Об этих событиях, происшедших... в окрестностях уральского городка Миасса, в свое время шумела вся Россия, писала зарубежная пресса. Публикациями в нашей печати они до сих пор обойдены. И как бывает в таких случаях, вокруг событий клубится густой туман домыслов. Пришло время рассеять этот туман, рассказать о так называемых миасских экспроприациях, совершенных Уральской боевой организацией РСДРП.

 

Рис. Сергея Копылова

 

 

ПЕРВЫЙ ЭКС

 

   По многоезжему, гулкому верхнеуральскому тракту в первый день октября 1908 года мчался казенный пароконный экипаж с невеликим грузом. Но уж поистине мал золотник, да дорог. Ящичек тот был не на одном запоре, густо ошлепан сургучом охранных печатей. Трое при нем в форме почтового ведомства.  Да два стражника обочь на конях трясутся.

   В ящичке следовала на станцию Миасс ценнозакрытая почта из казачьих казначейств Верхнеуральска и Оренбурга. Около сорока тысяч. Правда, 14 из них с пробивными знаками, а значит уже негодны,  но все же сумма немалая.

   Путь подходил к концу. Уже проскочили Миасс-городок, перекрестившись на пряничной красоты церковку при кладбище. Обогнули Чашковы горы, и паровозный шум на станции под Ильмен-горой слышен стал. Какая-то верста - и распрягайся.

   Шел шестой час пополудни. По осеннему времени уже смеркалось. Однако ямщик разглядел, как из кустов полетел под ноги лошадям вроде как булыжник. А может, птица шальная. Не успел он чертыхнуться - ахнуло. Ярким пламенем опрокинуло коней навзничь. Ямщика шарахнуло в обочину. Ездоков с повозки смело, и стражники с коней тоже попадали.

 

   Началась перестрелка. Вначале у всех сердце в пятки. Потом поняли: стреляют для острастки, пули поверху свистят.А охрана всерьез целилась, она при исполнении...

   Расстреляв заряды - шесть на карабин полагалось, - один из стражников запрыгнул на коня и махом в Миасский завод. Ямщик тоже борзым оказался. Свалившись с облучка, ощупал себя - цел ли - и бочком да ползком в кусты. В версте станция.

   Вскоре оттуда прискакали  два жандармских унтера с пятью стражниками. Вслед за ними и с Миасского завода примчались. Но перестреливаться было уже не с кем. Злоумышленники разбили ящик, рассовали ассигнации по котомкам, только их и видели.

   Все, кто охранял, остались целехоньки, только рассыльного Сахарова ранило в ногу шальным осколком.

   Из их путаных ответов выяснили: к повозке пятеро выбегали. Да еще один был. Тот же Сахаров слышал: "Сергей убит!"  Это очень даже хорошо, что убит. Где-то здесь валяется.

   Обшарили кусты. Нашли место, где лежал. Кровь. И никого. С собой унесли. Тоже неплохо. Потащи-ка на себе. Трудно с такой ношей уйти.

   Ринулись в погоню. Целый эскадрон набрался преследователей - 35 стражников да жандармов. Но не было им удачи. Конечно, в упряжке с дороги не свернешь, так ведь и дорог-то...  В лесу да в горах не только шестеро - полк затеряется, как иголка в стогу.

 

   Той же ночью в Миасском заводе начались аресты. Всех мало-мальски подозрительных взяли. Частую-то сеть и нужная рыбка не минует. А назавтра служивого народу в Миасс понахлынуло. Сам оренбургский губернатор Ожаровский прикатил. Прибыл из Уфы главный почтовый начальник Голубев. Лично просмотрел все телеграфные ленты. 29 сентября в 10 часов 58 минут  пополуночи - как раз накануне нападения - ушла в Миасс из Златоуста телеграмма на имя Терского: "Сергей телеграфируй Борису". 

   Что вроде особенного? Но почтовик Валентин Желотин не поленился, запросил в Миассе, как звать Терского. А того звать Василием. Почему же тогда телеграмма Сергею? Значит останавливался у него. И ведь одного из налетчиков, которого пулей пометили,  Сергеем зовут!

 

   Терский был на примете у охранки, но пытался отговориться: "Ну, жил у меня постоялец, Сергеем звали". Фамилия? "Не знаю, зачем она мне. Помогал столярничать". Где он? "Уехал". Когда? Начал Терский мямлить. Соседи помогли. Исчез этот Сергей в день нападения на почту. И приметы его сообщили. Конопатый и рыжий. Лет двадцати, не более, на вид. Куда ходил Сергей? В дома Уварова да Киселева. У них, оказывается, в то время тоже жили приезжие парни. Уже горячо! А уваровский малец сообщил, что видел у дяденек ружья, такие маленькие...  Понятно - пистолеты. И число парней подходящее. Пятеро их было. В Уфе заподозрили бывшего рабочего мельницы - Михаила Ефремова, лечившего огнестрельное ранение. Где ранен? "На охоте, на утей, перелет же. Кто-то вдарил по камышам, где хоронился" А рана-то пулевая. Кто ж по уткам пулями садит? "Мало ли дураков".

   Сфотографировали охотника. Снимки в Миасс послали. И что же? Опознал его уваровский малец. Соседи Терского тоже опознали - рыжий и конопатый. Один есть. Но Сергей - Михаил Ефремов - говорить что-либо отказался. Хотя и мучился раной.

   Новая зацепка в Челябинске. Произвели обыск на квартире уфимского мещанина Федора Горелова совсем по иному поводу. Наши две трехрублевки. Одна за номером 3610, другая - 614436. Из тех, что были с пробивными знаками. На одной знак замаскирован, на другой вырван. Но и Горелов не дал никаких сведений.

 

   Год топтались следователи на месте. И как знать, может, на том бы и остановились. Но когда через год на станции Миасс свершился второй экс, один из взятых по делу, Василий Терентьев, склонился к даче показаний. Он признался в участии  в первом миасском эксе. Назвал и остальных шестерых. Нападавших, оказывается, было семеро.

   Трое из семерых уже нюхали порох. За Константином Мячиным три экспроприации: динамит под Усть-Катавом и денежные у разъездов Дема и Воронки под Уфой. Заведующий бомбовой мастерской уфимской боевой дружины Василий Мясников тоже участвовал в демском деле. Челябинский телеграфист Алексей Калугин - единственный к тому времени оставшийся в живых участник не удавшегося экса на разъезде Чумляк, где денежную выручку взять не удалось.

