Кстати, Жан Жорес был полиглотом. Вы не знали? Так вот, он был полиглотом.

Я узнала об этом на уроке истории. Наша историчка объясняла новый материал, никто, как всегда, ничего не слушал. Слова взлетали под потолок, кружились возле люстр и улетали в форточку, минуя головы учеников. А у меня рефлекс на незнакомые слова: стоит мне услышать или прочитать что-нибудь непонятное, как я уже не могу успокоиться, пока не узнаю, что это. Поэтому, получив важное сообщение про Жана Жореса, я бросила все свои мирские занятия и задумалась. Мной овладело традиционное беспокойство. Облокотившись на парту, я с умеренным интересом принялась изучать в окно давно изученный кусочек школьного двора.

"Поли" - "много", это я знаю. А "глот"? Наверное, от слова "глотать"? Вот говорят же: "живоглот" - это тот, кто глотает все живым, ну, так, как есть, без гарнира. Итак, "полиглот" - это тот, кто много глотает.

Моя не в меру развитая фантазия мгновенно стала разворачивать передо мной картины одну живописней другой. Все они мелькали в моей талантливой голове со скоростью слов арии Фигаро из "Севильского цирюльника" и вызывали ассоциации, по крайней мере, неуместные. Мне стало почему-то страшно весело, и пришлось зажать рот рукой и пригнуться к парте, чтобы историчка не заметила, что у меня хорошее настроение. Она бы и не заметила, если бы не Семка Сидоров, сидящий впереди меня. Он, видимо, почувствовал, что задняя парта трясется, обернулся и, увидев мои корчи, спросил громким шепотом:

- А что, а?

Историчка сразу замолчала, и в классе наступила нездоровая тишина. Но Семка! Именно от него я не ожидала такого удара. И, злорадно посмотрев на предателя, я голосом, каким, наверное, разговаривала покойная Монна Лиза, спросила:

- Сидорову плохо, можно его вынести?

Сема покраснел и опустил ресницы. Класс заржал от удовольствия. Наши рысаки, наверное, представили, как это будет выглядеть. Во всяком случае, они оторвали от парт заспанные физиономии, и в глазах у них засветился животный клич: "Хлеба и зрелищ!"

- Встань и выйди сюда, - сказала историчка.

- С вещами? - осведомилась я.

- Как в баню!.. - загоготал Коська, и я тут же подумала, что когда человек просто идиот, так это еще терпимо, но когда идиот начинает острить, так это уже получается стихийное бедствие.

- С вещами? - переспросила я, выразительно поглядев на Коську.

- С дневником, - спокойно повторила историчка.

"Так. Понятно. Старая пластинка".

Медленно плетясь к столу, я рассчитывала сейчас только на свой язык.

- ...Вот теперь мы посмотрим, как ты слушала объяснение. Рассказывай, что ты знаешь о Жане Жоресе.

"Привет вашей бабушке! Я о нем знаю столько же, сколько чистокровная немецкая овчарка о синхрофазотроне".

- Клавдия Осиповна... я... видите ли... я его смутно помню...

- Что, редко с ним встречались?

- Да... что же делать?

- Давай дневник, придется говорить с мамой.

"Сейчас напишет: "Ваша дочь безобразно вела себя на уроке".

"Безобра-азно! Нет, вы подумайте! Как будто я подожгла школу!"

Взяв дневник, я поплелась обратно к парте и села, даже не посмотрев, как Семка реагирует на мое очередное падение:

Дома на всю катушку орет телевизор. Папа лежит тут же на диване и, несмотря ни на что, стойко читает газету. Я, зная, что в программе сегодняшнего вечера небольшой семейный скандальчик, решаю сразу создать атмосферу взаимопонимания, для которой необходима тишина, и выключаю телевизор.

Возмущенные спокойствием в доме, выходят бабушка и мама из кухни, где они лепили пельмени к моему(!) приходу.

