Немного с опозданием, но вспомним замечательного Михаила Зощенко...

28 июля — 120 лет со дня рождения русского классика

После доклада Жданова «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором Михаил ЗОЩЕНКО был назван «пошляком с низкой душонкой и омерзительной моралью», от писателя отвернулись почти все коллеги, а некоторые, например, Корней Чуковский, даже вернули Зощенко его фотографию с дарственной надписью, чтобы ее случайно не нашли при обыске...

Он из тех классиков, которых обильно цитируют по сей день, а его произведения не только не утратили своей актуальности, но и воспринимаются так, будто написаны на злобу дня. С эстрады Зощенко звучал и звучит в исполнении Александра Бениаминова, Игоря Ильинского, Леонида Утесова, Сергея Юрского, Александра Панкратова-Черного и Александра Филиппенко, но те, кому посчастливилось видеть на сцене автора, говорят, что у него была совершенно особенная манера — самые смешные свои рассказы Михаил Михайлович читал с непроницаемым, совершенно серьезным лицом. Когда же взрывы хохота заглушали его слова, он останавливался и недоуменно смотрел в зал, не понимая, что так веселит присутствующих.

«Смех был в моих книгах, — писал Зощенко, — но его не было в моем сердце». А еще он верил, что слово может сделать человека лучше: «Перестроить литературный персонаж — дешево стоит. А вот перестроить читателя, заставить его отказаться от пошлости и мещанства — вот это правильное дело для писателя».

О Михаиле Зощенко вспоминает его правнучка Вера — единственный потомок писателя по прямой линии.

«ЗОЩЕНКО — ЭТО СВИФТ, КОТОРОГО ПРИНЯЛИ ЗА АВЕРЧЕНКО»

— Вера, вы со своим знаменитым дедушкой родились в один день — только он по старому, а вы по новому стилю. Можно сказать, что вы с ним очень похожи?

— Мне бы это было очень приятно и лестно, но, хоть я и не сильна в астрологии, понимаю: все-таки мы с ним появились на свет в разное время, что уже не позволяет говорить об идентичности гороскопов. Плюс тот факт, что существует два свидетельства о рождении Михаила Зощенко: согласно первому он появился на свет в 1894 году в Полтаве, согласно второму — в 1895 году в Петербурге.

— Чем вызвана подобная путаница?

Правнучка Зощенко Вера является единственным потомком писателя по прямой линии

— На самом деле, все просто: в 1894 году в Полтаве действительно родился Миша Зощенко, но вскоре умер от какой-то детской болезни или инфекции. Чтобы забыть об этой тяжелой утрате, семья переехала в Петербург, где на свет снова появился мальчик, которого в память об умершем сыне назвали Мишей. В связи с этим и празднование юбилея Михаила Михайловича растянется на два года.

Что же до нашего с Михаилом Михайловичем сходства, то оно заключается в моей тяге к литературе, а еще в том, что многие вещи Михаила Михайловича я читать не могу — у меня не получается относиться к ним как к художественным произведениям.

Представьте себе, что вам в руки попал дневник близкого человека, написанный в то время, когда ему было очень плохо. Разве вы сможете оценивать литературный стиль или сюжет? Вот и я не могу, они вызывают у меня лишь сочувствие, да такое, что на глаза наворачиваются слезы. Поэтому я, будучи по образованию актрисой, во время учебы в институте никогда не читала Зощенко, хотя он был очень популярен среди абитуриентов и студентов. Не делаю этого и сейчас, исключениями являются только Зощенковские чтения, где я читаю какие-то неизвестные широкому читателю тексты исключительно с просветительской целью.

— А ведь многие до сих пор считают его сатириком — исключительно автором таких рассказов, как «Баня», «Аристократка» или «История болезни»...

— Хороший юмор — одна из защитных психологических реакций человека. И чем смелее он шутит, тем сильнее закрывается от окружающего враждебного мира. Так, возможно, я кому-то кажусь человеком, который идет по жизни шутя, хотя я бы себя охарактеризовала с точностью до наоборот. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что далеко не все юмористы и сатирики — мрачные люди, есть среди них и такие, которые в жизни так же веселы, как в своих книгах или на сцене.