   Для остальных четверых миасский экс стал боевым крещением: уфимцы Василий Терентьев, Никифор Козлов, златоустовец Иван Хрущев и раненный в перестрелке  Михаил Ефремов, он же Сергей Сепаревский, он же Финн. Всего по делу было привлечено 13 человек.

 

   Об аресте Михаила Ефремова мы знаем. Василия Терентьева и Никифора Козлова взяли во время охоты на участников второго миасского экса. Василий Мясников и Алексей Калугин были задержаны при переходе границы. Константин Мячин - сотник боевой дружины и организатор экспроприации, как и Иван Хрущев, ареста избежал. 

   Участников первого миасского экса судили в Уфе 28 февраля 1911 года военным судом. К казни через повешение  были осуждены Василий Терентьев, Никифор Козлов и Михаил Ефремов - непосредственные участники  нападения на почту. Ввиду несовершеннолетия, таковыми тогда считались не достигшие 21 года, всем смертникам казнь заменили на вечную каторгу.

 

 

ВТОРОЙ ЭКС

 

   Года не прошло после нападения на ценнозакрытую почту казачьего казначейства возле станции Миасс, как отсюда же телеграф отстукал сообщение о еще более дерзкой экспроприации.

   "...С 25 на 26 сего августа на станции Миасс в 10 часов 30 минут пополудни петербургского времени было произведено вооруженное нападение на станцию, причем бомбой, брошенной в почтовое отделение, ранены почтовый чиновник, почтальон и полицейский стражник, из запертого сундука похищено, по заявлению начальника конторы, более семидесяти тысяч рублей...  станционная выручка также ограблена на сумму около шести тысяч рублей..."

   Эта телеграмма открывает "Дело об ограблении почты на станции Миасс 26 августа 1909 года", которое хранится в Центральном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР) в Москве. Три голубые папки килограммов эдак на восемь-девять. Аккуратистами были сотрудники особого отдела департамента полиции, который занимался политическим сыском в России. Все до бумажечки подшито, пронумеровано, проштемпелевано: телеграммы, донесения, протоколы допросов, сводки агентурных данных. Лист за листом с грифом "Совершенно секретно". Эти бумажные килограммы хранят подробности  тех драматичных пятнадцати минут (столько продолжалась экспроприация), прогремевших на всю Россию.

 

   Экспроприаторы добирались до Миасса двумя группами. Половина высадилась утром в Тургояке и тропами вернулась обратно. Вечерним поездом подъехали остальные. Они должны были проехать до следующего разъезда и отсюда пешком вернуться. А пришлось слезть в Миассе, потому что поезд запоздал часа на три, и ехать дальше было рискованно. Могли не успеть вернуться вовремя.

   Они не знали точно часа, когда все начнется. Знали, что вечером, и только. Точный час должен был дать Дипломат - Владимир Алексеев. Он для этого приехал в Миасс немного раньше. Прикрытие у него было надежное. Отец, купец второй гильдии, скупал мед по всему Южноуралью и продавал оптом не только в России, но и за рубежом. Одна из его контор находилась в Миассе.

   

   Собрались в ольховнике на берегу Ильменского озера. Нарочно выбрали гиблое место - болото, куда никто не полезет. Ждали троих: Сотника - Константина Мячина, Егора - Тимофея Шаширина и Дипломата. Они в этот вечер встречались в городском саду с Михаилом Ворониным, который работал на телеграфе и должен был окончательно уточнить, поступила ли на вокзал ценнозакрытая почта, как ожидалось.

   Темнеть стало, когда подошли трое. Все в порядке. Надо спешить. Разбились на пять штурмовых групп, как было намечено заранее. 

   Сотник, Егор, Активный - Иван Осокин - и Азиат, он же Захар - Петр Зенцов - должны были брать почтовую комнату, где находилась ценнозакрытая почта - главный объект нападения.

   Шпингалет - Андрей Ермолаев, Касьян - Дмитрий Чудинов и Василий Иванович (фамилия неизвестна) должны были обезоружить жандармов в помещении третьего класса.

   Дипломат, Аркадий - Василий Алексакин и Семафор - Василий Терентьев - занимали кабинет начальника станции, где хранилась кассовая выручка.

   Михаил - Никифор Козлов и Антип - Андрон Юрьев - выводили из строя телеграфный аппарат, чтобы прервать связь на железнодорожной линии.

   Граф - Тимофей Кривов и Алеша Маленький - Иван Хрущев - должны были охранять  вокзал во время экса со стороны города, а Валентин - Александр Лаптев, Филипп - Семен Осокин и Рюрих - Никифор Токарев - со стороны платформы.

   

   Как молоды были эти семнадцать! "Старичку" Василию Ивановичу едва перевалило за тридцать. Странно, но никто из боевиков, непосредственно с ним работавших в организации, не называют его фамилии. А он ведь участвовал в уфимских событиях с пятого года, ведал с Мясниковым и Алексеевым бомбовой мастерской, участвовал в деле на разъезде Воронки. Никто не знает, кто он, откуда и куда исчез после экса. Таинственная личность. По воспоминаниям был неразговорчив, мрачноват, кряжист, с валкой моряцкой походкой. Возможно, скрывался в Уфе после одного из флотских мятежей.

   Самыми молоденькими, по 17 лет, были Козлов, Лаптев, Терентьев и Ермолаев.

   Семнадцать загримировались, еще раз  прикинули, кому что делать там, на вокзале. Проверили оружие...

 

   Показания телеграфиста Абрамова: "...Дежурило нас трое. Один, Серегин, спал на столе, и вот в 10.30 петербургского времени раздался гром из бомбы. Одновременно с этим в телеграф вошел человек в чепчике, лицо его намалевано черной и красной краской, в руке револьвер, в другой топорик, и бросил холостой снаряд, от которого вылетели все стекла из рам, и скомандовал ложиться, на что двое из нас легли на пол. А я был близко у окна дежурного поста и полез в это окно. Зайдя в телеграф, человек разбил все телеграфные аппараты и лампы. Я же, когда перелез в комнату дежурного поста, то полез на четвереньках к выходу на платформу, но в двери меня встретили двое таких же и заставили вернуться.

