Это поэма о войне и любви. Автор повести, Надежда Малыгина,  семнадцатилетней девочкой добровольно ушла на фронт, была санинструктором, выносила  с поля боя раненых на своих хрупких плечах.

 

... Сделав все необходимое по дому, я ухожу на рыбалку или в лес, в горы. Но чаще всего убегаю к дальним ска­лам, которые выступают из воды у самого берега. Даже тогда, когда море спокойно, об эти скалы яростно бьются, словно желая вытолкнуть их на берег, сердитые волны, и плещутся с шумом, и подымают ввысь многометровые во­дяные столбы...

 

Однажды, направляясь к своей скале, я еще издали увидела на ее выступе юношу. Приставив ладонь ко лбу, он смотрел на солнечную дорожку на воде, а она сияла, переливалась, трепетала, как живое текучее серебро. По­тянувшись медленно, будто нехотя, юноша вдруг резко взмахнул руками и в стремительном легком полете врезал­ся в воду. Даже я, выросшая на море, не рисковала ны­рять с этой скалы, потому что на дне у ее основания вид­ны были, казалось, совсем близкие, горбатые и круглые, как тюлени, валуны.

 

 

Он вынырнул очень далеко и так же легко и красиво, как стоял на выступе и как прыгнул с него, размашисты­ми саженками, не подымая брызг, поплыл в море. Я сле­дила за ним — за маленькой, удаляющейся точкой и впер­вые не испытывала желания броситься вслед, обогнать незнакомца и с независимым видом, словно невзначай, показать ему, как умею нырять и плавать я...

 

...Мои чувства к тебе, однако, не мешают мне до хрипо­ты спорить с тобой о Маяковском, азартно, горячо читать его стихи, которые ты читать не умеешь и потому счи­таешь, что не любишь их. Я выкладываю тебе все, что знаю о художниках и писателях, втайне надеясь, что про них-то ты едва ли знаешь. Но ты знаешь. И вместо того чтобы удивить тебя, я удивлялась сама: значит, ты чи­тал книги, которые читала я? Ведь в школе-то всего это­го не рассказывают...

 

Пока ты был здесь, я копила твои взгляды, слова, же­сты, поступки, а теперь перебираю все это в памяти и от­крываю в них новые оттенки, новый смысл. Алешка по­чему-то совсем перестал говорить о тебе. Я и не спраши­ваю. Мне нравится иметь тайну, связанную с тобой...

 

...И вот — война... Сообщение о вторжении немецко-фашистских войск, о бомбежках наших городов сразу изме­нило жизнь, и уже невозможно было даже представить, что кто-нибудь станет заниматься чем-то так же, как вче­ра и позавчера. Как до войны.

Все последующие дни июня я бегала в военкомат, в горком комсомола, снова в военкомат. Меня записали — нет, еще не на фронт, на санинструкторские курсы.

Думая о фронте, я почему-то всегда представляла на­шу с тобой встречу, то, как будем мы воевать вместе, рядом, и радостное нетерпение, каждый раз возникавшее во мне при этом, заслоняло собою страшную суть войны...

 

Бои — беспрерывные с рассвета до темна. С наступле­нием темноты — строительство оборонительных рубежей. Сеть ходов сообщения становится все шире, сложнее и напоминает город. Ванюшка Петляков придумывает на­звания: улица Моряков, переулок Истребителей танков, переулок Снайперов, улицы Первой, Второй, Третьей рот, улица Ротного командира, поселок Медицинский, пло­щадь Ресторанная, лабиринты Родного взвода...

 

Это — Севастополь. Вернее, холмы и степи за ним.

Несколько ночей подряд бойцы рыли на «нейтралке» какие-то котлованы, закладывали в них взрывчатку, брев­на, доски, камни, сажали на этом месте кустики, а свеже­вырытую землю присыпали песком, щебенкой, чтобы все было незаметно.

Командир полка и инженер возились с какой-то «ма­шиной», ломали голову над «техникой соединения котло­ванов», часто рисовали что-то прутиком на песке. В их разговорах то и дело слышалось: «Фугасы...», «Батарея­ми...», «В шахматном порядке...»...

 

...Сегодня нам вручают награды.

Ночь — лунная, светлая. Блестят, переливаются, свер­кают искорками окутанные снегом ветки кустарника. Из строя, остро срезая углы, четко поворачиваясь, один за другим выходят ребята, твердым солдатским шагом идут к столу, у которого генерал, командир дивизии, вручает правительственные награды.

— От имени Президиума Верховного Совета СССР...

— Служу Советскому Союзу!

Сердце стучит часто и громко. Горло перехватывает от радостного волнения.

Называют и мою фамилию. Выхожу, волнуюсь, желая одного: только бы не сбиться с шага! Я почему-то увере­на, что обязательно собьюсь. Но не получается другое — никак не могу расстегнуть крючок полушубка. Кто-то по­могает мне...