То, что массовое вос­приятие Зощенко весьма поверхностно, когда-то очень точно отметил талантливый физик Матвей Бронштейн, арестованный в 1937 году и сгинувший в сталинских лагерях: «Зощенко — это Свифт, которого приняли за Аверченко».

Прадедушка рассказывал, что зрители на выступлениях не давали ему читать серьезные вещи, кричали: «Что ты нудишь?! «Аристократку» давай!». К тому же с Аверченко его сравнивали не только образно, но и вполне реально. В свое время в среде литераторов гулял анекдот о том, как на похоронах Аверченко кто-то из произносящих траурную речь сказал: «Очень печально, что с нами нет больше Аркадия Аверченко, но, к счастью, у нас есть Михаил Зощенко, который продолжит клеймить сатирой пороки нашего общества».

Но я думаю, из-за этого не стоит так уж сильно переживать, ведь в произведениях Михаила Михайловича каждый из нас видит или то, что хочет, или то, что может. Кто-то снимает верхний — сатирический пласт, который может показаться грубоватым, даже туалетным юмором, кто-то погружается глубже и понимает, что Зощенко — это совсем не смешно, а драматично и даже трагично. И наконец, самым внимательным читателям он раскрывается во всей полноте. Зощенко ведь с годами не стал менее любимым читателями, например, сейчас очень популярны его детские рассказы, а его книги издаются (и, что очень важно, раскупаются!) не только в Америке и Канаде, где живет много наших соотечественников, но и в Японии и Китае.

«В ТУ ВОЙНУ ПРАПОРЩИКИ ЖИЛИ НЕ БОЛЬШЕ 12 ДНЕЙ»

— Вы родились через четверть века после смерти прадеда, но, как в таких случаях бывает, наверное, росли на семейных легендах и преданиях?

— Главное предание о Зощенко — это его манера поведения, которую сейчас назвали бы модным словом «социопатия», хотя, как мне кажется, это было просто неумение общаться, вызванное разнообразными фобиями, которых у него было множество. Оттаивал он только в кругу семьи, но все равно отцом и дедом — в привычном для нас смысле этого слова, то есть гуляющим с внуками и рассказывающим им сказки на ночь, — никогда не был.

В детстве меня поразила история, рассказанная папой, который еще мальчиком подолгу жил у дедушки с бабушкой на даче в Сестрорецке. В то время ему было, наверное, лет 14, и он очень любил читать по ночам — под одеялом с фонариком. Бабушка, немка по национальности, во всем руководствовалась сис­темой и порядком: в 10 часов нужно было гасить свет, ложиться спать — и никаких дискуссий на эту тему. А у папы — «Айвенго», «Три мушкетера», «Следопыт», вот ему и приходилось хитрить, чтобы проглотить новый томик.

В одну из таких ночей, когда папа взахлеб читал очередной приключенческий роман, началась ужасная гроза — казалось, что молнии прочерчивают небо прямо над крышей, а от ударов грома звенели стекла. И тут дверь распахнулась и в комнату вошел его дед в пижаме. «Тебе что, — спросил он внука, — совсем не страшно?».

Папа, который, как сказали бы сейчас, был продвинутым подростком, начал что-то объяснять о разрядах электричества и громоотводе, установленном на крыше дома...

«Я все понимаю, — задумчиво сказал Зощенко, — и про электричество, и про громоотвод, но неужели ты действительно не боишься?». Папа же, в свою очередь, не понимал, как можно не бояться строгой бабушки, к грозе же был абсолютно равнодушен.

— Михаил Михайлович прожил непростую жизнь и вроде бы должен был понимать: бояться нужно совсем другого...

— В феврале 1915 года Зощенко отправили на фронт в звании прапорщика, хотя, как впоследствии написал он в автобиографической повести «Перед восходом солнца»: «В ту войну прапорщики жили в среднем не больше 12 дней».

