Фото "Поля тюльпанов в Голландии" отсюда http://newpix.ru/tyulpany-na-polyax-gollandii публикую с благодарностью.

1.

Все цветы люблю, но всем им  - свое время, либо уж тогда напрочь не свое.

Даже 14 февраля я больше, чем розам,  радуюсь весенним цветам, а после него… А после него и на Урале уже вовсю весной пахнет, хоть и примораживает по ночам.

И хочется доказательств весны в виде горшочков с гиацинтами, тюльпанов, нарциссов, ирисов и мимоз…

2.


3.

Когда я увидела эти роскошные голландские плантации, я поняла, как сильно, нестерпимо сильно истосковалась по своей Голландии. Была ли я в Голландии? Была, конечно. Пару столетий назад. Вру, меньше. И тюльпановых полей было меньше, зато мельниц в десятки раз больше работало… Мельницы я люблю так же сильно, как тюльпаны. Правда, мне до сих пор никто не подарил мельницы… Тюльпаны…

4.

...Мы должны были расстаться. Так было лучше для всех. Во всяком случае, тогда мы так решили. А на другой день таксист принес мне талончик из камеры хранения на ж-д вокзале. (я о глубоко советской действительности рассказываю, доставок никаких тогда не было, да и цветов не так, чтобы было).

Сломя голову, мчусь на вокзал, открываю камеру и… ("советские" меня поймут, они помнят глубину ячеек советской камеры хранения).

Тюльпаны все не кончались, я выла и выгребала их из камеры под сочувственно-восхищенные взгляды персонала.

А потом я шла по городу, вся в слезах и тюльпанах, они не помещались в руках, падали на землю, подходили люди, собирали, помогали уместить их обратно…

Только дома я прочитала на обратной стороне талончика: «Открыла? Посмотри, запомни и захлопни дверцу…»

5.


6.


7.

50 лет подкатывают незаметно. Могу предположить, что у всех было так. Не скажу, что страдаю от того, что возраст солидный, но скажу, что колбасит от осознания того, что не все так, как хотелось. Не все успела, и очень стараюсь успевать сейчас. (Как-то нараспев жила - забыла, что на нашей планете время имееет место быть).

Главная картинка, о которой в юности мечтала, сама собой растворилась: мы не будем идти по парку Горького осенью и пинать кленовые листья втроем: я, муж и наша внучка. У нашей внучки, которая еще не родилась, дед и бабка будут по очереди.

И вот, вместо того, чтобы сценарий писать, который срочно нужен, я вдруг начинаю философствовать на тему: стоит ли в 50 лет выходить замуж в третий раз? Воображение рисует светлый образ третьего рыцаря, а здравый ум, которого не так уж и много, пытается вырвать кисти из рук воображения (У воображения есть руки?  Видимо, есть, кисти же держит...)

И тут я вспоминаю Его, лучшего мужчину в моей жизни, которого я полюбила всем сердцем,  горячо  и безответно, еще будучи глубоко замужем. И так светла была эта любовь, что даже муж отнесся к ней с уважением... И когда Его арестовали спецслужбы, и я ревела навзрыд от беспомощности, он утешал меня, как маленькую девочку. Муж. 

Сколько мне было тогда? Лет 35? Развелись мы гораздо позже, совсем не из-за Него.

Но сейчас, когда мне почти 50, когда я свободна, как птица, и начинаю размышлять на тему "идеал мужчины"... Господи, Альф, сколько лет мы не виделись! И простите меня все, кто ждет этого сценария, хотя бы одну серию я сейчас посмотрю... Правда, что-то подсказывает мне, что после этого замуж я уже и вовсе не соберусь... Ведь в моем серьезном возрасте, если выходить, то за идеального мужчину, а кто может сравниться с этим рыжим лохматым инопланетянином?

"Сто лет одиночества" читала - страшно подумать - четверть века назад. Про пресловутые "13 фраз" долго сомневалась - его ли? А вчера начала фотографию искать и нашла дивное интервью. И поскольку Габриэль наравне с Джордано Бруно и бывшими мужьями стал одним из значимых мужчин в моей жизни, посвятим -ка ему еще пару постов. Итак, интервью из журнала "Esquire",  записала Рита Гиберт.http://esquire.ru/wil/gabriel-garcia-marquez

Габриэль Гарсиа Маркес,лауреат Нобелевской премии по литературе

Я всегда хотел сочинять мыльные оперы. Для людей вроде меня, желающих единственно, чтобы их любили за то, что они делают, мыльная опера гораздо эффективнее романа.

Нам приходится бороться с окаменением языка. Такие слова, как «народ», «демократия» потеряли свое значение. Всякий, кто может организовать выборы, считает себя демократом.

Я пытался писать сказки, но ничего не вышло. Я показал одну из них моим сыновьям, тогда еще маленьким. Они вернули ее со словами: «Папа, ты думаешь, дети совсем тупые?»

Я стараюсь предотвратить неприятные сюрпризы. Предпочитаю лестницы эскалаторам. Все что угодно — самолетам.