Спустя минуту из кабинета выходит дед. Все глядят на меня настороженно и, кажется, что-то уже подозревают.

- Жан Жорес был полиглотом! - торжественно заявляю я, обводя присутствующих взглядом.

- Ясно?

- Вполне, - отвечает папа, аккуратно складывает газету и говорит маме: - Поздравляю. Тебя, кажется, вызывают в школу.

- Опять?! - кричит мама. - Это невыносимо! Я уже изучила лица всех учителей...

- Ну и продолжай дальнейшее изучение, - советует папа.

Но тут все на него набрасываются и начинают кричать, какой я невозможный ребенок, и что меня давно следовало бы начать бить, и что все это плоды воспитания моего "обожаемого папочки".

- Тише! - кричит папа. - Тише, соседи подумают, что здесь кутит банда петлюровцев!

Больше всех на это обижается бабушка

- Сумасшедшая семейка, - говорит она, направляясь к кухне. - А все потому, что эта негодяйка - единственный ребенок.

Бабушка ужасно обижается на маму из-за того, что у мамы не двенадцать и не восемь детей, а только одна негодяйка, то есть я.

После бабушкиной реплики папа с газетой под мышкой убегает в спальню - "спасаться", но мама следует за ним - "добивать" его. Там до поздней ночи они будут спорить, от кого мне достался по наследству такой характер.

Мы с дедом остаемся одни. И больше всего мне стыдно перед ним. Я боюсь поднять глаза, но знаю, что дед укоризненно смотрит на меня.

- Ты же мне обещала, - говорит он. - Ты же обещала.

"В самом деле, какая же я свинья, просто ужасная свинья!"

Я пытаюсь что-то сказать, но дед машет руками и уходит в кабинет.

Постояв немного в комнате одна и поразмыслив о своей жизни, я направляюсь мириться к деду.

- Де-ед, - просительно тяну я, просунув голову в дверь кабинета. - Можно?

Дед сидит за письменным столом спиной ко мне и презрительно молчит, но я-то знаю, что он улыбается, и от этого даже спина у него добреет. Я захожу, плотно закрываю за собой дверь, сажусь на старый кожаный диван, который сохранился у нас еще с первых лет революции, и жду, пока дед заговорит со мной.

Наконец он откладывает ручку, снимает очки и сердито говорит:

- Ну, что ты опять натворила?

- Да, знаешь, де... - неуверенно говорю я, - вроде бы ничего особенного...

- Ну конечно, - иронически подхватывает дед. - Они сказали: какая прекрасная, спокойная девочка, пусть в школу придут ее родители и пусть...

- Дед, - перебиваю я. - Кто такой Жан Жорес?

- Выдающийся деятель французского социалистического движения. Блестящий оратор. Зверски убит за выступления против войны. А что?

- Нет, ничего. Он выдающийся деятель, а я негодяйка и выродок, да, дед?

- М... м... - мычит дед, снова поворачиваясь ко мне спиной. - Чепуха. Бабуля шутит... Просто у тебя беспокойная натура. Боже! Что я написал! Все из-за тебя. Не мешай мне больше.

Он снова шелестит бумагами на столе и что-то пишет, а я встаю с дивана, подхожу к окну и начинаю ковырять застывшие на стекле капельки краски.

За стеной слышны голоса спорящих родителей.

- Это у тебя всегда были четверки по поведению, - отбивается папа измученным голосом.
- Зато я не получала двоек, - бодро нападает мама.

...Из-за сиреневого абажура вся комната мягко освещена сиреневым светом. Я вижу в окне свою сиреневую физиономию: сиреневая челка, сиреневые зрачки, сиреневые веснушки...

- Это невозможно, ребенок опять впадает в депрессию...

- Это не ребенок, а здоровая дылда, которая привыкла только брать, но не привыкла давать...

...Сиреневые веснушки, по ним катятся сиреневые капли, оставляя сиреневые дорожки...

Всхлипывать и шмыгать носом нельзя - дед услышит...