Привести все изложенное ниже в более-менее читабельный вид (порядком это назвать сложно) сподвиг меня провокационный пост Юлии Тимофеевой: http://arhetip-v.livejournal.com/124097.html, за что ей огромное спасибо, поскольку иначе я ничего подобно не выдал бы.  Потому что, зачем писать, когда все и так ясно. :-)

___________________________________


В порядке пропедевтики нескромно сошлюсь на самого себя: http://pranava.livejournal.com/24251.html (абзац № 8 с начала; а для полной ясности - все, с начала до конца).

По-моему, эта сказка не про женщину и даже не про мужчину.  Любые психологические интерпретации всегда казались мне притянутыми в связи с ней за уши, и, как я теперь понимаю, не зря.  Потому что сказка космогоническая, прежде всего.

А, если психологическая, то она про некое достижение духовного порядка, в описании которого женскость лягушки и царевны не имеет определяющего значения, не говоря уже о том, что последняя никак не может быть реальной женщиной.  Скорее, она - вообще все, что может быть у героя: его сила, красота, способности (преимущественно, «волшебного» в нашем понимании свойства) - то есть, не просто анима, как «душа» или «псюхе» («Псюша, Псюша, Псюша - юбочка из плюша» :-)).  Кощей же сиречь тело (ср. санскр. «коша», русск. «кошель», «кошелка» и т. п.), в которое все это заключено, как в тюрьму.

Да, очень легко увидеть в лягухе «зачморенную женсчину», а в ее коже - юнгову тень этой женщины.  Но тогда без объяснения остается не только Кощей (не анимус же это ее!), но и, что более существенно, все дальнейшие предметы и явления, включая не только Ягу (которой еще можно придумать какую-нибудь «роль») и все ее атрибуты - избушку, печку, ступу, метлу, клубок - но также волка, медведя, зайца, утку, сундук на дубу и т. п., которых еще никому из психологов не удавалось втиснуть при мне в одну и ту же версию так, чтобы она не развалилась.  По фабуле сказки, все это не имеет к прямого отношения к самой Царевне, поскольку служит описанию перипетий Ивана в ходе ее поиска.  Сама же она появляется только в начале (демонстрируя свой потенциал) и в конце (ничего уже не демонстрируя).

Ко всему этому, есть еще отец Ивана (царь), два его старших брата и их жены, про которых я, вообще, никогда не встречал ничего вразумительного кроме того, что собираюсь рассмотреть ниже.

Итак, Иван - оставим пока за скобками вопрос о том, кто он сам такой - находит в болоте (то есть, в хаосе; болото - от слова «болтать») вселенную в непроявленном состоянии и забирает ее себе, несмотря на неприглядную внешность, поскольку не сомневается, что она предназначена ему, то есть, веря в свою судьбу.  Находит он ее с помощью стрелы, то есть концентрации энергии на цели, которая ясна ему в принципе, но содержание которой для него темно.  Лягушачья кожа и ее облик в целом, в данном случае, символизируют трансцендентность, непроявленность предмета выбора до тех пор, пока тот не сделан.  Попав к нему домой, лягушка начинает выполнять задания царя-отца (кстати: почему она именно царевна? не дочь ли она ему тоже?), все еще скрывая свою истинную сущность ото всех, включая самого Ивана, то есть проявляется в виде отдельных достижений, условно говоря, сиддх.  И лишь в последний раз она оказывается вынужденной явить себя как таковая, то есть, ничем не ограниченная творческая сила и абсолютная красота, которая не может быть ни интериоризирована Иваном, ни взята им под контроль, поскольку для того, чтобы быть собой (то есть, беспредельной и всевозможной), должна сохранять связь со своим исходным бытием (хаосом), символизируемую кожей.  Не понимая этого, Иван сжигает кожу, и царевну тут же похищает Кощей, то есть она оказывается во власти тела - представления Ивана о собственной отдельности и ограниченности, делающего невозможным любые эффекты беспредельности, непредсказуемости и творчество вообще.