   Из донесения начальника Оренбургского губернского жандармского управления полковника Левандовского: "Преступники были одеты одинаково: в черные рубахи, пиджаки. Лица намазаны черной краской. У всех бороды, очевидно, наклеены. На головах черные чепчики, только у одного, по всей вероятности, главного, чепчик красный (красный для отличия был у Сотника - А. М.)

   

   Преступники безостановочно стреляли в дверь жандармской комнаты, чтобы оттуда не вышли жандармы. Один из стражников, запертых в жандармской комнате, Жвакин, пользуясь своим тщедушным ростом, снял обмундирование, вылез через форточку и побежал на квартиры к отдыхающим стражникам. Но когда они прибежали, преступники уже скрылись.

   В третьем классе четыре стражника были обезоружены, кроме одного, который, выхватив шашку, замахнулся на Шпингалета. Что оставалось делать? Началась стрельба, полилась кровь.

   Пассажиров и стражников согнали в угол, где Василий Иванович и Касьян держали их под прицелом, пока все не закончилось.

   В кабинете начальника станции находились трое. Дипломат потребовал у них ключ от кассового сундука. Ключ у начальника, а он дома. Решили взорвать сундук. Кинули бомбу. В полу яма, а на сундуке только вмятина.

   В почтовой комнате закрылись четыре стражника. Сотник попытался уговорить их открыть дверь добровольно. Ни звука. А дверь надежна, обита железом, не выломать. Пришлось взорвать пироксилиновой шашкой.

   

   Из донесения Левандовского: "Начальник станции Быстрицкий и фактический контролер Наквакин находились в квартире первого и пили чай. Услышав взрывы, они подумали, что на станции пожар и взрывается динамит для соседних рудников, побежали на станцию и были схвачены в тамбуре. Под угрозой оружия Быстрицкий открыл кассовый сундук".

   Показания Абрамова: "В зале третьего класса я сел в угол, и в это время мне прострелили  руку. Вскоре затем привели начальника станции и велели ему стоять к стене лицом. На станции в это время были ревизоры и их тоже поставили рядом с начальником. Все стихло, я почувствовал боль в руке, встал, подошел к начальнику и говорю - меня ранили, тут вбежал один из злоумышленников, принес бинт и одному из ревизоров велел перевязать мне руку, а сам ушел".

   Из донесения Левандовского: "Прибывший воинский эшелон со стороны Челябинска стоял на дальних путях. Среди прочих грузов находился и вагон пироксилина.  Охрана в составе десяти нижних чинов и одного унтер-офицера полуроты Мокшанского полка по преступникам стрельбы не открывала. Объясняют, что не поняли, в чем дело, к ним никто не обращался, а покидать пост они не имеют права".

   

   Трудно пришлось бы экспроприаторам, если бы вмешались мокшанцы. А так перестрелка завязалась только  с ингушами из станционной охраны, но и те особого рвения не проявляли. Их отогнали выстрелами.

   И тут сигнал Сотника. Все сделано. Пора уходить. Сбежались на перрон. Пересчитались. Все семнадцать. На всех лишь одна царапина. Азиату куском штукатурки ободрало лоб, когда взрывал дверь почтовой комнаты. Ушло на все 15 минут.

   В этот момент на станцию  втянулся товарняк из Златоуста. Стали отцеплять паровоз, сцепку заело. Пришлось брать локомотив с первым вагоном. Паровозную бригаду попросили сойти. Свой машинист есть - Филипп, в помощь ему Касьян, тоже работал на железке.

   Позаскакивали на паровоз. Пока разворачивали его на обратный путь, до самого выходного семафора Василий иванович, Егор, Рюрик и Граф бежали по обеим сторонам, следили, чтобы не захватили врасплох. Но вот и семафор - выбрались из рельсовой путаницы на магистральное полотно. Четверо вскочили на подножки. Филипп дал полный ход. 

   Левандовский записал в своем донесении: "Когда паровоз тронулся, преступники запели "Марсельезу".

   Да, они пели "Марсельезу". Радостно им было: все сделано, как намечалось, без малейшего сбоя. И тревожно. Скоро, скоро затрубит рог большой охоты на них. И каждому, кто будет схвачен, грозила виселица.

 

   Первая остановка в Тургояке. Разбили телеграфный аппарат. То же сделали в Сыростане. Чтобы прервать связь, задержать хоть на час охоту за ними. В Сыростане небольшая задержка. В вагоне обнаружили фрукты, а при них татарина - сопровождающего. Никак он не хотел вылезать: хозяин накажет. Оставаться в вагоне ему было нельзя. Потому что, не доезжая разъезда Хребет, и сами боевики высадились, а паровоз вместе с вагоном пустили назад. Под горку, с Уральского хребта: Если за ними уже налажена погоня, паровоз влепится эшелону в лоб.

   Обошлось. Своим ходом домчал он до Тургояка, где, как свидетельствует донесение Левандовского, расторопный "начальник разъезда запасной агент (охранки) Шатохин перевел стрелку на запасной путь".  Боевики же, высадившись у моста через речку Сыростан, вазелином сняли грим, разложили добычу из чемоданов по заплечным мешкам и двинулись дальше. Их путь лежал на Уреньгу. Недалеко от вершины хребта - Голой горы находился их лесной стан. Здесь они готовились к экспроприации, здесь решили и отсидеться после нее.

 

   Вначале они держались железной дороги, срезая прямиком ее зигзаги, но от железки пришлось уходить раньше, чем предполагалось. В ночной тиши услышали вдруг шум поезда, идущего из Златоуста. Мимо на всех парах промчался состав. В открытых дверях "телятников" промелькнули драгуны и кони. Значит, уже началась на них охота.  Ненамного, получается, задержала ее порча железнодорожного телеграфа.

    Объяснение нашлось в донесении Левандовского: "Через полчаса после того, как преступники скрылись, ротмистр Андреев передал с городского телеграфа сообщение о нападении по всем станциям Самаро-Златоустовской железной дороги".

   Впрочем, опасность экспроприаторам уже не грозила. Трудно было их найти в пихтовых джунглях на склонах Уреньги. На хребет они взобрались удачно - совсем недалеко от своего стана возле Голой горы.

   Расставили часовых и забились в балаганы. Натянули на себя что нашлось сухого и - спать.

