Почему вы отождествляете себя с другими, с обществом, со страной? Почему вы называете себя христианином, хинду, буддистом или почему вы являетесь членом одной из многочисленных сект? Религиозно или политически человек отождествляет себя с той или иной группой по традиции или по привычке, по внутреннему побуждению или предубеждениям, подражая кому-то или из-за лени. Такое отождествление прекращает всякое творческое понимание, и тогда человек становится простым инструментом в руках партийного босса, начальника, священника или духовного лидера.
На днях один человек сказал, что он «кришнамуртиец», хотя состоял в это время в другом обществе. Когда он так говорил, это было совершенно бессознательное применение такого отождествления. Ни в коей мере его нельзя было назвать глупцом, напротив, он был хорошо начитан и образован. Не был он ни эмоционален, ни сентиментален в этом вопросе, наоборот, он был четок и понятен.

Почему он вдруг стал последователем Кришнамурти? До этого он являлся членом иных обществ и организаций, и тут вдруг выяснилось, что он «кришнамуртиец». Из того, что он рассказал, казалось, что его искания окончились. Вот здесь, в итоге, он остановился.

Свой выбор он сделал, и ничто не могло поколебать его. Теперь он спокойно осядет и будет следовать всему, что было сказано и что будет сказано.

Когда мы отождествляем себя с кем-то другим, является ли это отождествлением из-за любви? Разве отождествление означает переживание и не влечет за собой угасание любви переживания? Отождествление — это овладение чем-то, утверждение в чем-то, отстаивание права собственности, а собственность отрицает любовь, не так ли? Владеть — значит быть в безопасности, обладание — это защита, неуязвимость. В отождествлении также есть доля грубого сопротивления, либо утонченного. А разве любовь является способом самозащиты? Присутствует ли любовь там, где есть защита?
Любовь — ранимая, мягкая, уступчивая. Она представляет собой высшую форму чувствительности, а отождествление приводит к бесчувственности. Отождествление и любовь не могут быть рядом, так как первое уничтожает вторую. Отождествление — это в основном умственный процесс, с помощью которого ум оберегает себя. В процессе отождествления с кем-то он должен сопротивляться и защищаться, он должен обладать и избавляться. В этом процессе становления ум или «я» делается выносливее и способнее. Но это не любовь. Отождествление уничтожает свободу, а наивысшая форма чувствительности рождается только в свободе.

Чтобы переживать, нужно ли отождествление? Разве сам акт отождествления — не конец исследования и открытия? Счастье истины не бывает без переживания в процессе самопознания. Отождествление препятствует открытию. Это все лишь еще один вид лени. Отождествление — следование опыту другого человека, следовательно, это абсолютно искусственный опыт.
Чтобы переживать, надо отбросить все отождествления. Чтобы переживать, нельзя бояться. Страх мешает познанию. Из-за страха мы прибегаем к отождествлению с другими, с сообществом, с идеологией и тому подобным. Страх должен препятствовать и сдерживать. Можно ли отважиться на путешествие по морю, не отмеченному на карте, если вы ожидаете нападения? Истину или счастье нельзя постичь без путешествия по дорогам собственного «я». Вы не уплывете далеко, если бросили якорь. Отождествление — это убежище. Убежище нуждается в защите. А то, что требует защиты, рано или поздно будет разрушено. Отождествление несет в себе разрушение, отсюда возникают постоянные конфликты.

Чем больше мы сражаемся за или против отождествления, тем сильнее противодействие пониманию. Если человек осознал весь процесс отождествления, внешний и внутренний, если он понял, что внешнее выражение отражает внутреннюю потребность, тогда открывается возможность для познания и счастья. Тот, кто отождествил себя с кем-то или чем-то, никогда не познает свободы, в которой только и существует полная истина.

Беседы с Кришнамурти

Мне бы хотелось поведать вам об одной из глубочайших идей, дошедших до нас из Греции и имеющих отношение к нашей природе, целям и судьбе. Как известно, заключительная часть «Государства» Платона посвящена повествованию Сократа о мифе об Эре Памфилийском; это имя означает «Обыватель».1 Как и во многих великолепных историях, в этом сказании зашифрованы необыкновенные сведения, донесённые до нас с помощью мощных метафор. По-видимому, Эр был тяжело ранен в битве, и люди сочли его за мёртвого, когда нашли тело. В результате его тело водрузили на погребальный костёр и готовятся сжечь, но, к счастью, Эр вдруг оживает и рассказывает всем, где он был и что изведал в глубине другого мира.