 

Родные, милые, славные, отважные мои ребята! Сколь­ко бесценного могла бы я рассказать о вас вашим мате­рям, невестам, женам! И о тех, кто погиб в севасто­польских боях. И о тех, кто лежит сейчас в окопах и траншеях и вглядывается в белый полумрак, охраняя нас, выстроившихся в заснеженном плоском овраге, ска­зочном от лунного сияния и искрящегося в нем заинде­вевшего кустарника.

Мы выстроились для получения наград, в которых, может быть, самое дорогое и волнующее слово — «прави­тельственные». Оно, это слово, связывает нас с Большой землей, заставляет думать, что о нас знают, нас помнят. Оно прибавляет сил и решимости драться до конца. До конца — это значит насмерть. Другого исхода нет, мы это знаем. А ты, где ты? Конечно же, далеко, иначе я бы услышала твое имя. Мы все теперь здесь как родные и знаем имена командиров многих частей и подразделений не только своего сектора, но и всех других: встречаем их в газетах, даже в сводках Совинформбюро, слышим в рас­сказах политработников. Да и молвой земля полнится...

 

...солнце жжет огненно. Оно иссушило рот, связало губы. Хоть бы глоток — один глоток воды... Надо чуточку полежать в тени под кустом...

Опускаюсь на землю — прямо на ящик со снарядами. Ого, целый ящик снарядов!.. Но сдвинуть с места не могу — тяжело. Палкой выламываю доску и, испугавшись ее сухого треска — немцы услышат! — падаю на сухую колючую землю. Прислушиваюсь. Тишина... Тогда я встаю и, присев на корточки, вытаскиваю снаряд, беру в охап­ку — один, другой. Снаряды тяжелые. Подымусь ли я с ними?

Жара — одуряющая, изнурительная. Дышать трудно. В голове звон. И совсем нет сил. Нет, не удержусь. На­верное, не удержусь...

Обняв нагретые солнцем горячие крутые тела сна­рядов, падаю вниз, в бесконечность. А как же ящик? Как же ящик со снарядами?.. Глупая-глупая, ведь у нас нет ни одной пушки, только пулемет Пети Сизова с послед­ней лентой...

 

Очнулась я на носилках в полутемном и тесном, как тоннель, помещении и только по мелкой сыпучей дрожи, сотрясающей его, поняла, что нахожусь в самолете. За моими вдоль прохода стояли еще одни носилки. Припод­няв голову, я увидела на них майора. Жив ли он, наш командир полка?..

 

Прежде чем потерять сознание, я успела увидеть бе­лые облачка дымков, возникающие за стеклами иллюми­натора, — значит, по самолету действительно били зенит­ки. Ну что ж, мы приготовились умереть там, на земле Севастополя. В бою...

И еще я успела подумать о тебе, проститься с тобою.

 

...Я не могу вспомнить самого первого мгновения нашей встречи. Помню только, как мы стояли уже, крепко обнявшись, и ты на виду у всего ба­тальона держал в ладонях и целовал мое мокрое от радостных слез лицо. И, словно предвидя все дальнейшее, кто-то весело, чуть озорно, однако с явной симпатией к тебе выкрикнул: — Хлопцы, комбат жинку нашел! Наверное, наша любовь видна была всем.

Как назвать тебя? По имени? Неловко, кругом танки­сты. «Товарищ подполковник»? Тем более, будто мы чу­жие.

— Подумай только: ведь это случайно. Я могла — понимаешь, могла! — не встретить тебя! Мы искали свой полк. Но оказалось, что наш сталинградский полк снова возвратили в распоряжение прежней армии. Ну мы, есте­ственно, тоже хотели возвратиться. Но вдруг узнаем: погиб полковник, заместитель комдива, бывший наш командир полка. Батя. Понимаешь? Мне он действительно как отец. И ребятам тоже. Ведь сколько воевали вместе! Один Севастополь чего стоит! Ну вот... узнали мы это, расстроились. И опять куда-то ехать, искать. Война идет, бои идут, а мы, получается, вроде бы увиливаем от боев. Вот и решили: давайте попросимся к танкистам. А получилось — к тебе!

 

...Бой продолжался всю ночь и весь следующий день. И только когда линия горизонта окрасилась в багряно-кровавый закатный цвет, несколько наших тридцатьчет­верок — и среди них твоя — прорвались на высоту и наконец завладели ею. Батарея вражеских противотанковых орудий, стоявшая здесь, была смята, и «тигры», оставив в распадах меж холмами две дымящиеся скособоченные машины, огрызаясь, отступили...

В те дни гитлеровцы еще дважды подбирались к твоей тридцатьчетверке. Они будто знали, что это машина комбата. И когда им удалось подорвать ее хлорированной гранатой, я, уставшая от переживаний, загадала: если ты останешься жив, я перейду в другой батальон. У меня нет больше сил бояться, видя, как в бою одна за другой нависают над тобой опасности...

 

Н. П. Малыгина

Худ. Н. Коробейников

 

 

ЧИТАТЬ ПОВЕСТЬ

 

СКАЧАТЬ ПОВЕСТЬ В ФОРМАТЕ PDF