В июле 1916 года, уже будучи поручиком, во время немецкой газовой атаки, был отравлен ипритом, на память об этом у Михаила Михайловича навсегда остался порок сердца. Что не помешало ему в июне 1941 года пойти в военкомат с просьбой отправить его на фронт, но из-за болезни получил отказ. По ночам вместе с сыном он дежурил на крыше дома и тушил зажигалки — зажигательные бомбы, которые немецкие летчики сбрасывали на Ленинград. В сентябре был эвакуирован в Алма-Ату. Впоследствии ему это припомнят — скажут, что он окопался в тылу и ничем не помог советским людям бороться с фашизмом.

— То, что Гитлер после взятия Ленинграда собирался одним из первых арестовать именно Михаила Зощенко, правда или красивый, но все-таки вымысел?

— Существует несколько вариантов этой истории, я придерживаюсь того, который рассказывали в нашей семье, хотя, возможно, он и не самый верный. Приходилось слышать, что Михаил Михайлович в списке подлежащих аресту деятелей культуры, составленном Гитлером, планы которого сейчас так модно раскрывать (недавно вся страна взахлеб спорила, надо было сдавать ему Ленинград или нет и что бы он сделал с городом, если бы взял его), числился под номером один. Скорее всего, это не так, но то, что такой список действительно был, а Зощенко в нем значился, сомнению не подлежит.

Михаил Зощенко воевал в Первую мировую, во время немецкой газовой атаки был отравлен ­ипритом, из-за чего получил порок сердца, 1917 год

— Чем вызвано такое внимание фюрера?

— Я думаю, Гитлер видел в Михаиле Михайловиче не врага, а своего единомышленника и сообщника — этакого оппозиционера советской власти, при этом человека авторитетного, который помог бы ему подчинить себе завоеванный народ. Нельзя же все время убивать и запугивать, со временем нужно было бы начинать идеологическую обработку, которая может быть тоже довольно страшной и эффективной.

Произведения Зощенко издавались на немецком языке, но перевод любого литературного произведения — дело тонкое, не зря говорят, что он напоминает вышивку по канве с изнаночной стороны. Никакой даже очень хороший перевод не передает всех тонкостей и нюансов первоисточника. Не удивительно, что Гитлер увидел в Зощенко единомышленника, ведь даже мои друзья-немцы, прочитав его в переводе, удивляются: «Что уж он так истерит-то по поводу русских? Это же его родной народ!». На самом деле, все совсем не так — у него не было ненависти к своим. Гитлер надеялся, что Михаил Михайлович станет писать для него пропагандистские антисоветские произведения, но он, конечно, не стал бы этого делать даже под угрозой смерти.

— Вообще, несмотря на свои фобии, Михаил Михайлович был стойким и мужественным человеком...

— В 1953 году, когда умер Сталин, к Зощенко на дачу заявилась целая делегация: прадеду предложили восстановить его во всех правах (прежде всего это касалось членства в Союзе писателей), а взамен просили написать что-нибудь порочащее Сталина. Выслушав все аргументы, Михаил Михайлович встал и сказал: «Я никогда не был и не буду ослом, который пинает мертвого льва», после чего вышел из комнаты, оставив уважаемую делегацию ни с чем. Хотя предложение было более чем щедрым: членство в Союзе писателей давало самое главное в то время — продовольственные карточки, хлеб в магазине продавали чуть ли не по цене золота, купить его было не на что, а семья голодала.

«В ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА АРКАДИЙ РАЙКИН НЕ ДАЛ СЕМЬЕ ЗОЩЕНКО УМЕРЕТЬ ОТ ГОЛОДА — ОН ЗАКАЗЫВАЛ ЕМУ ФЕЛЬЕТОНЫ, КОТОРЫЕ ЩЕДРО ОПЛАЧИВАЛ»

— Приходилось слышать, что в то время Михаил Зощенко, чтобы выжить, чуть ли не стельки для обуви делал...

— Не чуть ли, а делал! В юности прадедушка перепробовал множество разных профессий: был и контролером на железной дороге, и агентом уголовного розыска, и делопроизводителем, и столяром, и секретарем в суде, разводил кур и кроликов и успел поработать сапожником. Наступило время, когда пришлось вспомнить это ремесло. Правда, обувь он не шил и не ремонтировал, а вот хорошие, добротные войлочные стельки вырезал. И брюки на заказ штопал, в том числе писателю Юрию Олеше, о чем тот впоследствии вспоминал.

