К 100-летию со дня рождения Зиновия Гердта

Давид ШИМАНОВСКИЙ

Нет особой нужды его представлять: старшее и среднее поколения читателей отлично помнят Гердта как выдающегося артиста театра, кино, эстрады, радио и телевидения. Незабываем неповторимый тембр его голоса, богатейшая мимика, жесты, поза, посредством которых он создал вереницу колоритных образов – сатирических и лирических, гротескных и трогательных. А родным, друзьям, коллегам он бесконечно дорог как светлая личность с огромным талантом и щедрым сердцем, мудрый, добросердечный, с неувядаемым тонким юмором.

ИЗ МЕСТЕЧКА В СТОЛИЦУ

С трудом верится, что этот истинный интеллигент, родившийся 21 сентября 1916 г. в небогатой еврейской семье, детство свое провел в глухом местечке Себеж на стыке Витебской и Лифляндской губерний. По словам артиста, в «небесном месте на земле» с живописными лесами и озерами. К началу ХХ в. в местечке было около 5000 жителей, из них более 60% составляли евреи – мелкие ремесленники и торговцы. Имелась старая деревянная синагога и при ней хедер. Отец будущего актера, Эфроим Яковлевич Храпинович, сын набожного сапожника, в юности работал приказчиком, потом управляющим в лавке, коммивояжером в торговой фирме, а при нэпе – заготовителем в райпотребсоюзе. Гердт вспоминал: «Папа был очень честным, уважаемым человеком, по субботам ходил в синагогу и вообще придерживался традиций… У него была природная русская грамотность и каллиграфический почерк». Мать, Рахиль Исааковна, не получившая образования, страстно любила поэзию, читала наизусть Надсона, пела романсы под собственный аккомпанемент на дешевом рояле. В семье бережно хранились легенды о Големе и Диббуке, который принуждает людей творить зло. Отец рассказывал детям о суде над Бейлисом и Кишиневском погроме.
Залман (или Зяма, как его называли) был младшим в доме после брата Бори и сестер Берты и Фиры. Сперва у меламеда он изучал Тору и Талмуд, идиш и иврит. Легко запоминал религиозные тексты, и ему даже прочили должность раввина. Но мальчик мечтал стать перевозчиком на лодке, а родители твердили, что для этого надо хорошо есть и очень стараться. Вскоре хедер закрыли, и Зяма перешел в еврейскую семилетку, где преподавали русский язык и литературу, математику и прочие общеобразовательные предметы. В школе он стал пионером, участвовал в самодеятельности, проявил склонность к сочинению и декламации стихов. «У меня была тяга ко всему напечатанному в столбик», – иронизировал позже Гердт. В 13 лет в детской газете появился его пафосный стишок на идише о коллективизации.
В 1932 г. 16-летний юноша, спасаясь от голода и прозябания в захолустье, переселился в Москву вслед за Борисом и Бертой. А год спустя, после смерти отца, в столицу прибыли мать и сестра Эсфирь. На групповом фото тех лет – все 22 члена большой родни Храпиновичей, ставших москвичами. Залман, подделав метрику, поступил в престижное ФЗУ при электрозаводе им. Куйбышева и через два года начал работать монтажником на Метрострое. Сестры вышли замуж и уехали из Москвы, а Зяма с мамой, Борисом и его женой теснились в убогом домике на окраине города.

СТУДИЯ И ВОЙНА

Будучи фэзэушником, Залман все свободное время проводил в Театре рабочей молодежи (ТРаМ), которым руководил Валентин Плучек – ученик Мейерхольда, создатель Театра сатиры. Через три года его перевели в профессиональный состав ТРаМа, где он играл в спектаклях «Бедность – не порок», «Женитьба Фигаро», «Дальняя дорога». Затем два года был актером театра кукол при Московском дворце пионеров, а в 1938-м вошел в организованную Плучеком и Алексеем Арбузовым театральную студию. Сначала Залман Эфраимович выступал под своей фамилией, с конца 1930-х гг. – под более «артистичным» псевдонимом Гердт (по имени известной балерины), а Зиновием Ефимовичем стал уже после войны. «Именины» были отмечены в коллективной поэме:

Это Зяма Храпинович,
Что от имени отрекся
Ради клички сладкозвучной.
И как только он отрекся,
«Гердт», – прокаркал черный ворон,
«Гердт», – шепнули ветви дуба,
«Гердт», – захохотало эхо.