Видите ли, оказывается, всё это время Эр переживал опыт выхода из тела! Его душа вышла из тела и вместе со многими другими совершила путешествие в божественное место, где людей подвергали суду, лететь ли им на небеса, или же падать вниз под грузом плохих поступков, висящих на спинах. Но судьи сказали Эру, что он должен стать для людей вестником об этом ином мире, так что ему нужно всё слушать и за всем наблюдать. Он увидел в земле две расселины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе, тоже две. Он наблюдал, как в пространстве между ними судьи, на основании поступков, совершённых душами при жизни, посылали их, как я сказала ранее, либо в небеса, либо вниз через одну из расселин. 

Иллюстрация © Emily Balivet, 2014

Представили себе эту картину? И вот начинается интересная часть, важная для наших рассуждений. Ибо из последних двух расселин души воспаряли из земли, полные грязи и пыли, или же спускались с небес, будучи чистыми и сияющими. Платон рассказывает, что обе группы с радостью останавливались на лугу, где разбивали лагерь, как это бывает при всенародных праздненствах. Они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли о том, что они пережили в путешествии в подземное царство, которое длилось тысячу лет, а пришедших с небес — о блаженстве небес и поразительном по своей красоте зрелище. После семидневного отдыха на лугу, на восьмой день, им надлежало отправиться в путь, чтобы достичь такого места, где сверху виден протянувшийся через всё небо и землю столп света, очень похожий на радугу, только ярче и чище. Этот столп света включал в себя вращающиеся круги солнца, луны, планет и звёзд — иными словами, саму вселенную. Там они обнаруживали трёх поющих дочерей Необходимости, богинь судьбы, облачённых во всё белое, с венками на головах. Их звали Лахесис, Клото и Атропос. Сначала души представали перед Лахесис, которая кидала им жизненные жребии. Каждый жребий позволял выбрать жизнь при перерождении. Души поднимали свой жребий и выбирали образец жизни: то, кем и чем они будут в следующей жизни. Эру же не было дозволено поднять жребий.

В новой жизни нет воспоминания о процессе выбора, душа обретает её, неся в себе образец (или паттерн), память о котором хранит спутник-даймон

Эти образцы обеспечивали весьма различную участь душе: жизнь в богатстве, бедности, красоте, славе, здоровье или болезни, силе или слабости, мудрости или тупости. Смысл был в том, чтобы выбрать ту жизнь, которая приведёт к улучшению души. Эр, поражённый, наблюдал, как души выбирали следующую жизнь: Орфей выбрал жизнь лебедя. Видел он и лебедя, который предпочёл выбрать человеческую жизнь. Душа Аякса, сурового воина, выбрала жизнь льва, а человек, построивший троянского коня, выбрал жизнь женщины, искусной в ремёслах. Одиссей, не желавший более жизни в приключениях, искал и искал, пока не нашёл жизнь, отринутую всеми остальными, — жизнь обыкновенного человека. Затем, по словам Платона, «когда все души выбрали себе ту или иную жизнь, они в порядке жребия стали подходить к Лахесис [Lachos = особый жребий или судьба человека]. Какого кто избрал себе гения [даймона, или „демона“], того она с ним и посылает как стража жизни и исполнителя сделанного выбора. Прежде всего этот страж ведёт душу к Клото [„Пряха“], под её руку и под кругообороты вращающегося веретена: этим он утверждает участь, какую кто себе выбрал по жребию». Затем даймон вновь ведёт душу к пряже Атропос (чьё имя означает «неотвратимое» или «неумолимое»), «чем делает нити жизни уже неизменными».

«Отсюда душа, не оборачиваясь, идёт к престолу [Необходимости] и сквозь него проникает». Все, за исключением Эра, пьют из реки забытья, и все, кроме него, забывают, что с ними случилось. В новой жизни, таким образом, нет воспоминания о процессе выбора, душа обретает новую жизнь, неся в себе образец (или паттерн), память о котором хранит спутник-даймон. Все души понесло к местам, где им суждено родиться, и они рассыпались по небу, как звёзды. Только Эру это не дозволено, и он пробуждается на костре, чтобы поведать историю о подземном мире. Именно этой историей об Эре и заканчивается «Государство».

Платон использует термин «парадигма», или паттерн, для обозначения образца выбираемой жизни. Иными словами, выбор вашей души плотно упаковывается в паттерн ещё до того, как вы рождаетесь

Платон использует термин «парадигма», или паттерн, для обозначения образца выбираемой жизни. Иными словами, выбор вашей души плотно упаковывается в паттерн ещё до того, как вы рождаетесь. Как отмечает в своей замечательной книге «Код души» Джеймс Хиллман, распаковывание этой парадигмы может занять целую жизнь: «Всю её можно воспринять одномоментно, но понять лишь постепенно». А также: «Даймон помнит, что заключено в вашем образе и что принадлежит вашему паттерну, — как следствие, даймон является носителем вашей судьбы» (с. 8).