После печально известного постановления ЦК ВКП(б) в журналах «Звезда» и «Ленинград» и доклада Андрея Жданова, по сути, объявившего Зощенко персоной нон грата в литературе (Жданов назвал писателя «пошляком с низкой душонкой и омерзительной моралью». — Авт.), Михаил Михайлович не мог писать, и материальное положение семьи стало катастрофическим.

Впоследствии многие говорили, что помогали Зощенко в тот момент, но я точно знаю лишь о двоих — Анне Ахматовой, которая вместе с прадедушкой пострадала от этого постановления, и Аркадии Райкине — можно сказать, что именно он не дал семье Зощенко умереть от голода. Аркадий Исаакович заказывал ему фельетоны, которые очень щедро оплачивал. Поскольку Михаил Михайлович не имел права заниматься литературой, он вынужден был так изменять стиль, чтобы его невозможно было узнать. Как я теперь понимаю, Райкину они все равно не подходили, он складывал их в стол, но деньги перечислял исправно.

— А ведь в то время даже просто общаться с опальным литератором было небезопасно!

— Многие и не общались. Причем в глаза ему об этом сказать боялись, поэтому письмом возвращали его фотографию (в то время модно было обмениваться снимками с дарственной надписью) и просили вернуть свою, чтобы, если будет обыск, ее не обнаружили.

Именно так поступил Корней Чуковский, хотя впоследствии рассказывал всем, как он поддерживал Зощенко. Прадед тогда потерял очень много друзей, попросту отвернувшихся от него. Больше всего он переживал по поводу Константина Симонова, который везде говорил о том, что Зощенко нужно исключить из Союза писателей, а на одном из собраний призывал его покаяться и признать свои ошибки. Но прадед не осуждал этих людей, а, наоборот, им сочувствовал, поэтому зачастую делал вид, что не заметил знакомого человека на улице: не хотел ставить его в неловкое положение.

Трудно даже представить себе, что он тогда пережил. В 20-е годы Зощенко был одним из самых популярных советских писателей: его портреты продавались во всех киосках, а его «дети», как сыновья лейтенанта Шмидта, с завидной регулярностью появлялись в разных концах страны. Люди знали рассказы Зощенко наизусть и могли цитировать их с любого места. И вдруг все это закончилось: имя оказалось под запретом, возможностей заработать не стало, из пятикомнатной квартиры в «писательской пристройке» на Конюшенной улице пришлось съехать в гораздо более скромное жилье.

— Как вы думаете, о Михаиле Зощенко на сегодняшний день известно все, что представляет ценность для потомков?

«Смех был в моих книгах, но его не было в моем сердце»

— Нет, конечно. Причем знания о нем иногда приходят из совершенно неожиданных источников. В детстве мы с родителями часто ездили отдыхать в Сочи, где до этого любил бывать и прадедушка. Когда я выросла, мы с мамой снова отправились в этот город, и надо же такому случить­ся, что именно в это время вышла газета, в которой журналист-краевед, пообщавшись с местными жителями, на целую полосу написал статью о приключениях Михаила Зощенко в Сочи. Чудом я считаю и то, что именно эта газета попалась нам на глаза.

Рассказанная там история оказалась забавной. Зимой 1939 года Михаил Михайлович отдыхал в санатории, и однажды, когда он только вышел из ворот, чтобы погулять по Набережной, на него налетел велосипедист — сбил с ног да еще и штаны порвал.

«Вы не хотите передо мной извиниться? — поинтересовался Зощенко. — Все-таки вы меня сбили». Но тот признавать свои ошибки не пожелал, обругал Михаила Михайловича матерными словами и уехал, а прадедушка пошел обратно в санаторий переодеваться.