   

   Все они были членами боевых организаций народного вооружения (БОНВ), появившихся на Южном Урале к началу 1906 года. Их организаторами стали братья Кадомцевы. Двое из них - Эразм и Михаил - получили военное образование.  Кадомцевы разработали четкую, по армейскому образцу, структуру и стратегические планы БОНВ. Они возглавили штаб боевых организаций, которые находились под непосредственным руководством и контролем комитетов РСДРП. Устав и стратегический план БОНВ были приняты для боевых организаций всей России в 1906 году на конференции  в Таммерфорсе. 

   Боевики ставили своей главной задачей "развитие в народных массах правильного понимания вооруженного восстания". Боевым организациям много внимания уделял В. И. Ленин, особенно в 1906 году, когда они оформлялись (за год он посвятил им до десяти выступлений и отдельных статей). Он защищал право их  на существование перед меньшевиками, которые после поражения революции пятого года были вообще против вооруженной борьбы. 

   Боевики охраняли рабочие организации от нападений черносотенцев, казнили провокаторов и наиболее оголтелых врагов революции. Экспроприациями добывали средства на нужды партии.

   

   Боевая работа была свернута решением Пятого (Лондонского) съезда РСДРП летом 1907 года. Партия тогда была объединенной. В нее входили, помимо большевиков, меньшевики, брундовцы, польские и латышские социал-демократы. Например, среди делегатов съезда было 105 большевиков, а меньшевиков - 97. Меньшевики сумели провести свою резолюцию о роспуске  боевых организаций, прекращении партизанских выступлений и экспроприаций. 

   На Урале свертывание боевой работы затянулось. В сентябре 1907 года Уральская конференция РСДРП распустила автономные боевые дружины, но разрешила партийную милицию, то есть вооруженные группы из членов партии при местных комитетах. В 1908 году была распущена уфимская дружина. Однако весной 1909 года  ее остатки стали ядром Уральской   боевой организации при РСДРП.

   Так случилось, что большинство ее членов-южноуральцев к тому времени собрались в Златоусте. Здесь находился и их штаб, возглавляемый Константином Мячиным, до этого он входил в уфимский штаб БОНВ. Создавшееся положение обсуждалось на конференции, состоявшейся в июне 1909 года в окрестностях Златоуста - за Таганаем у горы Магнитной. Решили пока ограничиться учебой и подготовкой к будущей вооруженной борьбе. Создать партийную "школу по подготовке идейных и практических руководителей в будущем вооруженном восстании" - офицеров-инструкторов революции. Такую школу за рубежом (в Италии) согласилась организовать группа "Вперед" - одна из фракций РСДРП. Решено было организовать нападение на тобольскую тюрьму, чтобы освободить Михаила Кадомцева и других заключенных боевиков.

 

   На все это нужны средства. Добыть их можно только экспроприацией. В партии пролетариата миллионеров не было. Покровителей среди имущих совсем немного. Партия существовала на скудные членские взносы и средства, добытые из царской казны экспроприацией экспроприаторов. Трогать частных лиц категорически запрещалось.

   Вот что дали самые крупные эксы: московский - 875 тысяч рублей, кавказский - 200 тысяч, тифлисский - 250 тысяч, экс на станции Дема - 250 тысяч, на резъезде Воронки - 30 тысяч рублей, первый миасский - около 25 тысяч, второй - 85 тысяч.

   Только на деньги, добытые уральскими боевиками, Уралобком издавал газеты: "Солдат", "Пролетарий" и на татарском языке, а местные комитеты - свои газеты. На эти деньги собирался Лондонский съезд партии, конференция БОНВ в Таммерфорсе. Содержались партийные школы в Лонжюмо,  Болонье и на Кипре, школы бомбистов и инструкторов во Львове, Киеве и Финляндии. На эти деньги "держалась граница" - организовывался провоз из-за рубежа литературы, оружия, переход нелегалов.

   Деньгам велся строжайший учет.  "Бухгалтерские книги" обертывались в фольгу, помещались в бутылки и закапывались  для будущей "великой ревизии". Она наступила после Октября. Правда, найти все "бухгалтерские книги" было уже невозможно, многие из тех, кто их закапывал, погибли по приговору царского суда.

 

 

ТРУБИТ ТРУБА БОЛЬШОЙ ОХОТЫ

 

   Телеграмма из Оренбурга в С-Петербург: "Грабители" укрываются в Златоустовском уезде, куда отправлен сотрудник из Пермского района, филеры; вокруг Миасского завода выставлены заслоны и посты, в Челябинске происходит  проверка административных, розыски ведутся сообща Златоустовской, Челябинской и Троицкой  полицией, на месте находятся губернатор, прокурор Пермского района; указания оренбургской  агентуры на готовившееся преступление не было, по-видимому, организовано в Златоусте. Полковник Бабич".

   Под  "Пермским районом" подразумевалось  Пермское районное охранное отделение, которое занималось политическим сыском на всем Урале. Упоминаемый "сотрудник" - помощник начальника отделения коллежский советник А. Огиевич. Он руководил охотой за экспроприаторами.  В "Миасском деле" немало подписанных им документов. Судя по ним, это опытный, умный сыщик. Благодаря ему уже через несколько месяцев большинство "миассцев" были схвачены.

   

   В одну из ночей постовые боевиков заметили, что вроде как звезды опустились на Уральский хребет. На следующую ночь звездная подковка значительно  приблизилась. Костры. Это стрелки прочесывали лес. 

   Боевики поделились на две партии. Часть рискнула обойти цепь загонщиков, прорваться через кордоны  в Златоуст. Остальные решили, что надежнее пробираться сразу в Уфу. Общий сбор перед отправкой за границу назначался здесь.

   Вероятнее всего было ожидать провала в Златоусте. Но первую потерю миассцы понесли среди тех, кто пошел в Уфу.

   

   Перед нами донесение в департамент  полиции уфимского  губернатора Ключарева: "4 сентября от пристава 3 стана Златоустовского уезда Борисова полицмейстером была получена телеграмма, что 3 сентября на Шафеевском перевозе сели на пароход трое молодых людей, поведение и вид которых наводит на подозрение, что они участники нападения на станцию Миасс. Считая необходимым немедленно послать людей встретить пароход, полицмейстер остановился на приставе 67 стана Уфимского уезда Андрееве и полицейском  надзирателе сыскного отделения Новикове, так как оба они люди самые смелые и сильные, первый из них знает  кроме того местность, где подлежит встретить пароход. 