США инвестируют в Латинскую Америку огромные деньги, но у них не получилось то, что мы сделали без единого цента. Мы меняем их язык, их музыку, их еду, их любовь, их образ мыслей. Мы влияем на Соединенные Штаты так, как они хотели бы влиять на нас.

СПИД лишь добавляет любви риска. Любовь всегда была очень опасна. Она сама по себе — смертельная болезнь.

Проститутки были моими друзьями, когда я был молод. Я ходил к ним не столько заниматься любовью, сколько избавиться от одиночества. Я всегда говорил, что женился, чтобы не завтракать в одиночестве. Конечно, Мерседес (жена. — Esquire) говорит, что я сукин сын.

У меня была жена и двое маленьких сыновей. Я работал пиар-менеджером и редактировал киносценарии. Но чтобы написать книгу, нужно было отказаться от работы. Я заложил машину и отдал деньги Мерседес. Каждый день она так или иначе добывала мне бумагу, сигареты, все, что необходимо за работой. Когда книга была кончена, оказалось, что мы должны мяснику 5000 песо — огромные деньги. По округе пошел слух, что я пишу очень важную книгу, и все лавочники хотели принять участие. Чтобы послать текст издателю, необходимо было 160 песо, а оставалось только 80. Тогда я заложил миксер и фен Мерседес. Узнав об этом, она сказала: «Не хватало только, чтобы роман оказался плохим».

Если во что-то вовлечена женщина, я знаю, что все будет хорошо. Мне совершенно ясно, что женщины правят миром.

Единственное, чего женщины не прощают, это предательство. Если сразу установить правила игры, какими бы они ни были, женщины обычно их принимают. Но не терпят, когда правила меняются по ходу игры. В таких случаях они становятся безжалостными.

У меня был спор с профессорами литературы на Кубе. Они говорили: «Сто лет одиночества» — необычайная книга, но она не предлагает решения». Для меня это догма. Мои книги описывают ситуации, они не должны предлагать решений.

Я мелкобуржуазный писатель, и моя точка зрения всегда была мелкобуржуазной. Это мой уровень, мой ракурс.

Если бы я не стал писателем, я хотел бы быть тапером в баре. Так я помогал бы влюбленным еще сильней любить друг друга.

Великие бедствия всегда порождали великое изобилие. Они заставляют людей хотеть жить.

Моя задача — чтобы меня любили, поэтому я и пишу. Я очень боюсь, что существует кто-то, кто меня не любит, и я хочу, чтобы он полюбил меня из-за этого интервью. 

Великие бедствия всегда порождали великое изобилие. Они заставляют людей хотеть жить.

ЕСЛИ БЫ Я НЕ СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ, Я ХОТЕЛ БЫ БЫТЬ ТАПЕРОМ В БАРЕ. ТАК Я ПОМОГАЛ БЫ ВЛЮБЛЕННЫМ ЕЩЕ СИЛЬНЕЙ ЛЮБИТЬ ДРУГ ДРУГА.

И вот вроде бы уже и совсем расстались, и наговорено столько обидного, и столько непонято, столько болит... Но вдруг внутри этой боли откровенно-сиреневыми лепестками проступает нежность. Она распускается мокрыми от слез гроздьями сирени, и вот уж и нет боли, одна сирень. И нет слез, только дождь, теплый майский дождь в ноябре.
И эхом имя.
Вот тогда ты понимаешь, что сможешь не звонить, не писать, не видеть, но никогда не сможешь зачеркнуть это имя в книге своей жизни. 

Мужчины в моей жизни. Мне с ними очень всегда везло – все они были удивительные, очень достойные Человеки.

Мне было 10 лет, когда я влюбилась всерьез, по – женски: я его боготворила, я им восхищалась, я видела его во сне почти каждую ночь. Тонко очерченный орлиный профиль, темные бездонные глаза и Вера в Истину – столь сильная, что нельзя было не поверить ему, не поверить в него… Быть рядом хотелось каждую секунду, и, к счастью, у меня это получалось. Мы говорили о звездах, и я тогда впервые почувствовала, что это такое, когда с любимым мужчиной есть, о чем говорить, и времени не хватает наговориться…

А потом его сожгли на костре. Потому что Вера в Истину была сильна. Потому что гордый орлиный профиль. Потому что бездонный взгляд темных глаз. Потому что не отрекся. Потому что мужчина. Потому что решено было «произвести наказание милосердное, без кровопролития».
Милосердно на римской Площади Цветов (Цветов!!!) развели костер… И…какое же это было горе… я ревела от бессилия так же, как во все времена ревут женщины, не дождавшиеся своих мужчин с поля битвы.

Его звали Джордано Бруно.

Моя мама умела подарить правильную книжку. «Звездное небо» - я открывала страницу 32 и встречала его бездонный взгляд…Ревела, кусая кулаки…и не просила отречься.
Мне до сих пор щемит сердце от той боли.

Я до сих пор узнаю Самых Своих Мужчин по гордому орлиному профилю и Вере в Истину, за которую до конца, даже если один против всех.