На следующий день вышла газета, в которой был напечатан правительственный указ о присвоении писателю Зощенко ордена Тру­дового Красного Знамени — наш велосипедист прочитал ее за завтраком и, узнав Михаила Михайловича по фотографии, чуть не поперхнулся кофе. После чего сел на велосипед и поехал в санаторий, где буквально упал перед прадедушкой на колени и начал просить прощения, чем при­вел того в величайшее не­до­умение. «Что вы, — сказал прадед, — встаньте — обыкновенного извинения было бы вполне достаточно».

— Ученые, занимающиеся творчеством Зощенко, называются...

— ...зощенковедами. Я знакома с пятью специалистами по творчеству Михаила Михайловича, и только с двумя у меня хорошие отношения.

— Почему?!

— Живые родственники всем очень сильно мешают — не дают вольно обращаться с фактами из жизни великого человека и фантазировать на эту тему. Да и меня они, честно говоря, немного раздражают тем, что знают о жизни близкого мне человека — до минуты! — гораздо больше, чем я.

У нас с ними разная правда о Михаиле Михайловиче: у них та, которую они откопали в каких-то архивах, у меня — наша, домашняя, все-таки о прадеде мне рассказывали с младенчества. Как правило, споры с целью выяснить истину закачиваются тем, что я спрашиваю: «Как ваша фамилия — Иванов? А моя — Зощенко!».

— Кстати, Зощенко довольно редкая фамилия.

— Существует интересная легенда о ее происхождении. Основатель нашей династии был итальянцем, художником и архитектором, и жил в Венеции. По каким-то своим делам он приехал в Украину, где остался жить и получил новые документы. Тот, кто их оформлял, не стал особо мудрствовать и дал ему фамилию под роду занятий — Зодченко, поскольку он был зодчим. Произносить твердую согласную в середине слова было довольно трудно, и в результате редукции получилась фамилия, которую носят все потомки итальянского зодчего.

— Прямое родство с известным человеком, помимо разнообразных преимуществ и ярких впечатлений, накладывает еще и огромную ответственность...

— Я всегда чувствовала к себе повышенное внимание со стороны окружающих, но и плохого отношения, к сожалению, хватало: в подростковом возрасте, когда любые конфликты обостряются, мои одноклас­сники считали, что я задаюсь, и не забывали мне на это указывать.

— Правда, что, несмотря на внешнюю мрачность, Михаил Михайлович очень нравился женщинам?

— Как ни странно, именно это дамам в нем особенно и импонировало. Прадеда называли «глыбой мрака» — он действительно был мрачным, с белым, даже слегка зеленоватым цветом лица (так его подтюнинговали в Первую мировую немцы во время газовой атаки), с блестящими темными и красивыми глазами — в общем, «юноша бледный со взором горящим».

Интересной личностью Зощенко делало и его мировосприятие, в котором на удивление мирно уживались две, казалось бы, крайности — уважение к белому движению (не случись революции, он так и остался бы белым офицером) и коммунистические идеалы, — Михаил Михайлович хоть и не сразу и не безоговорочно, но принял революцию.

Зощенко не любил говорить, зато обожал слушать — больше всего его интересовали люди во всех своих проявлениях. Часто его можно было увидеть беседующим, точнее, внимающим красивой, но, увы, обделенной интеллектом блондинке. Когда знакомые с удивлением спрашивали у него, не умер ли он от скуки, он отвечал: «Напротив, это была очень поучительная беседа». Ну а в умении с каменным лицом в нужный момент вставить пять копеек Михаилу Михайловичу просто не было равных. И споить его было невозможно — Зощенко в отличие от своего сына умел пить, не пьянея, и мог всю ночь просидеть за столом.

«ПОСЫЛАЮ ТЕБЕ, ЛЮБИМАЯ, ПОЛФУНТА РИСОВОЙ КРУПЫ — ЕЕ ХОРОШО УВАРИВАТЬ С МОЛОКОМ, ЕСЛИ ТОЛЬКО СНАЧАЛА ВЫБРОСИТЬ ИЗ НЕЕ МЫШИНОЕ ДЕРЬМО»

— А как Михаил Михайлович познакомился с вашей прабабушкой?

