара звукоряд
Окутаны туманцем ядовитым:
Москва, жара, торфяники горят.

Меж тем и ночь. Пускай нам хватит такта
(А остальным собравшимся — вина)
Не замечать того простого факта,
Что он женат и замужем она:
Пусть даже нет. Спроси себя, легко ли
Сдирать с души такую кожуру,
Попав из пустоты в такое поле
Чужого притяжения? Жару
Сменяет холодок, и наша пара,
Обнявшись и мечтательно куря,
Глядит туда, где на углу бульвара
Листва сияет в свете фонаря.

Дадим им шанс? Дадим. Пускай на муку —
Надежда до сих пор у нас в крови.
Оставь меня, пусти, пусти мне руку,
Пусти мне душу, душу не трави, —
Я знаю все. И этаким всезнайкой,
Цедя чаек, слежу из-за стола,
Как наш герой прощается с хозяйкой
(Жалеющей уже, что позвала) —
И после затянувшейся беседы
Выходит в ночь, в московские сады,
С неясным ощущением победы
И ясным ощущением беды.


© Дмитрий Быков

говорят, что в ненависть любовь
превращает шаг один. не верьте им!
от любви до ненависти — боль
тянется слепыми километрами.

но боишься соскочить, свернуть,
вечный бой становится обыденным…
от любви до ненависти — путь
через годы недоненавиденья.

что там сгоряча ни говорят,
теплота со злобой — не соседи, и
от любви до ненависти — ад,
весь маршрут «божественной комедии».

там, в начале девяти кругов,
где любовь упрямая и резвая, —
шаг, два шага, тысяча шагов!
по канату! по стеклу! по лезвию!..

но, когда измучена душа,
и добра и зла уже в ней поровну,
вот тогда до ненависти — шаг.
только шаг… и я шагаю…
в сторону.

© Мила Позняковская

хорошо зимой под пледом —
слава январю!
чай с тимьяном пахнет летом —
хочешь, заварю?
хочешь загород поедем,
будем жечь костёр?

на твоём велосипеде,
всем наперекор!
по лесу пойдём, вдыхая,
хвою, утро, снег!
что же ты сидишь вздыхая,
близкий человек?

жизнь волшебна, помни это,
прочь гони печаль!
чай с тимьяном пахнет летом —
заварить нам чай?


© Ах Астахова

Шевельнёшься — уже болит,
наполняя движенья смыслом —
человек в человека влит
вместе с воздухом — углекислым.
Человек в человека — швом,
по разрывам — кетгутной ниткой —
каждый новый побег смешон,
где возврат на подкорке выткан.
Из-под дрогнувших век — слезой,
в двадцать пятой картинке — криком.
Человек человеку — сон —
неосознанный, чуткий, липкий.

© Марсэр

Вот, предположим,
мальчик с взглядом зверя. Он пьёт, не церемонясь и спеша; застрявшее в зубах «in vino veri…» не увлажняет губ колючий жар. На нём ни формы, ни погон почёта, а на груди не блещут ордена. Флиртуя, он бросает ей: «Ну, чё ты?» взамен вопросу «Детка, как дела?», он провожает взглядом сотню юбок, глотает водку залпом — он мастак — и говорит ей: «Что ты киснешь, Люба?», хотя её зовут совсем не так.

Вот, предположим,
мальчик любит игры, а инструмент, дай Бог, найдётся сам. Из-под штанин торчат худые икры, ленивый луч ползёт по волосам. Он говорит: «Твоя подруга — бомба. Клянусь, я поломал бы с ней кровать». И тут же добавляет вдруг с апломбом: «Родная, вот не надо ревновать!», а после в тёмной спальне гладит плечи, скользит губами по больным местам — пусть даже это нихера не лечит — и трогает рукой горячей там…

Вот, предположим,
мальчик в драке мастер, в его руке — тяжёлый автомат. Он спрашивает: «Любишь? Любишь, Настя?» и под конец срывается на мат. Он режет ей ладони именами, играет между делом, на бегу, ломает, беспощадный, как цунами, пять веток пальцев лезвиями губ. И сам в горсти приносит ей таблетки, твердит: «Ударь, рассмейся, обзови!..»

Он вспарывает ей грудную клетку,
и в этом есть немного от любви.


© Светлана Усс( сделай громче)

я устал о тебе говорить и думать.
ворвалась в мою жизнь, натворила шуму,
в стену бросила стул, подожгла обои,
научила меня рифмовать с собою,
разделила здесь все на "тогда" и "ныне".

и теперь я плыву на огромной льдине,
и растаю с ней вместе, исчезну просто.
я молю тебя, слышишь, мне нужен воздух.
мне плевать, что ты вытворишь в этот вторник.
я устал о тебе говорить и помнить.

ты злорадно молчишь, бьешь об пол стаканы.

я тебя не люблю. я всего лишь пьяный.
мне такие, как ты - ну совсем некстати,
подавай поспокойней да в белом платье.

тихий омут без бесов - простая лужа.
только ты, я ведь знаю, намного хуже.

да из мыслей моих все никак не лезешь.
вдруг и шум иногда может быть полезен?

я на кухне наклеил вчера обои.
приходи и сжигай.
только будь со мною.

(с) krisberry

капал закат, умирали улицы, над мостовой разлагался вечер. не сжимать пальцы и не сутулиться… тело ломало от новой встречи. спину держать, и шагать без трепета, и улыбаться ему без дрожи. сердце безумное рвало лепетом: ласковый, светлый, родной, хороший…

на каблуках и в вечернем платьице — глупая, ну и куда бежала?

врезал под дых: «извини», попятился, взгляд заметался — тупое жало. губы скривил — он умеет, — сгорбился, как светофор, запылали уши. взял — и ушёл. и пускай. и чёрт бы с ним, будут красивее, будут лучше!.. бросилась кровь в щёки краской алою, заголосил в подреберье ветер.

я обнимаю тебя, усталую, крепче и яростней всех на свете. я обнимаю рукой бумажною, глупыми строчками глажу плечи. плачь, позабытая, плачь, неважная. плачь, моя девочка.

станет легче.

будешь потом вспоминать и морщиться, будешь потом вспоминать с досадой. память — старательная уборщица — выметет боль, как листву из сада, вычистит пыль, подотрёт все лужицы, душу подточит, схватив рубанок. сердце, ожив, вновь не будет слушаться — и заколотится барабаном, и расползётся по рёбрам кашицей, и подберёт ключ к закрытой двери.

пусть тебе всё безнадёжным кажется, стоит идти.

и стучать.

и верить.

© Светлана Усс ( Сделай громче)

Все наши невстречи окажутся благом.
Ты просто не понял еще, подожди.
Не надо бежать. Мы попробуем шагом.
Туда, где теплее, теплее в груди.

Кто знает, где все эти верные тропы?
Какая из них нас куда приведет?
Я точно не знаю, пока мои стопы
Не сделают ясного шага вперед.

И страхи приходят под маской сомнений,
А благоразумие — маской стыда.
И сколько бы ни было планов и мнений,
Пока ни шагнешь, не поймешь никогда.

И только когда наши стопы, касаясь
Друг друга, тихонько коснутся земли,
Мы вместе вдохнем и, возможно, признаем,
Что все это время мы за руку шли.

© Аглая Датешидзе