Денис Васильевич Давыдов (1784—1839).

 

 

Виновница тоски моей,

Моих мечтаний, вдохновений,

И поэтических волнений,

И поэтических страстей!

 

Любовь пришла к герою Отечественной войны 1812 года, поэту Денису Давыдову, пришла нежданно. Женатый и немолодой уже человек, он полюбил пензенскую дворянку Евгению Дмитриевну Золотареву, приходившуюся через московское семейство Сонцовых дальней родственницей Пушкину. Эта провинциальная красавица — стройная, с каштановыми локонами и темными "бархатными глазами" (к сожалению, ее портрета не сохранилось) — просто очаровала Дениса Васильевича и стала причиной его частых визитов в Пензу в тридцатые годы XIX века.

 

 

 

 

Женский образ 1820-1840-е

 

 

Двенадцатилетней девочкой Евгения осталась без матери. Отец, которому было на тот период далеко за пятьдесят, обосновался с двумя женатыми сыновьями в своем имении Золотаревке под Пензой, где построил небольшую суконную фабрику. Эжени, как звали Евгению домашние, и младшенькую Полину взяла к себе их старшая сестра Анна. Не имея собственных детей, Анна Дмитриевна с удовольствием заботилась о любимых сестренках, баловала их и наряжала как принцесс.

 

 

 

Худ. В. Г. Лукьянец (1938—1997). Иллюстрация к книге Н. А. Задонского "Денис Давыдов". 

 

 

В пору встречи с Давыдовым Евгении шел уже двадцать третий год. Она окончила пензенский женский пансион, слыла большой любительницей чтения, отличалась музыкальными способностями. Отец выделил младшим дочерям неплохое приданое, и девушки, окруженные толпой поклонников, стали блистать в пензенском обществе. Некоторые сватались к богатым невестам, но сестры не торопились с замужеством. Похоже, что Полина была в кого-то влюблена, ожидая предложения от вполне определенного человека, а Евгения... Евгения не жаловала местных молодых людей, находя их мелкими, пустыми и крайне неинтересными. Она терпеливо ждала свою судьбу. И судьба эта явилась в лице "гуляки и баламута" Дениса Давыдова.

 

 

 

Владимир Иванович Гау. Портрет леди за пианино. 1846.

 

 

"Овеянное романтикой имя поэта-партизана было давно ей известно и давно возбуждало интерес, — сообщает биограф Давыдова, писатель Николай Задонский. — И хотя предстал он перед нею с поблекшим лицом и густой сеткой мелких морщинок под глазами, но эти отпечатки неумолимых лет как-то сразу сглаживались благодаря присущей ему изумительной молодости сердца и нрава (выражение Петра Вяземского. — Авт.)...  Он держался непринужденно, спокойно, и, когда она попросила написать на память что-нибудь в ее альбом, он тут же взял перо и ответил прелестным четверостишием:

 

В тебе, в тебе одной природа, не искусство,

Ум обольстительный с душевной простотой,

Веселость резвая с мечтательной душой,

И в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство!"

 

Именно Н. Задонский "открыл" российскому читателю роман Давыдова и Золотаревой. Дело в том, что сыновья поэта после его кончины сделали все возможное и невозможное для сокрытия от широкой огласки последнего увлечения своего отца. Они, кстати, уверяли, что Евгении к моменту встречи с Денисом Васильевичем исполнилось всего восемнадцать, что увлечение ею носило "случайный" характер; печатая стихи, посвященной этой девушке, ставили под некоторыми из них более ранние даты. Николаю  Задонскому удалось  по архивным материалам, полученным в Пензе и Ульяновске, по нескольким письмам Дениса Давыдова и Евгении Золотаревой, а также по отрывкам из их переписки, публиковавшимися в "Историческом вестнике" 1890 года, восстановить истину...  В частности, он выяснил: Евгения Дмитриевна приходилась двоюродной сестрой известному русскому химику Н. Н. Бекетову и, следовательно, дальней родственницей поэту Александру Блоку.

 

 

 

Денис Васильевич Давыдов. Худ. Ю. В. Иванов

 

 

Вызванные к жизни ярким чувством, на Дениса Васильевича вновь нахлынули лирические строки. Когда-то он признавался в письме к приятелю: "Что тебе сказать про себя?  Я счастлив!  Люблю жену всякий день все более и более...  Несмотря на привязанность к жене, милой и доброй, зарыт в бумагах и книгах, пишу, но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни".

 

 

 

Худ. Д. Н. Кардовский. Бал в Москве. 1820-е.

 

 

Но поэзия вновь поселилась в его сердце рядом с любовью к милой Евгении. Денис Васильевич посвятил ей девятнадцать лирических стихотворений. Он не мог удержаться, чтобы не отправить некоторые из них  старому приятелю, поэту Петру Вяземскому:

 

...Так бурей вальса не сокрыта,

Так от толпы отличена,

Летит, воздушна и стройна,

Моя любовь, моя харита, 

Виновница тоски моей,

Моих мечтаний, вдохновений,

И поэтических волнений,

И поэтических страстей!