   Пристав Андреев и надзиратель Новиков, взяв с собой трех стражников, близ села Богородского стали поджидать пароход, который около 7 часов вечера приблизился. Члены полиции, на лодке выехав к пароходу и махая шапками, стали проситься на пароход, при этом они заметили, что из окон кают за ними усиленно следят какие-то молодые люди. Когда они влезли на пароход, то пристав из разговора с капитаном узнал, что один из севших на пароход подозрительных людей находится на палубе, почему быстро подошел к нему и потребовал сойти вниз. Неизвестный опустил руку в карман, где у него оказался заряженный браунинг, но пристав схватил его и, обладая значительной физической силой, повел вниз в свободное помещение.  Происшедшее было так неожиданно для задержанного, что он лишь в каюте опомнился и стал звать на помощь. Пристав, опасаясь, что его услышат другие, приказал стражникам вязать его...

   При задержанных оказалось: два маузера, три браунинга, охотничье ружье, кинжал и около 500 патронов, записная книжка, сумка с перевязочными средствами, лекарство с этикетом миасской аптеки, свистки с компасами, электрические фонари с трехцветными стеклами и руководство по ведению гражданской войны. Из записей в книжке видно перечисление по сокращенным именам 19 лиц, с проставленным против каждого  из них номером револьвера и числом патронов, причем номера револьверов, указанные в списке, оказались сходными с номерами револьверов у задержанных".

 

   Двумя задержанными были Василий Терентьев - Семафор и Андрон Юрьев - Антип.

   5 сентября в Златоуст прибыл А. Огиевич. На следующий день начальник Уфимского сыскного  отделения В. Ошурко доставил к нему Семафора - Василия Терентьева. Увы, он не выдержал допроса с пристрастием. В ночь на седьмое в Златоусте была проведена облава на подозрительных квартирах. На одной из них был задержан бирский мещанин Портных. Это оказался "...скрывающийся от властей  бывший слесарь депо Челябинск Семен Петров Осокин, убивший в 1907 году в челябинских мастерских унтер-офицера  Прошина и участвовавший в покушении на убийство  ротмистра Ковалева  22 марта 1907 года..."  Осокина Терентьев опознал как филиппа.

   Вместе с Семеном Осокиным была арестована Евдокия Андронова, конторщица завода Столль (партийная кличка Маленький товарищ). Невеста Семена, она привезла паспорта боевикам, необходимые им для перехода границы. 

   

   7 сентября Терентьев привел Огиевича в стан на Уреньге. Искали деньги и золото, но нашли только "патроны, сумки с перевязочными средствами и записку о графике сторожевой службы" в лагере.

   В тот же день Терентьев дал Огиевичу "откровенные показания", они позволили выйти на явку Брагиной в Миньяре, Тарасовой в Уфе, узнать, как готовился экс. 

   Терентьев назвал почти всех его участников. Правда, большинство по кличкам. Он был искренен, когда говорил, что подлинные имена ему неизвестны. Того требовали правила конспирации - знать только клички, называть только по ним, даже если знаешь имя. Он объяснил шифровку в записной книжке, найденной у него. Буквы - начало кличек, имен Боевиков, числа - номера их оружия.

  

   Следующим из миассцев был схвачен Дипломат - Владимир Алексеев. На него вышел Огиевич. При опросе свидетелей он обратил внимание, что одного из боевиков окликнули Владимиром. Подозрение пало на Владимира Алексеева, замеченного в связях с уфимскими боевиками. Подозрительной показалась и его связь с Софьей Меклер. Имелись сведения о ее участии в боевой организации. За Дипломатом установили  негласное наблюдение. Слежка оказалась безрезультатной. Ее прекратили, узнав, что Алексеев готовится к отъезду во Францию, где он обучался на третьем курсе филологического факультета в университете Монпелье. При аресте в Уфе, в доме отца, у него были обнаружены маузер и браунинг.

   Оправдываться было бесполезно. В записной книжке у Семафора их номера значились при буквах "Вл". Терентьев же сообщил, что Алексеев первым должен был  отбыть за границу, чтобы подготовить переход остальным. Сказал также, что Софья Меклер - секретарь организации, и у нее хранится резиновая печать Минского уезда.

   

   Следующие провалы пришлись  на Самару, здесь боевики собирались перед отъездом на запад для перехода границы: "окна" им были обеспечены.

   Зацепку в Самаре охотники получили все из того же "откровенного признания" Семафора. При обыске выданной им явки у Екатерины Тарасовой в Уфе был найден самарский адрес фельдшерицы Бычковой.

   Из донесения в особый отдел департамента полиции: "Из квартиры Бычковой был взят под наблюдение неизвестный молодой человек в фуражке Министерства народного просвещения, который затем посетил  дом № 126 по Самарской улице и какой-то дом  по Алексеевской, между Соловьиной и Полевой, где, по-видимому, и ночевал.

   15 сентября получено было отношение начальника Уфимского сыскного отделения, сообщавшего о том, что через Самару намерены отправиться в Петербург участники нападения на станцию миасс Константин Мячин, Андрей Ермолаев и Василий Алексакин. В приложенной к отношению фотографической карточке Мячина наружное наблюдение признало  того самого молодого человека, который взят был в наблюдение на квартире Бычковой. Дальнейшее наблюдение выяснило, что он проживает в доме № 126 по улице Самарской.

 

   17 сентября наблюдение за Мячиным (кличка наблюдения Капитан) установило свидание его с молодыми людьми (клички наблюдения Розин, Стрелок, Слуховой, Маленький и Больная).

   Около часу ночи Капитан и Стрелок направляются на вокзал. Затем сюда подходит Маленький. Когда первые двое были проведены  филерами на вокзал, старший филер унтер-офицер Тырин заявил дежурному жандарму Панченко о необходимости ареста трех лиц, предупредив, что задержание сопряжено  с опасностью, так как наблюдаемые вооружены. Неумелые действия жандарма Панченко, а главным образом промедление вследствие  требования Панченко от обоих филеров удостоверений их личности способствовало тому, что Капитан и Стрелок сначала продвинулись к выходной двери, а затем по выходе из вокзала обратились в бегство.

