Не рискнув объясниться наедине, он передал через Сергея записку с признанием в любви. Ей было приятно и только, но носить эту тайну в себе она долго не могла и, поддавшись вечному женскому порыву (тщестлавие затмило благоразумие), рассказала об этой записке не кому-нибудь, а свекрови.
После Шахматова Белый забросал письмами обоих: Блоку он писал одно, Любе — другое. Люба была в смятении, она разрывалась между чувством долга и нахлынувшим на неё кружением сердца. Неистовый поклонник забрасывал её посланиями и цветами. Цветы были свежи, прекрасны и дышали неземным ароматом; письма взвинчены, нервны и наполнены неподдельной страстью. Но иногда Белый впадал в патетику, ложный пафос и почему-то призывал спасать его и Россию. Хотя Люба не понимала от кого и от чего надо спасать Россию...
Они подолгу гуляли по Петербургу, любовались закатами на Невском, а в Эрмитаже — полотнами Кранаха. Белый был готов продать оставшееся от отца имение (оно могло принести большие деньги — целых 30 тысяч) и уехать с нею за границу. Люба же порой доводила его до умоисступления — то признавалась, что любит его и мужа, то не любит обоих, то
любит Блока как сестра, а его, Белого, "по-земному", потом наоборот. У него голова шла кругом, но он ничего не мог поделать с этой женщиной. А она продолжала его мучить и всё никак не могла переступить через запретную черту.
Однажды он повез её на квартиру. Они медленно поднимались по скрипучей деревянной лестнице. Она шла как на Голгофу и молила Бога, чтобы лестница быстрее кончилась, но лестница всё не кончалась. Она оступилась, и Белый поддержал её за талию. Она благодарно оперлась на его руку, и так вдвоём, полуобнявшись, они наконец-то добрались до комнаты.
Он поторопился, совершил неловкость, она моментально собралась ("Бог ты мой, что же я делаю?") — шпильки в волосы, шарфик на шею, застегнулась на все пуговицы и превратилась из готовой на всё женщины в неприступную крепость, окинула своего спутника холодным змеиным взглядом… и бросилась к мужу. |
И всё рассказала. Безо лжи, умолчаний, а как было на самом деле, потому что ещё не отошла от происшедшего, от того, что не случилось, но могло случиться. А он, верный своему "Я", замкнутому в броню холода и одиночества, отнёсся ко всему спокойно и беспристрастно. И опять между нею и Белым всё закрутилось по-новой. Он страстно, как всегда сумбурно и яростно, убеждал её, что она должна уйти от Блока. Что должна связать свою жизнь с ним. Что её брак с Блоком — ложь, а с ложью надо кончать. И как можно скорей. Так будет легче всем троим… В его словах была доля истины. Ему удалось вновь задеть её сердце. Но она колебалась, нервничала, мучительно искала выход. И не находила его.
Через некоторое время отношения в этом треугольнике запутались настолько, что надо было немедленно что-то делать, хотя бы объясниться с безучастно наблюдавшим за происходящим и ни во что не вмешивающимся Блоком. Объяснение состоялось, Белый и Люба решили ехать в Италию.
wikimedia.org
Блок не сделал ни единого шага, чтобы воспрепятствовать этой затее. Белый бросился в Москву за деньгами, но у Любы вдруг резко переменилось настроение. Она металась по дому и говорила, что любит обоих, что не знает, что делать, как поступить. Она страдала от безысходности три дня. Затем Белому полетело письмо, в котором Люба писала, что между ними всё кончено, она остаётся с Блоком. Но всё же это был ещё не конец.
Окончательный разрыв произошёл несколько позже, после того как Белый сообщил Мережковским, что она всё же готова уйти к нему от Блока.
Зинаида Гиппиус и её сестра, художница Тата, деятельно вмешались в чужую семейную драму и начали активно устраивать судьбу Белого. Любе всё это показалось оскорбительным и чрезмерным. Она возмутилась и объявила Белому, что их любовь была всего лишь вздором.
Белый стал писать сумасшедшие письма обоим. Он хотел увести у Блока жену, и в то же время искал у него сочувствия, оправдания своих поступков, обвинял его в чёрствости и нечеловечности. Он то хотел покончить с собой, то вызвать соперника на дуэль, но, в конце концов, уехал в Москву, а затем за границу.
Однако семейный круг распался, начались многочисленные Любины увлечения, а Блок, оставшись один, топил свою печаль и тоску в вине и хотел забыться с другими женщинами. |