 

 

 

В письме, сопровождавшем это стихотворение под названием "Вальс", Денис Васильевич делился с другом: "По стихам этим ты подумаешь, что я смертельно влюблен, и хорошо сделаешь".

 

 

Худ. Гельмерсен Василий Васильевич (1875 – 1929) 

 

 

Давыдов был счастлив: к нему опять, после долгого перерыва, вернулось вдохновение, призванное прелестной Музой. "Я вижу свет, И возвращается душа, и сердце бьется!.." — признавался поэт в стихах. И, судя по всему, ему отвечали взаимностью — несмотря на разницу в годах (вдвое!) и его семейное положение (у Дениса Васильевича к тому времени было шестеро детей!). Даже товарищи признавали его неповторимое обаяние и жажду жизни. "Денис и в зрелости лет сохранил изумительную молодость сердца и нрава, — подчеркивал П. Вяземский. — Он был душою и пламенем дружеских бесед, мастер говорить и рассказывать. Он всем духом и складом ума был моложав..."

 

 

 

Худ. В. Е. Маковский. Литературное чтение. 1866

 

 

Денис Васильевич, конечно, помнил о том, что стоит на пороге своего пятидесятилетия, что давным-давно женат, что у него уже шестеро детей и репутация примерного семьянина, и тем не менее ничего не мог поделать с нахлынувшим на него чувством, которое, по своему прямодушию, он не собирался таить ни от любимой, ни от всего белого света...

 

"Начавшийся роман с Евгенией Золотаревой был, разумеется, тщательно от жены скрыт, — повествует Н. Задонский. — ...Денис Васильевич  давно не чувствовал себя так свежо и молодо, как в эту весну. И давно так хорошо ему не работалось! Он с увлечением писал воспоминания о польской войне и одновременно отделывал статьи о прусской кампании 1807 года. А вечерами отправлялся по обыкновению гулять и ... с замиранием сердца думал о Евгении, и трепетные слова, мысленно сказанные ей, ложились в стихотворные строфы".

 

Молодая, золотая

Предвещательница дня,

При тебе беда земная

Недоступна для меня.

 

Но сокрой за бурной мглою

Ты сияние свое —

И сокроется с тобою 

Провидение мое!

 

"Без шуток, от меня так и брызжет стихами, — писал поэт Вяземскому. — Золотарева как будто прорвала  заглохший источник. Последние стихи, сам скажу, что хороши, и оттого не посылаю их тебе, что боюсь, как бы они не попали в печать, чего я отнюдь не желаю... Я право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились..."

 

 

 

Петр Андреевич Вяземский (1792 -1878). Худ. Ю. В. Иванов

 

 

Судя по всему, в курсе сердечных дел Давыдова был и другой его приятель — А. С. Пушкин, который спрашивал Дениса Васильевича в письме: "Вяземский советует мне напечатать "Твои очи" без твоего  позволения. Я бы рад, да как-то боюсь. Как думаешь, — ведь можно бы без имени?"  На что испуганный Давыдов ответствовал: "Очи" не позволяю тебе печатать ни за что, даже и без подписи".

 

Денис Васильевич как чувствовал подстерегавшую его опасность!  Эти любовные излияния попали таки в печать, да еще с явным намеком на то, где живет их вдохновительница!  С досадой Давыдов укорял Вяземского: "Злодей!  Что ты со мною делаешь?  Зачем же выставлять "Пенза" под моим "Вальсом"?  ...ты забыл, что я женат, что стихи писаны не жене. Теперь другой какой-то шут напечатал и "Моя звездочка" — вспышку, которую я печатать не хотел от малого ее достоинства, и также поставил внизу  "Пенза". Что мне с вами делать?  Видно, придется любить прозою и втихомолку...  Правда, жена моя не верит моим восторгам к другим, ну, а как неравно поверит? Ведь такую гонку задаст, что своих не узнаешь..."

 

 

 

Худ. В. С. Первунинский. Осенняя прогулка.

 

 

Впрочем, Софья Николаевна Давыдова сама давно подозревала, что пензенские поездки мужа вызваны отнюдь не только его желанием отдохнуть у старого сослуживца и побродить с ружьем в охотничьих местах. Следую примеру Вяземского (вероятно, и не только его), Денис Васильевич порою сам читывал ей наименее интимные из стихотворений, заверяя, что выражение любовных восторгов в поэтических произведениях является ничем иным, как обычной условностью. Поначалу Софья Николаевна делала вид, что верит этому. Но потом терпение ее иссякло, и после наведенных справок (о романе Давыдова уже судачила вся Пенза) супруга устроила поэту настоящую головомойку: "Мне все известно про твое распутство!  Эта Золотарева твоя пассия!  Весь город знает!  Молчи, не смей возражать!"