   За ними бросились два жандарма, филеры и носильщики. Началась пальба. Стрелок был схвачен, Капитану удалось скрыться. На вокзале филер тырин с помощью носильщика задержал Маленького. Маленький назвался мещанином Уфы Дмитрием Розановым, а Стрелок - крестьянином Пензенской губернии Василием Алексакиным. Кроме паспорта в кармане Алексакина обнаружено 400 рублей денег.

 

   В доме № 100 был взят Слуховой - Андрей Ермолаев. При нем - браунинг. Той же ночью были арестованы Ульяна Брагина и в доме № 12 - Розин (не расшифрован).

   Следующая потеря произошла также в Самаре. 10 октября поступили сведения, что сюда приехали Михаил - Никифор Козлов и Азиат, Захар - Петр Зенцов. На связь с ними был послан  из Уфы секретный сотрудник Мокрый. Однако ни Михаил, ни Азиат доверия ему не оказали, ничего от них он узнать не мог. Тогда за ними было установлено наблюдение. Оказалось, Козлов (кличка наблюдения Второй) остановился у Злобина в Солдатской слободке, а Зенцов (кличка наблюдения Киргиз) и с ним неизвестные (клички наблюдения Холодный и Помощница) - в доме Князева в слободке Новый Оренбург.

   В ночь на 29 октября на эти квартиры был произведен налет. Были арестованы Михаил - Никифор Козлов, Касьян - Дмитрий Чудинов (Холодный), Любовь Тарасова и Активный - Иван Осокин.

 

   Зенцова на квартире не оказалось. Его настигли в Уфе, куда он вернулся из Самары, 25 октября. Вечером этого же дня сексот Мокрый  сообщил, что Захар-Азиат скрывается в доме № 122 по Центральной улице и через два дня едет в Сибирь агентом фирмы "Зингер".

   Зенцова решили брать на улице. Вслед за ним пошел старший филер Плаксин, еще трое - в обход. Они решили, что он направляется в Архиерейскую слободу. Однако Зенцов свернул в сторону. Плаксин остался с ним один на один, но решился брать. Нападая, он ударил Азиата браунингом по затылку. Тот упал, но у Плаксина выскользнул из рук пистолет, и он остался безоружным. Зенцов очнулся, в рукопашной оказался сильнее и убежал. Однако уйти Азиату не удалось, на свою беду он завернул прямо на квартиру Мокрого, которого боевики считали своим. 

   Под предлогом найти надежную квартиру сексот вышел из дома, оставив Азиата, и доложил в охранное отделение об этой удаче.

   Чтобы отвести от Мокрого подозрение, его арестовали вместе с Зенцовым на улице. На сей раз Зенцову не удалось вырваться.  В дело включились семь филеров.

   Мокрого вскоре выпустили. Азиат его не выдал, сказав, что знать не знает, а встретились на улице случайно. Мокрый в организации остался вне подозрений. Кто скрывался под этой кличкой, узнать так и не удалось.

   В ноябре девятого года из семнадцати экспроприаторов на свободе остались Сотник - Костя, Граф - Тимофей Кривов, Алеша Маленький - Иван Хрущев, Егор - Тимофей Шаширин и Таинственный Василий Иванович.

 

 

БУНТ В ЧЕЛЯБИНСКОЙ ТЮРЬМЕ

 

   Вначале пойманных "миассцев" собрали в уфимской тюрьме, но заопасались и переправили в Челябинск. Городок поменьше, народ в нем приметнее, и главное - тюрьма здесь понадежнее, оборудована, говоря современным языком, по последнему слову техники. Экспроприаторы стали здесь новоселами. Каждому была отведена  одиночная камера в обособленном корпусе. Бежать отсюда почти невозможно, освободить налетом тоже. И все-таки товарищи на воле не теряли надежды.

   Охранка внимательно следила за всеми, кто мог помочь "миассцам". В деле - копии писем, снятые в так называемых "черных кабинетах", где просматривалась переписка подозрительных лиц. О том же говорят и сводки агентурных сведений по Уфимской  и Оренбургской губерниям..

 

   В сквере на центральной площади Златоуста сохраняется могила Н. Б. Скворцова, в городе есть улица его имени. Земляки чтят его как одного из руководителей здешней партийной организации в 1917 году, но мало кто знает, что он действовал в подполье и в годы реакции, пытался освободить "миассцев". Осенью 1909 года в Париж, где тогда находился Скворцов, с Урала пришло письмо.

      "Дорогой Валерьян, обращаюсь к тебе по одному очень важному и экстренному делу. Ты, конечно, уже знаешь из газет о миасской экспроприации. По поводу ее арестована масса народу: 19 обвиняют в участии, а 36 - в укрывательстве. Дело это вопиющее, и необходимо как можно скорее организовать серьезную  и компетентную  защиту, которая спасла бы от виселицы товарищей.

    Следствие, по рассказам родственников, приказано вести ускоренным ходом, а потому необходимо страшно спешить с организацией защиты, иначе погибнет масса людей. Не можешь ли ты взять  на себя эту организацию. Ответь немедленно телеграммой по моему адресу. Очень надеюсь, что не откажешь. Ваша Лида".

 

   Валерьян - партийная кличка Скворцова. Второе письмо адресовано ему летом 1910 года, когда он находился уже в России: "Не забудь сказать сестренке все, что только знаешь. Положительно до подробностей, дабы можно было ясно представить картину...  Усиленно прошу торопиться. Напоминаю, что только последняя строчка на письме за 16/VII заставила отодвинуть намеченное на несколько дней. Ждем усиленно новостей. Твой друг Анатолий".

    Письмо зашифровано, но понятно, что речь идет об организации побега. Очевидно и то, что его пришлось отложить. Анатолий - это, вероятно, Сотник - Константин Мячин. Судя по агентурным сведениям и воспоминаниям, он, как и остальные участники миасского экса, оставшиеся на воле, не скрылся в безопасную заграницу, а, рискуя жизнью, пытался спасти товарищей.

   

   Сводка агентурных сведений за 1910-й год:

   "19 марта. Филер Веселый. Егор -Тимофей Шаширин - под фамилией Смирнова был арестован в Челябинске. Он пытался подкупить тюремных надзирателей.