— Он долго ходил в ее семью, как тогда и было положено, ухаживал по всем правилам и уговаривал жениться. У них были совершенно непонятные для людей нашего времени отношения — между дружбой и любовью. Михаил Михайлович писал ей замечательные письма, не романтические, а с юмором и намеренно старым стилем.

Например, такое: «Посылаю тебе, любимая моя, полфунта рисовой крупы, ее хорошо уваривать с молоком, если только сначала выбросить из нее мышиное дерьмо».

Их супружество во многом напоминало жизнь английских аристократов, как ее описывают в литературе и показывают в кино: у каждого из них была отдельная комната, как совершенно обособленная территория, где царил тот уклад, который нравился обитателю. Так, Вера Владимировна, будучи выпускницей Института благородных девиц, каждый час пила чай или кофе, а Михаил Михайлович пребывал в своем мире и был благодарен домашним за то, что они его не тревожили: никто и ни при каких обстоятельствах не смел войти в его комнату без стука.

Встречались супруги на нейтральной территории — в столовой, да и то не всегда, потому что прабабушка просыпалась поздно и, как правило, завтракала в одиночестве. Тем не менее они были очень привязаны друг к другу...

Когда их сын, мой дедушка, Валерий Михайлович, привел к ним в дом будущую невестку, это стало ударом для семьи. Моя будущая бабушка Антонина Яковлевна обладала массой достоинств, необходимых для девушки, любившей весело проводить время в ресторанах, — она была прехорошенькая, миниатюрная (чем в значительной степени привлекла внимание дедушки, который и сам не был великаном), с ножками Золушки — 35-го размера, но ни особым умом, ни образованием не отличалась.

После того как она, ткнув пальчиком в статуэтку Венеры Милосской, радостно воскликнула: «О, Эллада!» (тогда были очень популярны духи с таким названием и изображением Венеры на коробке), прабабушка Вера Владимировна вышла из комнаты. Впоследствии они, конечно, попытались найти какие-то точки соприкосновения, но получалось это не всегда.

— Как случилось, что у вас отобрали семейное гнездо — дачу в Сестрорецке, в которой Михаил Михайлович провел последние годы своей жизни и неподалеку от которой он похоронен?

— В детстве, сколько себя помню, тоже жила там, но однажды, приехав, увидела, что дом снесли, а наши вещи просто выбросили. Папе обещали, что на этом месте будет музей Зощенко, даже счет в каком-то банке открыли, но банк прогорел и деньги пропали. Теперь там живут чужие люди...

— Знаю, что почти все мемориальные вещи Зощенко вы передали в музей и библиотеку в Сестрорецке. Неужели ничего не оставили себе на память?

— Михаил Михайлович не был сребролюбивым, поэтому не оброс большим количеством вещей. Когда немцы подошли к Ленинграду, его выслали из города — на сборы дали двое суток и разрешили взять с собой всего 12 килограммов ручной клади, так он положил в чемодан только свои рукописи — заготовки к повести «Перед восходом солнца». Но он мог поступить иначе, поскольку материалы для этого своего труда, который считал главным в своей жизни, собирал с 1930 года.

От всей моей родни мне остались в наследство три с половиной библиотеки, все эти книги обитают у меня — такое их количество тяжело хранить в современной квартире. Самая первая печатная машинка прадеда находится в музее в Сестрорецке, а вторая, более современная, в Сочи — в Музее Островского, где есть отдел Зощенко. Во-первых, там они нужнее, во-вторых, в музее вещи востребованы, они «общаются» с посетителями, а дома, закрытые, припадают пылью и потому долго не живут. А что я оставила себе?

Запонки, которые любила рассматривать в детстве, хотя было уже и не разобрать, где прадедушкины, а где дедушкины, старинную сигаретницу, из которой, если нажать на кнопку, выскакивала сигарета (этим я подолгу забавлялась)... Остались у меня и игры — маджонг, в который мы часто играли дома, и еще какая-то — с фишками, вырезанными из слоновой кости, за давностью времени уже никто не помнит, как в нее играть...

Людмила ГРАБЕНКО
«Бульвар Гордона»   http://www.bulvar.com.ua/arch/2014/30/53da9c0203ba0/view_print/