 

Разумеется, спустя время они помирились, и Денис Васильевич сумел убедить жену, что ничего серьезного у него к Золотаревой и не было. Остается только догадываться, каких трудов это ему стоило!  Но стихи его...  стихи говорили о другом.

 

Я вас люблю так, как любить вас должно:

Наперекор судьбы и сплетней городских,

Наперекор, быть может, вас самих,

Томящих жизнь мою жестоко и безбожно...

 

 

 

Гельмерсен Василий Васильевич (1875 – 1929)

 

 

"Три года этой любви, как сам он говорил впоследствии, были краткими, как три мгновения, но вместили в себя три нескончаемые, заново прожитые жизни, — считает Г. Серебряков, автор книги о Д. Давыдове, изданной в серии "Жизнь замечательных людей". — Все, что выпало ему, он испытал полной мерой — и восторженное упоение юной красотой, и тяжелый гнев и ледяной холод оскорбленной жены; и мечтательный полет души и змеиное шипение сплетен; и головокружительное кипение страсти и горько-трезвое осознание  непреодолимости суровых жизненных обстоятельств...  Пожалуй, никогда прежде он не испытывал и такого бурного прилива творческих сил, как в эти три года".

 

 

 

Худ. К. Е. Маковский. Портрет неизвестной девушки

 

 

Некоторое время они еще вели тайную переписку и продолжали встречаться — Золотарева, заранее условившись с любимым, приезжала в Москву в сопровождении сестры Полины.

Они даже осмеливались  открыто появляться вместе в обществе. Евгению здесь никто не знал, и она чувствовала себя свободно. А вот Давыдову на каждом шагу встречались знакомые, и приходилось думать о том, как предотвратить возможность нового семейного скандала. Ведь посплетничать в Москве любили не меньше, чем в Пензе.

 

Денис Васильевич слал хитроумные отчеты домой: "Кого, ты думаешь, я там, между прочим, встретил?  Pauline Zolotarew; сестры ее, старинной моей пассии (как ты думала) не было, она больна была и оставалась дома...

Был у Золотаревых. Eugenie, кажется, замуж идет за какого-то Мацнева, помещика Орловского и Пензенского, но это не наверное".

 

Вряд ли весть о предполагавшемся  замужестве  Евгении Дмитриевны оставила Давыдова равнодушным. Пожилой и ничем особым не примечательный Василий Осипович Мацнев, драгунский офицер в отставке, владелец села Рузвечи Наровчатского уезда Пензенской губернии, сватался к Евгении уже пятый год. Родные советовали ей принять его предложение, но девушка сомневалась...

 

Все решил случай, а вернее скандал, разыгравшийся в Пензе. Некий Иван Сабуров, занимавшийся разведением овец-мериносов, опубликовал под псевдонимом Мурзы Чета своеобразную сатиру на жителей города, полную оскорбительных намеков на "пензенских жителей обоего пола". В этом сочинении высмеивалось  и любовное увлечение старого "партизана-подагрика", в котором без труда узнавался Денис Давыдов.

 

 

Гельмерсен Василий Васильевич (1875 – 1929) 

 

 

Евгению Дмитриевну и ее родных появление скандального произведения чрезвычайно встревожило. Надо было спасать репутацию девушки без промедления, и когда приехавший Денис Васильевич по привычке отправился к своей Эжени, то имел долгий и серьезный разговор с опекавшей ее Анной Дмитриевной. Поэту сообщили, что согласие на брак Евгении с Василием Мацневым уже дано и его, Давыдова, встречи с невестой другого человека крайне нежелательны. Впрочем, ему все же позволили проститься с Евгенией Дмитриевной.

 

Кстати сказать, еще до этого рокового момента встречи Давыдова с любимой стали более прохладными: умная Эжени и сама понимала, что их затянувшийся роман надо кончать.

 

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

 

Прошла борьба моих страстей,

Болезнь души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей

Неотразимый,неизбежный,

И милые тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней...

Исчезло все! — Покой желанный

У изголовия сидит...

Но каплет кровь еще из раны,

И грудь усталая и ноет и болит!

 

После этого прощального стихотворения, до самой смерти своей, Денис Давыдов не написал более ни одной стихотворной строки...

Евгения Дмитриевна всю жизнь хранила пятьдесят семь писем поэта, адресованных ей в пору их романа. После ее смерти сын, Анатолий Мацнев, позволил издателям обнародовать свидетельства этой любви. В одном из писем Дениса Давыдова содержится фраза, заставляющая глубоко задуматься: "Любовь подобна жизни, которая, раз утраченная, не возвращается более..."

 

 

Елена Обоймина