Он остаётся вашим призванием, вашей потенциальной судьбой. Когда вы с ним сонастроитесь, это может привести к мощным трансформирующим последствиям. Он может в самый нежданный момент, когда вы думаете, что совсем запутались, проникнуть в вашу жизнь и полностью её перевернуть. Сколь многие из вас засвидетельствовали справедливость этого? Худая и неловкая девочка, Элла Фицджеральд, приходит на вечер любительских выступлений в Гарлемском оперном театре. Объявляется, что она будет танцевать, но в последний миг она, к своему удивлению, заявляет, что передумала и вместо этого будет петь. Она получает главную награду и это становится началом её великой карьеры.

Есть и другие примеры. Хиллман обращает наше внимание на большую картину Пикассо, написанную им, когда ему было девяносто один, за год до смерти. Картина называется «Молодой художник» (Le Jeune Peintre). На ней изображена озорная мальчишеская фигура, с широкополой шляпой на голове, держащая палитру и кисть в руках. Картина завораживает, поскольку, по словам Хиллмана, это автопортрет глубинного «я» Пикассо, портрет даймона, который его преследовал и вселялся в него всю его жизнь. Можно считать, что этот даймон есть эго энтелехии человека, персонификация более глубокого присутствия в вашей психике. И всего лишь за год до смерти он проявляется: «Вот кто ты есть, Пикассо», — говорит он. — «Ты есть я, нестареющий художник. Я клоун, невинный, с чистым взором, темноглазый, быстро двигающийся Меркурий, сентиментальный, синевато-меланхоличный маленький мальчик. Я твой призрак. Теперь ты видишь, кто тебя побуждает, что тебя делало свежим и устремлённым, и теперь ты можешь умереть».

Не моя индивидуация, а именно индивидуация ангела, или даймона, или проводника, или сущностного «я» представляет основополагающую задачу… Моё местечковое «я» находится в служении этому даймону

Хиллман объясняет, что это портрет жёлудя, написанный дубом. Или, если воспользоваться моей терминологией, это портрет зерна энтелехии, выполненный полностью воплощённым «Я». Хиллман развивает идею и предполагает, что эта картина, на которой изображено потенцирующее «я» Пикассо, подтверждает концепцию Анри Корбена о том, что не моя индивидуация, а именно индивидуация ангела, или даймона, или проводника, или сущностного «я» представляет основополагающую задачу: главное значение имеет именно моя самость энтелехии и её развёртывание. Моё местечковое «я» находится в служении этому даймону, распоряжаясь моей жизнью так, чтобы она способствовала его становлению.

Чтобы ещё глубже проникнуть в смысл сказанного и соотнести это с нашими исследованиями природы глубинных образов, мы можем обратиться к интерпретации Корбена, опирающейся на суфийскую мистическую литературу та’вил — искусство чтения жизни. Корбен пишет, что, осуществляя та’вил, «мы должны прочитывать явления в направлении их истоков и принципов, их архетипа. …В та’вил надлежит отнести чувственные формы обратно к воображаемым формам, а затем и ещё выше — к более высоким смыслам. Двигаться же в противоположном направлении (относить воображаемые формы к чувственным формам…) означает разрушить потенциалы воображения».

Речь здесь идёт о том, как мы можем расширить видение своих жизней. Картина «Молодой художник» изображает даймона, который проник в мир пространства и времени до начала индивидуальной жизни, подобно тому, что описано Платоном в мифе об Эре. Этот даймон нашёл и проявил свою индивидуацию через человека по имени Пикассо. Так же и мы можем попытаться проделать то же самое и заново открыть своего даймона и его природу. Но как так может быть? Это может быть потому, — как утверждают Юнг и Хиллман (а я с ними согласна), — что психика состоит преимущественно из образов, а первичная деятельность психики, больше чем что-либо другое, представляет собой воображение. Это означает, что в основе своей мы суть деятельность воображения. Мы пускаем свои ростки из матрицы психики (psyche). Мы цветём из воображаемых миров, которые возникают в виде зашифрованного мифа и символа. Эти воображаемые и мифические миры психики непрерывно функционируют в нас. Они никогда не дремлют, именно поэтому люди находят свои лучшие творения во снах, когда они более соединены со своими служащими источником творчества уровнями, действующими непрерывно. Подобно австралийским аборигенам мы и вправду живём во Времени Сновидений, месте соединения физических и метафизических реальностей. Лучше всего выразил это Шекспир:

Мы созданы из вещества того же, что наши сны…

Если в глубине своей мы суть образы, тогда наша жизнь есть воплощение, выражение во времени образа энтелехии, который Микеланджело называл immagine del cuore2. Этот сутевой, или сущностный, образ является предельным спонсором вашей жизни. Это значит, что всё, что происходит с вами в процессе личного развёртывания, вторично по сравнению с сущностной данностью этого образа в сердце. Если развить идею Хиллмана, вы не являетесь в обязательном порядке продуктом вашей истории, тем, что сделали или не сделали по отношению к вам ваши родители, братья и сёстры, школьные учителя и события вашей ранней жизни. Они служат лишь отражением и преломлением лучей первичного образа, а не творцом его. Прежде, нежели стать историей, вы были воображением. Образ есть зерно, содержащее душевное ДНК, а также мотивирующие силы, которые придают форму дереву вашего становления.