Дальнейшее - краткое пособие по технологии возврата власти над миром, интерпретировать которое необходимо очень тонко и точно, поскольку любая ошибка может быть чревата последствиями, которые человек не особенно может и представить в силу почти полной неактуальности для сегодняшней практики и/или отвлеченности от нее же.  Возьму на себя смелость предложить свой - очень общий - вариант, который, конечно, не может являться руководством к какому бы то не было действию и т. д. и т. п.  Поэтому любой, кто воспользуется им на свой страх и риск, будет рисковать и бояться сам. :-)

Сначала Баба-Яга.  Это жертва (ср. санскр. «ягья»), причем не просто, а традиционно сваргийская, огненная.  Поэтому отнюдь не случайно живет она в избушке на курьих ножках: корень «-кур-» непосредственным образом связан с дымом и огнем (ср. русск. «курить», лат. «curare» - первоначально, «окуривать» или «окружать огнями»).  Здесь имеет место уже упомянутый мною по ссылке вверху принцип омонимической метафоры: слово «кур» (петух) или «курица» просто созвучно.  Вполне возможно, что рассказчики о метафорах в таких случаях не задумывались, а просто воображали себе то, что казалось им «логичным», заменяя семантически неактуальный дым ногами.  Так это, или нет, мы, возможно, не узнаем никогда.  Как бы там не было, настоящая Баба-Яга живет (а, учитывая наличие «ног», не просто живет, а перемещается) в языках пламени и/или клубах дыма, поскольку и те и другие поднимаются кверху - в локус богов, к которым принято обращаться с помощью огня (боги, в свою очередь, отвечают водой - дождем).  Анатомически, обитель богов (Сварга-лока) находится на уровне солнечного сплетения (манипура-чакры), поэтому, вероятно, огонь необходимо возжечь уровнем ниже.  Возможно, речь идет о целой области (как, например, нижний даньтянь китайской «внутренней алхимии»).  При этом Ивану удается не сгореть в ягиной печи самому (то есть, не войти во «внутреннее пространство материи» - центральный канал позвоночника - уже на этом уровне), после чего он устанавливает с Ягой контакт (в некоторых вариантах, нейтрализует ее) и получает путеводную нить, которя, в отличие, например, от нити Ариадны, не тянется за ним, отмечая путь, а сама указывает его, разматываясь из клубка.  Предположительно, речь идет об этапе внутреннего алхимического «деланья», лучше всего описанного у Ян ЦзунМина (кому интересно, могу сказать, где точно), который у китайцев принято считать «формированием бессмертного зародыша».  Происходит это на так называемом «желтом дворе» (хуан-тин) в солнечном сплетении, анатомически соответствующем манипуре, а космогонически - Божественной Сварге.

Нить, являющаяся из клубка-зародыша (почти наверняка, центральный канал), ведет к дереву, на котором сундук.  Сундук - это грудная клетка, в котором заключен центр человеческого существа, его, в буквальном смысле, солнце.  Чтобы открыть сундук, нужно вырвать дерево, то есть лишить собственное я укорененности в видимой реальности, привязанности к конкретным проявлениям.  Начиная отсюда, на помощь Ивану начинают приходить способности («сиддхи»), приобретенные на предыдущих этапах пути и символизируемые животными.  Что такое медведь, я не могу сказать с определенностью.  Возможно, это омонимическая метафора оголения корней и/или вскрытия сундука (см. статью о животных по ссылке в начале статьи), но не исключено также, что корень «бер» («бр») родственен корням таких слов, как «бормотать», «бурчать», что наводит на мысль о некой методике, родственной мантре.  Заяц - это «эмонциональный ум», «ум сердца», который сразу же начинает метаться, но Иван возвращает его в центральный канал с помощью отрешенности (санскр. «вайрагья») и, возможно, также словесно-звуковых приемов. Все это символизирует волк («варг»; ср. «ворковать», «ворчать»).  Здесь он приближается к краю (см. про утку по ссылке вверху), поскольку появляющаяся из зайца утка соответствует аджне - двухлепестковому лотосу, крылатому солнечному диску и т. п. - который возносит его, позволяя обозреть все пространство сверху, но, одновременно, лишает опоры и ориентиров: на этом этапе сознание может заблудиться в порожденных им же образах и целых реальностях.  На помощь приходит сокол, то есть способность к сосредоточению, позволяющая Ивану обрести чувство направления на новом уровне и впервые выйти за пределы узилища (в виде как собственного тела, так и проявленной Вселенной, то есть яйца), после чего он утрачивает с ним связь, оказавшись «во тьме кромешной» или, буквально, в водах первичного океана.  Что происходит дальше, мне почти непонятно, а точнее, невыразимо словами.  Ясно только то, что нечто ищущее (символизируемое в данном случае щукой, но имеющее в других родственных сюжетах облик, например, дракона или даже русалки) восстанавливает эту связь, но уже на новом уровне, отдавая телесное и вселенское яйцо в руки (то есть, во власть) сознания, для которого оно уже не является тюрьмой.  После этого оно может делать с ним все, что угодно.  Теперь Иван может расправиться с Кощеем, сломав (уничтожив, лишив необходимости) иглу (центральный канал, внутреннее пространство материи), поскольку внутреннее и внешнее теперь для него едины и не обусловлены различными уровнями проявления («чакрами»).  С этого момента он может свободно актуализировать себя в любом пространстве и любое пространство в себе.  Это и есть полнота власти над миром в единстве сознания и материи, которую сознание воспринимало до сих пор как нечто от себя отдельное.  Собственно, и Василисой царевну зовут чаще всего неслучайно. :-)