Окончательно выбрав театральную карьеру, Гердт упорно овладевал профессией, запоем читал драмы, прозу и поэзию, ставшую ему опорой на всю жизнь. Обожал классиков XIX в., но особенно – Багрицкого, Блока, Пастернака, Цветаеву, Ахматову, Мандельштама, Ходасевича. В студии у него появились друзья: Сева Багрицкий – сын поэта и сам поэт, будущий киносценарист Исай Кузнецов, поэты Саша Гинзбург (впоследствии Галич), Миша Львовский – студент Литинститута, приведший однокашников Борю Слуцкого, Давида Самойлова, Пашу Когана, Мишу Кульчицкого, Женю Аграновича. На квартире Севы коллективно сочиняли песни и куплеты на музыку и под аккомпанемент гитары Гинзбурга. Студийка Софа Милькина, ставшая позже женой Михаила Швейцера, вспоминала: «Наш Зяма был худеньким юношей и очень интересным человеком искусства с особым чувством мягкой иронии». Тогда же Гердт сблизился с Мейерхольдом (знакомы они были и ранее, – ред.) и стал своим в его семье вплоть до июня 1939 г., когда режиссера арестовали.
Зиновий и его друзья вместе с Арбузовым написали и с Плучеком поставили романтическую пьесу «Город на заре». Гердт сам сочинил и талантливо сыграл роль скрипача Вени Альтмана, который уехал строить Комсомольск-на-Амуре, поняв, что хорошего музыканта из него не выйдет. Эта роль стала для актера своеобразным творческим экзаменом. На премьере 3 февраля 1941-го он выступал в трех ипостасях: соавтора, артиста и рабочего сцены. А в марте 1941-го для всех стало сюрпризом, когда Зяма и актриса Маша Новикова, прозванная за яркую внешность Девушка-огонь, за которой бегала вся мужская половина студии, на репетиции объявили себя мужем и женой.
Окрыленные шумным успехом спектакля, студийцы уехали отдыхать, а когда вернулись – грянула война. Многие ушли в армию, остальные вошли в передвижной фронтовой театр. Гердт заявил: «В такие дни надо не репетировать, а воевать». И уже 7 июля явился в военкомат. «Меня определили в саперы, поскольку я имел как бы техническое образование, – вспоминал он. – Сначала в военно-инженерное училище, через несколько месяцев выпустили младшим лейтенантом и направили на Дон… Я увидел первых убитых, это было так страшно!» На фронте его приняли кандидатом в члены ВКП(б), но членом ее он так и не стал. Получил медаль «За отвагу», орден Красной Звезды и лишь через 30 лет – орден Отечественной войны 1-й степени. Превозмогая тяготы войны, написал жене почти сто писем: «Девочка моя, дорогая!.. Я очень хочу жить. Для того чтобы увидеть тебя и понять, что я пережил за это время… Наикрепчайше целую тебя в мизинец!» А в телеграмме пошутил: «Здоров как бык. К войне привык. Дерусь упрямо. Целую. Зяма».
3 февраля 1943-го начальник инженерной службы полка гвардии старший лейтенант Храпинович, участвуя в разминировании полосы для прорыва танков, был тяжело ранен в ногу осколком снаряда. Хрупкая санитарка Вера вытащила его на себе с поля боя (позже Зиновий Ефимович «выбил» своей спасительнице квартиру). Больше года он провел в больнице. Ему сделали десять безуспешных операций, и врачи решили ампутировать ногу. Но ведущий хирург Ксения Винцентини, первая жена репрессированного Сергея Королева, попыталась спасти ее. Операция прошла удачно, кости начали срастаться, но после лечения нога стала на 8 см короче. Хромал Гердт всю жизнь, и Гафт посвятил ему эпиграмму:

О необыкновенный Гердт!
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт –
Колено он непреклоненный.