   20 апреля. Филер Мокрый. Костя и Граф выехали в Петербург.

    Июль. Филер Идейный. В Мотовилихе намечается  съезд боевых дружин. Руководителем предполагается Сотник. Готовится освобождение преступников из челябинской тюрьмы, намечено на июль. Руководитель Сотник. В освобождении должны принять участие Алексей Архиереев, Илья Кокарев, Копылов (Мотовилиха) и Петр (Златоуст). Из-за границы для этого приехал Всеволод. Сотник передал ему 17000 рублей для организации побега, сам прячется в Екатеринбурге. Всеволод и Валерьян одно и то же лицо...

   

   Попытка освобождения была сделана в середине сентября. К этому времени в одиночках челябинской тюрьмы содержалось около 30 боевиков. На первом этаже 14, на втором 16.

   15 сентября одиночный корпус  взбунтовался. События того дня подробно описал Филипп - Семен Осокин.

   "Несмотря на жестокий режим в одиночном корпусе, сообщение между заключенными и внешним миром было организовано систематическое и надежное. Надзиратель Шульгин был сагитирован тов. Фокой (Н. И. Коростелев-Кретов), правда, не безвозмездно, он имел оклад 50 рублей в месяц...

   Досконально был разработан план побега.

   Главную роль - одному напасть на вооруженного надзирателя - и дальнейшее общее руководство взял на себя Шура Калинин (был привлечен как соучастник первого миасского экса, на допросе проявил слабость и жаждал реабилитации). Он обладал значительной физической ловкостью.

   Часа в два Калинин, возвращаясь из уборной, у двери своей одиночки схватил стража и в один миг бросил его на пол, обезоружил, предупредив, что если он будет кричать, то будет убит. Еще момент, и откроется соседняя одиночка, тогда Вас. Мясников, взяв ключи у Калинина, будет открывать следующих, в Шура, надев мундир и преобразившись в надзирателя, с несколькими другими товарищами пойдет во двор и возьмет часового солдата.

   Но откуда-то из шестого отделения или с главного выхода  случайно появился старший надзиратель Авдеев. Выбежал по лестнице на Калинина и лежащего надзирателя и выстрелил в Шуру, задев его слегка в шею. Калинин смертельно ранил  старшего и выхватил у него револьвер и клинок.  Лежащий постовой хотел что-то предпринять, за что был ранен Калининым ударом обуха клинка.

   Дело пропало. Запели сигнальные звонки. Целая орава охраны вылетела с главного входа. Калинин несколькими выстрелами очистил коридор от стреляющих. Надзиратели и солдаты заняли позицию на мостках, и началась осада корпуса.

     Временами стрельба ослабевает, тогда с главного входа кричит начальник тюрьмы Добровольский или начальник караула: "Калинин, сдавайся!"  На что последний отвечает: "Придите и возьмите меня, или вы смелы только над безоружными?"  Рикошетом он ранен в бок. Ползком по мосткам пробирается в свою одиночку и накладывает мокрым полотенцем  себе повязку, но дверь захлопывается и запирает его. Осаждающие, услышав удар двери, с криком "закрыт, закрыт" наполнили нижний коридор и мостики верхнего ряда одиночек.

   Вдруг выстрел. Грохот падающей дверки пищеподателя. Громкий голос Калинина: "Вон, перебью!"  Оказалось, что он выстрелил в затвор пищеподателя, открыл последний, через него повернул щеколду дверного замка. Калинин засел на мостках, и осада корпуса возобновилась  с перерывами для переговоров. Уже вечером при участии всех заключенных был выработан ряд требований, которые Калинин прокричал  осаждающим. Прокурор, начальник караула и начальник тюрьмы в свою очередь прокричали, что требования безусловно будут исполнены...

   Было часов 7 вечера. Калинин бросил с мостиков вниз два револьвера, в которых не было ни одного патрона, и начал спускаться по лестнице вниз, подняв по просьбе  ожидающих его руки вверх".

 

   Итак, вооруженный побег не удался. Николай Скворцов после событий 15 сентября стал заниматься только организацией защиты на суде, чтобы максимально смягчить боевикам приговор. Ведь всем участникам экса заранее была определена виселица.

 За Бронзовым, такую кличку наблюдения дали филеры Скворцову, устанавливается непрерывная слежка. Охранка хотела через него обнаружить непойманных участников экса. Поражаешься его конспиративному чутью. За ним неотступно шли два филера, но ни одного подозрительного контакта не заметили. Бронзовый постоянно уходил из-под их опеки. 

   Для защиты миассцев на суде был нанят цвет не только местной. но и столичной адвокатуры. Средств партия не пожалела. Один только Керенский (нанимал его Граф - Тимофей Кривов под видом купца-мецената) заломил дикий гонорар - 10 тысяч и проезд до Челябинска и обратно  в мягком вагоне. Керенский защищал Ивана Осокина, Петра Зенцова, Веру и Екатерину Тарасовых. К тому времени он уже был известен по участию в нескольких политических процессах, наживал политический капитал.

 

   Приехали в Челябинск еще три видных  представителя петербургской  коллегии адвокатов. Соколов защищал  Козлова, Лаптева, Никифора Токарева и Соню Меклер; Кашинский - Алексеева и Владимира Токарева; Скарятин - Чудинова, Ермолаева и Игнатия Мыльникова.

   Не менее керенского защитой "политиков" в Уфе был знаменит адвокат Кийков, близкий социал-демократам.  Он защищал Алексакина, Шаширина и Любовь Тарасову. Остальные адвокаты были местные: Турутин, Евреинов, Тупикин, Архангельский.

   В речах защитников была тенденция поколебать в судьях веру в непреложность  собранных предварительным следствием улик и материалов, главным образом тех, что добыты при участии и содействии Ошурко. 

   Почти все выступления защиты  сводились к дискредитации откровенных показаний Терентьева, пользуясь противоречием его первоначальных показаний и совершенно иным показанием, данным на суде, и его близостью к начальнику Уфимского сыскного отделения Ошурко. 