Помимо лягушки ("мандуки"), ключ к пониманию сюжета этой сказки заключается в имени "Иван".  Дело в том, что у его братьев, равно как и у царя, в любой из «народных» версий данного сюжета имен нет.  Вопреки тому, что врут на голубом глазу попы, оно не восходит к арамейскому "Йоханаан" (которое, действительно, популярно в Европе: Johann, John, Jean, Juan etc.), а гораздо более древнего происхождения, причем, в отличие от последнего, не составное (букв. «Иегова пожалел/снизошел»), а имеет единственный корень.  Несколько видоизменившись фонетически, оно сохранилось в кельтских (и не только) языках: ср. "Ивейн" (Ywain, Yvain) артуровского цикла (совр. Euan, Iwan, Owen), или "Айвенго" (Ivanhoe, почти Иванко :-)) - вполне реальное имя, выбранное Вальтером Скоттом для своего героя.  Различие с иудейским псевдо-прототипом и его современными западноевропейскими деривативами провести просто: для записи имен, родственных Ивану, никогда не использовалась и не используется эразмова буква "j", потому что в них отсутствует йотирование: с древности до сих пор.

Данная особенность проявляется неизменно: первый "и" древних арийских (сваргийских) имен собственных почти никогда не йотируется, несмотря на десятки веков уподобления: Изольда (Исеульт), Ингвар, Игрейн, Игорь и т. д.  Единственное известное мне исключение (да и то, не стопроцентно вероятное) - ведийский Яма, образ которого очень уж очевидно тождественен (или аналогичен?) образу персидского Имы или германского Имира.  Однако, за этой очевидностью может скрываться ловушка, потому, например, что у индусов герой гораздо более близкого - почти буквально того же, что и в Эдде - мифа о первочеловеке, из тела которого создан мир, зовется Пурушей.  Но это может быть, просто, еще один эпитет и, вообще, вопрос особый.

Что же значит "Иван"?  Не вдаваясь сразу в подробности, скажу, что, по наиболее распространенной версии, корень этого слова «деревянный»: по-валлийски, тис - ywen, по-исландски - yr, по-литовски ieva - черемуха, по-английски тис - yew и т. п. вплоть до гипотетического праиндоевропейского «ui», то есть, почти «ви», как в русском слове «вить».  Возможно, это один из эддийской троицы  строителей Вселенной из тела Имира - Вили или Ве.  Кроме того, в общем для любых вариантов сваргийской мифологии и эпоса сюжете о трех братьях, Иван - третий сын, подобный, например, персидскому Траэтаоне (совр. «Фаридун»).  Символически, третий по счету член любой подобной триады и, особенно, третий сын - это третий уровень проявления сознания, когда человеком овладевает "категорический императив трансценденции" :-) - результат осознания себя не тождественным воспринимаемой реальности, чем-то большим ее.

Из трех традиционных каст, Иван принадлежит к магам и жрецам: первый брат воин (в поздних вариантах сказки его стрела находит дворянскую дочь), второй - земледелец (в поздних вариантах - торговец, поскольку женится на «купеческой» дочке).  В конкретных случаях Иван может быть хоть крестьянским, хоть бычьим сыном - суть от этого не меняется, подобно, например, тому, как в различных пересказах былин Илья Муромец становится то тем же крестьянским сыном, то, вообще, «старым казаком», хотя в ранних вариантах сюжета он сын мурмана, то есть, однозначно, воин, причем северного (скорей всего, скандинавского) происхождения.  В более-менее близком к исходному виде, из изначальной былинной троицы сохранился только Микула Селянинович (как его звали в начале, мне неизвестно), а Алеша Попович - продукт уже почти современного «переосмысления» образа волшебного стрелка (ср. нем. "Zauberschütze").  Добрыня Никитич, скорей всего, сюжетный дубль, «конкурент» Ильи Муромца с более как бы русскими корнями, включенный в троицу по идеологическим соображениям (предположительно, конечно).

Неуклюже резюмируя (поскольку писать я уже изрядно заколебался :-)), можно сказать, что Иван путешествует по древу, одновременно, тела, мира и духа, сам будучи чистым сознанием, выраженном в аспекте внимания, сосредоточения.