Наша жизнь есть воплощение, выражение во времени образа энтелехии, который Микеланджело называл immagine del cuore — «образом сердца»

Каким образом можно пробуждаться для этого даймона-проводника, чьи особые потребности, называемые иногда симптомами или идиосинкразиями, направляют вашу жизнь к реализации заложенного в ней потенциала? Мы не начинаем с ребёнка и его детских травм, которые затем влияют на то, во что превращается взрослый. Напротив, мы начинаем с того, кто и что вы есть сейчас, в вашей полной зрелости: вы смотрите на листья и плоды, а затем проделываете путь обратно к корням, не просто к любым старым корням, но зачастую к узловатым и изогнутым, которые придали вам вашу уникальную и конкретную форму.

Именно в этих узловатых корнях вы обнаруживаете предвестников более зрелой личности. Нередко предвестники являются симптомом. Манолете, величайший и храбрейший тореадор, в детстве был таким застенчивым и столь многого пугался, что хронически прятался за юбкой матери. Впоследствии, став тореадором, он брал в руки великую красную юбку своего плаща и выступал против разъярённых быков, повергая их. Уинстон Черчилль, золотыми устами и не менее золотой пишущей ручкой которого был выстроен мост надежды, был дислексиком, заикавшимся до поздней юности, получавшим плохие отметки.

Иллюстрация © Nad Wolinska

Традиционная психология сказала бы, что все эти люди с лихвой компенсировали в дальнейшей жизни свои ранние проблемы. Но такая точка зрения отрицает влияние величайших тайн психики (души) и её даймона. Хиллман утверждает (а мои исследования выдающихся людей это подтверждают), что происходящее в ранней жизни имеет место потому, что даймон, или ангел, знает потенциал взрослой жизни и действует таким образом, чтобы защитить этот потенциал через симптоматическое поведение. Так что потенциально возможное не реализуется, пока человек не окажется готов воплощать свой гений. Таким образом, литературный и лингвистический гений Черчилля упрочнялся его дислексией и дефектом речи, тогда как безмерная смелость Манолете скрывалась и сохранялась за первоначальной робостью.

В детстве даймон знает потенциал взрослой жизни и действует так, чтобы защитить этот потенциал через симптоматическое поведение. Так что потенциально возможное не реализуется, пока человек не окажется готов воплощать свой гений

Для себя я взяла за правило, когда встречаю ребёнка с тем или иным дефектом, не смотреть только лишь на симптомы, а фокусироваться более на нахождении его или её даймона-проводника и способностей, которые потенциально заложены в ребёнке. Хиллман пишет:

Психология начинается с перевёрнутого с ног на голову положения, что детство является первичным и первопричинным, что развитие аккумулируется и есть нечто вроде органической эволюции, достигающей вершины, а затем деградирующей. Ранние шрамы стали гноящимися ранами или исцелёнными добродетелями, но вовсе необязательно, что они обрезают ветви дерева и ответственны за его форму. Форма заключена в самом зерне. Иными словами, детству не только придают слишком большое значение, но его ещё и заключают в ловушку органической и меланхолической модели.

Вместо изучения психологии развития нам стоит исследовать сутевую психологию, структуру характера, неизменяемые психопатологии и внутренние потенциалы таланта.3

Я считаю: важнее всего остального отмечать расположение своих корней в небесах, в мире творения и архетипического паттерна, а затем открывать этот паттерн и его облик — не обязательно в нашем детстве, а на протяжении всей жизни. Таким образом мы начинаем с того, кто мы есть, а затем прочитываем в обратном порядке то, кем мы уже были, когда были детьми, находя даймона, который проводил весь этот процесс. Маргарет Мид говорила мне, что к тому времени, как ей исполнилось четыре, она уже была всем тем, кем она стала. Впоследствии добавились лишь детали. Пожалуй, в Америке мы настолько переоценили детство и настолько излишне благословили этого внутреннего ребёнка (движение, кстати, во многом начатое мной), что потеряли силу и смысл более глубокой направляющей силы и образа нашей жизни. Детское развитие является частью, но не обязательно представляет собой причину того, кто и что мы есть. А всё это, в каком-то смысле, было взращено в даймоне, в зерне, которое было ещё в Древней Греции, — в глубочайшем понимании того, кто и что обитает в нашей собственной глубине.

Важнее всего остального отмечать расположение своих корней в небесах, в мире творения и архетипического паттерна, а затем открывать этот паттерн и его облик — не обязательно в нашем детстве, а на протяжении всей жизни

Примечания