ЧАРУЮЩИЙ ЛИЦЕДЕЙ

В 1944 г. Гердт на костылях вернулся в Москву. Маша радостно встретила его с верой в прочное семейное счастье. В марте 1945-го у них родился сын Сева (названный в память о погибшем на фронте Всеволоде Багрицком). Но внезапно Зиновий объявил жене: «Прости, влюбился. Ухожу». Мария вторично замуж не вышла: «Таких, как Зяма, больше нет». С сыном он дружил всю жизнь и помогал ему.
Отпраздновав с друзьями победу над фашизмом, Зиновий терзался мыслью о своей актерской неполноценности. Но еще в госпитале выступление кукольного театра подсказало ему возможность работы за ширмой, скрывающей от зрителей его хромоту. И он отправился к руководителю Центрального театра кукол Сергею Образцову…
От прихода Гердта театр много выиграл. Его постановки привлекали не только детей, но и взрослых. На первых порах Гердту доверяли читать лишь текст от автора. А вскоре в «Необыкновенном концерте» он блестяще сыграл ведущую роль конферансье Апломбова, в которой выступал затем более 5000 раз. Под хохот публики спектакль пародировал стереотипы, был надолго запрещен за «очернительство» советской эстрады, а впоследствии попал в Книгу рекордов Гиннесса как самый долговечный в истории. За 30 с лишним лет Гердт исполнил в нем все мужские и даже некоторые женские роли. Этот сатирический спектакль объехал 23 страны, был показан в 220 городах СССР и за границей.
В зарубежных гастролях роль конферансье Гердт всегда исполнял на языке той страны, в которой выступал. В поездках по Ближнему Востоку тексты переводила арабистка Таня Правдина – милая, умная, моложе его на 12 лет. Их стремительный роман завершился разрывом с прежними супругами и созданием гармоничной семьи на всю оставшуюся жизнь. А до того Зиновий Ефимович трижды вступал в брак, не считая мимолетных увлечений. Он вовсе не слыл красавцем, но, как признавала Татьяна, «было в нем мощное мужицкое начало – то, что называется „сексапил“, и устоять перед его обаянием, элегантностью, эрудицией, остроумием дамы не могли». Ее дочь Катеньку он нежно любил как родную. Гердтовы квартирные посиделки среди многочисленных друзей славились особым весельем и радушием. Как-то Михаил Ульянов сказал: «Зяма недосягаем в вершинах юмора и иронии и доступен всем одновременно».
В это время Гердт много работал. В сказке «По щучьему велению» он играл Глашатая, Воеводу и Медведя; в спектакле «Ночь перед Рождеством» – Старого черта, казака Чуба, Остапа, князя Потемкина, Запорожца; в «Волшебной лампе Аладдина» – Визиря и самого Аладдина. Столь напряженная работа требовала от него, инвалида, немалых физических усилий: нужно было постоянно двигать на поднятых руках тяжелую куклу и в то же время артистично говорить за нее. Виртуозный мастер перевоплощения, Гердт блестяще воспроизводил голоса разных персонажей. В годы «оттепели» режиссер Семен Самодур поставил спектакль «Божественная комедия» по сценарию Исидора Штока, написанному для театра, которому важно было не утверждение атеизма, а осмысление библейских образов в духе гуманизма. Гердт великолепно играл в нем Адама как современного молодого человека, наивного и стремящегося жить своим умом. Один из актеров отметил: «Его Адаму безумно интересно познавать себя и окружающий мир, Еву и искушение через нее. У Гердта он – путеводная нить для человечества».
Зиновий Ефимович пользовался огромным авторитетом у кукловодов как человек и как руководитель группы, чуткий и требовательный. «Надо суметь сохранить в душе те искры, которые оживят кусок дерева, заставят зрителей поверить в чудо жизни куклы, сопереживать ей», – учил он. Гердт открыто выражал свое мнение о порядках в театре и стране. Его отличало обостренное чувство справедливости и нетерпимость ко лжи. Он вспоминал: «Образцов был ужасно ревнив, до смешного. Если мне много аплодировали, он не мог этого вынести и выбегал на сцену, чтобы я недолго стоял перед публикой». Не раз приходилось отстаивать перед авторитарным шефом интересы обиженных им актеров, порой в самой резкой форме. Так, в связи с необоснованным отстранением одного из коллег от заграничных гастролей Гердт заявил Сергею Владимировичу, что тоже не поедет, если тот не изменит своего решения. Образцов пожаловался министру культуры, что его «чаша терпения переполнилась», а чиновник передал это Гердту. Артист давно томился нездоровой обстановкой в театре, условности которого сковывали его мощный творческий потенциал. И в 1982 г. сам, без скандала, ушел из царства кукол, которому отдал 38 лет жизни, в более широкий мир искусства.