   

   Терентьев на суде показал следующее. В бытность Ошурко приставом 4 части города Уфы Терентьев служил у него  письмоводителем. Желая сделать военную карьеру, он по совету последнего  и под его руководством стал работать по политическому сыску и вошел в кружок боевиков социал-демократической партии. Вся его деятельность была известна Ошурко, тот знал о первом нападении на почту близ станции Миасс и дал согласие на участие Терентьева в готовящемся нападении в августе прошлого года. Сам же Терентьев сумел к  тому времени сойтись со многими боевиками и проникся сочувствием  к общей их идее.

   Хотя суд этим показаниям не поверил, но потребовал очной ставки Ошурко с Терентьевым. Ошурко на несколько требований суда ответил телеграммой, что он болен гриппом и явиться не может. Это произвело крайне неблагоприятное впечатление на господ судьев и дало в руки защитников большой козырь. 

   

   Странно выглядело выступление ротмистра  Плотто, который заканчивал следствие. Некоторые факты из следственного материала он не смог осветить так, чтобы они приняли форму несомненности. Это создало впечатление, что ротмистр Плотто старается скрыть некоторые обстоятельства или же не знает таковых...  Выходило так, что ротмистр Плотто говорит все то, что хотела защита...

   Вызванный в качестве свидетеля  со стороны обвинения, Овчинников принял присягу, но показаний никаких не дал. И более в суде не появлялся. Это дало повод защите открыто назвать его агентом  полиции, а суду по тем же соображениям не настаивать на приводе его. На суде были оглашены его показания, крайне не благоприятные для подсудимых и вызвавшие среди них предположение о провокации Овчинникова, чем защита и воспользовалась.

   Представители защиты нашли нарушения в ведении следствия - приписки, подчистки, подлоги. Обстановка, сложившаяся в заседаниях суда, затрудняла ведение и усиливала положение защиты.

 

   Почему Ошурко отказался приехать на суд, чтобы опровергнуть показания Терентьева? Почему мямлил ротмистр Плотто? Почему фланировал возле воинских бань и не появлялся на суде немаловажный свидетель обвинения Овчинников? На эти вопросы найти ответ не удалось. Вероятно, тайну странностей на суде унес с собой Валерьян. Судя по всему, именно он был  автором "сценария". Следившие за каждым его шагом филеры отмечали, что во время суда он встречался не только с родственниками подсудимых, но и с представителями защиты.

   А то, что Терентьев умышленно оговорил начальника сыска, подтверждают материалы "Миасского дела". Оказывается, ошельмованный им Ошурко позднее дал-таки объяснение, и оно подшито в деле. Он утверждает, что знать не знал Терентьева до ареста его на "Якове". Не мог знать и о готовящейся экспроприации, так как в это время был в Петербурге на курсах. А подтверждение тому, что во время суда он в самом деле болел, - телеграмма за подписью его начальника - уфимского полицмейстера.

 

   Бесспорно, странности судебного заседания, раскаянное "признание" Терентьева повлияли на приговор. Военный суд в Челябинске постановил: "Подсудимых крестьян Василия Львова Терентьева, Андрона Федорова Юрьева, Петра Иванова Зенцова, Андрея Сергеева Ермолаева, Василия Максимова Алексакина, мещанина Никифора Иванова Козлова и сына купца Владимира Ильина Алексеева за участие в сообществе, состоявшемся для учинения насильственного посягательства на изменение в России установленного законами образа правления, каковое сообщество имело в своем распоряжении склад оружия и средства для взрыва, и за совершение разбоя, соединенного со смертоубийством, учиненного по предварительному согласию в местности, состоящей на военном положении, причем названные подсудимые признаны сообщниками, лишить их всех прав состояния и подвергнуть их, т.е. Терентьева, Юрьева, Зенцова, Ермолаева, Алексакина, Козлова и Алексеева смертной казни через повешение".

   К двадцати годам каторги были приговорены  Никифор Токарев и Александр Лаптев, к пятнадцати - Дмитрий Чудинов, Тимофей Шаширин, Иван и Семен Осокины. На четыре года тюремного заключения осужден Владимир Токарев , лишению прав и высылке на поселение подвергнуты Софья Меклер и Любовь Тарасова.

 

   Семь смертных приговоров вместо ожидаемых тридцати. Однако и семерых не повесили. Борьба за смягчение участи миассцев продолжалась. За них вступилась  левая фракция Думы. Партия подняла в защиту боевиков зарубежную прессу. Английская "Пестер Ллойд", французская "Юманите" и другие европейские газеты поместили "Обращение русских писателей к Европе": 

   "Мы, группа живущих за границей русских писателей, узнали из вполне достоверных источников, что в городе Челябинске начался процесс в военном суде. Неумолимый суд царя, не знающий меры в своей услужливости правительству и ненависти ко всему, что находится под подозрением протеста против абсолютизма, уже готов устроить массовые избиения. Разыграна комедия суда. Палачи уже намыливают 30 петель...  Принцип, которого придерживается русский суд, состоит в следующем: лучше казнить 30 невиновных, чем оставить в живых хоть одного виновного.

   Честные люди мира, неужели вы можете спокойно спать, есть и работать в то время, когда 30 беззащитных юношей ждут в мрачных казематах столь ужасной смерти?..

   Мы, группа русских писателей, делаем последнюю попытку, чтобы пробудить вас от позорного индифферентизма. Историк будущего поколения не должен, стыдясь своих отцов, говорить: "Они все знали и оставались спокойными".

   Обращение подписали А. М. Горький и А. В. Луначарский.

 

   Волна протеста прокатилась по Европе. Социалисты выступали в защиту боевиков в парламентах. Международное мнение, возможность широкой огласки "шероховатостей судебного разбирательства" сыграли свою роль.

   "От Генгросса, командующего  войсками Казанского округа министру внутренних дел: ...Ввиду ходатайств, несовершеннолетия осужденных, предполагаю казнь заменить каторжными работами, Юрьеву на пятнадцать лет, остальным без срока, прошу согласия Вашего Высокопревосходительства".

   Министром внутренних дел тогда был  Столыпин. В его честь петлю в России называли  "столыпинским" галстуком", но даже он не мог отказать в смягчении приговора.

   "Самара. Временно-командующему войсками генерал-лейтенанту Генгроссу. Смягчению участи Вас. Терентьева и т.д. предложенном размере препятствий не встречаю".

   Смягченный приговор был утвержден  главным военным судом с небольшими изменениями.

 

(Журнал "Уральский следопыт" 1990)

 

Скачать рассказ в формате PDF