РУССКИЙ АРТИСТ С ЕВРЕЙСКОЙ ДУШОЙ.

Еще в начале 1950-х Гердту позвонили с киностудии: «Мы дублируем „Фанфан-тюльпан“, надо прочесть закадровый текст в манере вашего чёрта». И Зяма решил попробовать, ведь хромота здесь не помеха. Он обработал текст, приспособив его под себя и зрителя. Фильм с Жераром Филипом имел грандиозный успех. А затем голосом Гердта заговорили Тото в «Полицейских и ворах», Витторио де Сика в «Генерале делла Ровере», Ричард Харрис в «Кромвеле», эстонец Ярвет – король Лир в фильме Гр. Козинцева, братья-близнецы из «Прекрасной американки» в исполнении Луи де Фюнеса, автор в картине «Девять дней одного года» и многие другие, включая персонажи мультиков. Причем в документальных фильмах сенсационно прозвучала личностная интонация диктора.
Впервые Гердт снялся в фильме Ролана Быкова «Семь нянек» (1962) в роли папы девочки Майи, а в последний раз – в картине «Война окончена. Забудьте…» (1997). Всего 34 персонажа. В основном исполнял эпизодические роли, чаще всего смешные: атаман Семенов в «Даурии», цирковой артист в «Карнавале», анархист Леон Черный в «Хождении по мукам», Лука Лукич в «Ревизоре»… Валерий Тодоровский рискнул разрушить этот стереотип, предложив Гердту главную роль иллюзиониста Кукушкина в картине «Фокусник» (1967), подвергнутой затем резкой официальной критике. Ее герой – пожилой человек, добрый и честный, неудачно влюбленный в женщину, ради которой готов жертвовать всем, сохраняя собственное достоинство.
Зато годом позже на экраны вышел «Золотой теленок», в котором Гердт неподражаемо сыграл Паниковского. Михаил Швейцер и Софья Милькина не ошиблись в выборе артиста, воплотившего в фильме не гнусного жулика, а трогательного неудачника – жертву окаянных дней после революции. Милькина вспоминает: «Это была высокая эксцентрика, ни на йоту не переступающая границ достоверности». А Швейцер добавил: «Зяма сыграл легко и гениально, вся страна его запомнила в этой роли, потому что он вывел персонаж из уровня анекдотичности на уровень узнаваемой реальности». Теперь в Киеве на улице Прорезной недалеко от ее пресечения с Крещатиком стоит бронзовый Михаил Самуэлевич Паниковский – такой, каким его изобразил в фильме Зиновий Гердт.
Вообще, образы евреев получались у него особенно удачными: дедушка Давида в фильме «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», Мошель-Лейба («Жизнь и смерть дворянина Чертопханова»), Абрумка («Детство Темы»), Арье-Лейб («Биндюжник и король», «Искусство жить в Одессе» и телеспектакль «Одесские рассказы»), Моисей Сталин («Жизнь и приключения Ивана Чонкина»), мастер пошива кепок Залман («Я – Иван, ты – Абрам») и др. Частично этому способствовала типично еврейская внешность артиста, но главным образом – талантливое воплощение, основанное на глубоком понимании и сопереживании родственным душам.
Тодоровский рассказывал: «Зяма был человеком русской культуры, пропитанным русской поэзией. Как-то я написал ему посвящение, в котором назвал его евреем. Так он посмеялся над этим: „Ну, какой из меня еврей? Я – русский“». И хотя сам Зиновий Ефимович к «еврейскому вопросу» относился вполне спокойно, это не помешало юдофобам внести его в списки «сионистов» и «замаскированных евреев». Его старшая сестра, выйдя замуж, записалась в паспорте русской, «чтобы облегчить себе жизнь». А он никогда не отрекался от своего племени, открыто говорил о любви к Шолом-Алейхему, хорошо знал творчество Xаима Бялика и Семена Фруга, увлекался Исааком Бабелем и с удовольствием играл его героев. И неизменно давал отпор антисемитам. В разгар борьбы с «космополитами» Зиновий с братом, стоя в очереди за пивом, услышали ехидную реплику стоявшего впереди верзилы, обращенную к продавщице: «Сначала им – они же везде первые». Тщедушный Гердт ударил детину в лицо так, что тот упал. А какой-то старик, обняв артиста, заявил: «Делай это каждый раз, сынок, когда кто-нибудь скажет тебе худое про твою нацию». Однажды у входа в Дом кино незнакомка попросила артиста: «Вы туда не ходите! Там жиды!» Он воскликнул: «Я тоже жид!» Женщина стушевалась: «Я не имела в виду вас». – «Нет, вы именно меня имели в виду, и я рад этому».
9 февраля 1989 г., на вечере памяти Соломона Михоэлса, Гердт блистательно читал фрагменты из книги Феликса Канделя «Врата исхода нашего» и стихи Иосифа Уткина. А летом с женой он был на приеме в посольстве Израиля в честь министра иностранных дел Шимона Переса. И в том же году участвовал в документальном фильме «Мир вам, Шолом» о судьбах Шолом-Алейхема и еврейства. В США беседовал на идише с внуком писателя. А на съемках в Освенциме, подавленный масштабом ужасных страданий, брел дорогой, по которой евреев гнали в газовые камеры. В Израиле Гердт бывал не раз, встречался с друзьями, вместе с Игорем Губерманом посещал библейские места. По приглашению театра «Гешер» гастролировал со спектаклем по Бабелю, дал десятки концертов, и везде его принимали восторженно. А в 1995-м он приехал на съемки документального фильма «Окно в Израиль», в котором стал соавтором сценария и прочитал закадровый текст, рассказав о Земле обетованной и своем отношении к ней.
Уже будучи пожилым, Гердт в Театре им. Ермоловой у Валерия Фокина потрясающе сыграл Нормана в «Костюмере» и Мефистофеля в телеспектакле Михаила Козакова «Фауст». Кроме того, он участвовал в ряде радиопостановок, реализовал телепроекты «Кинопанорама», «Чай-клуб» и другие, записал 20 аудиодисков, продолжал выступать со своими знаменитыми байками и пародиями. Притом подчеркивал: «Актерский труд добавляет муки, но мало кто из нашего цеха страдает от своего несовершенства». Сам же проявлял предельную скромность и требовательность к себе и коллегам, оставаясь непревзойденным мастером ведущих ролей и гением эпизодов.
К очередным юбилеям Гердт получал почетные звания: вначале заслуженного, потом – народного артиста РСФСР и СССР, премию кинофестиваля «Кинотавр» за успешную творческую карьеру и орден «Знак почета». Евгений Миронов передает его иронический монолог незадолго до смерти:
«– Ребята, вы не видели мой новый орден? – шарит по столику. – Таня, Катя, где он?
Приносят, положили на грудь.
– Вот, Женя, орден „За заслуги перед Отечеством“ третьей степени.
Помолчал и с сарказмом добавил:
– То ли заслуги мои третьей степени, то ли само Отечество».
На склоне лет он тяжело болел, но сохранял жизнелюбие, стоически переносил страдания и даже в больнице неизменно шутил. 18 ноября 1996 г. Зиновий Гердт в возрасте 80 лет скончался, похоронен на Кунцевском кладбище в Москве. О нем было сказано множество добрых слов. Свидетельствует театровед Марина Райкина: «Его любили, им восхищались, уважали и побаивались его крутого нрава. Его оценки ждали и волновались, что он скажет по тому или иному поводу. Он был своего рода культовой фигурой советской и постсоветской действительности». На родине актера, в Себеже, к его 95-летию открыт памятник. А Давид Самойлов посвятил ему проникновенные строки:

Артист совсем не то же, что актер.
Артист живет без всякого актерства.
Он тот, кто, принимая приговор,
Винится лишь перед судом потомства.

"Еврейская панорама", Берлин