Чарльз Буковски: “Секс — великая вещь только тогда, когда больше нечем заняться”
Чарльз Буковски родился в Германии в 1920 году. В возрасте трех лет он переехал вместе с семьей в США, рос в Лос-Анджелесе. Сегодня он, известный пьяница, похабник и волокита, живет в Сан-Педро, Калифорния, со своей женой Линдой, а написанные им книги переводятся на все возможные языки и в одной только Германии публикуются миллионными тиражами. Жене и Сартр называют его «лучшим поэтом Америки», а друзья зовут просто Хэнк. Мы отправили к нему в гости поэта и актера Шона Пенна и попросили задокументировать отважное безумие великого человека во всех подробностях.
О барах
Хватит с меня всех этих барных штучек. Вычеркните это из моего списка дел. Сейчас, когда я иду в бар, меня тошнит, я захожу в двери и сразу начинаю блевать. Я повидал слишком много баров, чертовски много. Понимаешь, все это лучше работает, когда ты помоложе. Когда тебе нравится помахаться кулаками с кем-нибудь, поиграть в мачо, пытаясь подцепить шлюху. В моем возрасте все это уже не нужно. Теперь я захожу в бар, чтобы просто помочиться. Слишком много лет я там провел.
Об алкоголе
Алкоголь — возможно, одна из величайших вещей на Земле, и мы неплохо ладим. Он разрушителен для большинства людей, но не для меня. Все то, что я создаю, я делаю, пока пьян. Даже с женщинами. Понимаешь, я всегда был сдержан во время секса, а алкоголь сделал меня более свободным, сексуально свободным. Это облегчение, потому что я, в общем-то, довольно робок и замкнут, а алкоголь позволяет мне быть этаким героем, широко шагающим сквозь время и пространство, совершая все эти геройские поступки... Так что я люблю его... да!
О курении
Я люблю курить. Сигареты и алкоголь уравновешивают друг друга. Я курю, чтобы очнуться от пьянства, и, знаешь, курю так много, что обе ладони становятся желтыми. Видишь, как будто перчатки надел... Почти коричневые... И тогда ты говоришь: «Вот дерьмо, на что же похожи мои легкие? Боже мой!»
О драках
Самое приятное, когда ты уделываешь парня, которого и не предполагал уделать. Однажды я имел дело с одним таким, он наговорил мне кучу всего. Тогда я сказал: «О’кей, выйдем». С ним совсем не было проблем — я легко его уложил. Он валялся на земле с разбитым носом — полный комплект, в общем. «Черт возьми, ты двигался медленно, я думал, быстро с тобой разделаюсь, а когда началась эта драка, я вообще не видел твоих рук, ты был ******* быстр. Что случилось?» — на что я ответил: «Чувак, я не знаю. Все было как обычно».
О котах
Чарльз Буковски и коты (снимки разных лет)
Чарльз Буковски и коты (снимки разных лет)
Чарльз Буковски и коты (снимки разных лет)
Хорошо иметь целую кучу котов вокруг. Если чувствуешь себя плохо — посмотри на кошек, тогда тебе станет лучше, потому что они все знают, знают таким, какое оно есть на самом деле. Их ничем не удивишь. Они просто знают. Они спасители. Чем больше у тебя котов, тем дольше ты проживешь. Если у тебя сто котов, то ты проживешь в десять раз дольше, чем если бы у тебя было только десять. Однажды это обнаружится, и люди станут заводить по тысяче кошек и жить вечно. Это в самом деле смешно.

О женщинах и сексе
Женщины… Скажешь пару слов, схватишь за руку: «Пойдем, детка!», затащишь в спальню и оттрахаешь. И они идут! Попав в этот ритм однажды, ты должен продолжать двигаться. Парень, вокруг столько одиноких женщин! Они хорошо выглядят, только надо законтачить. Они сидят все такие одинокие, ходят на работу, с работы… Для них многое значит иметь какого-нибудь парня, который всовывает им. Если он сидит рядом, пьет и разговаривает — вот оно, удовольствие. Да-а-а... Все было круто… и я был счастлив. Современные женщины… они не будут штопать тебе карманы, забудь об этом! Я называю их машинками для нытья. Все всегда идет не так, когда смываешься от них. И послушай, когда ты проходишь сквозь эту истерию… забудь это. Я выхожу, сажусь в машину и валю. Куда угодно. Заказываю где-нибудь чашку кофе. Где угодно. Что угодно, кроме еще одной женщины. Я полагаю, они только выглядят по-разному, а? Истерия начинается… они разорены. Ты уходишь — они не понимают. «КУДА ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ?» — «Детка, я поищу бордель в другом месте!» Они думают, я женоненавистник, но нет. Это все слухи. Они только и слышали, мол, Буковски — шовинистская свинья, но они не удосуживаются проверить первоисточник. Конечно, временами я выставляю их не с лучшей стороны, но я так же поступаю и с мужчинами. Я и с собой так поступаю. Если я действительно думаю, что что-то хреново, то я говорю, что это хреново, неважно, кто передо мной — мужчина, женщина, ребенок ли, собака. Женщины такие обидчивые, думают, они особенные. В этом их проблема.
«первый раз»
Первый, он же и самый странный — она научила меня, как лизать киску, и всем этим дерьмовым штучкам. Я ни черта не знал. Она сказала: «Знаешь, Хэнк, ты великий писатель, но ты ни черта не знаешь о женщинах!» — «Что ты имеешь в виду? Я многих перетрахал». — «Нет, ты не понимаешь. Дай-ка я научу тебя кое-чему». — «О’кей». — «Ты хороший ученик, схватываешь на лету». Вот и все. Все это дерьмо типа eatin’ pussy — своего рода средство. Мне нравится доставлять им удовольствие, но... Послушай, все это переоценено. Секс — великая вещь только тогда, когда больше нечем заняться.
О Сочинительстве
Я написал один рассказ с точки зрения насильника, изнасиловавшего маленькую девочку. За это люди обвиняют меня. Однажды меня спросили: «Вам нравится насиловать маленьких девочек?», на что я ответил: «Конечно нет. Я фотографирую жизнь». У меня бывали неприятности со многими моими произведениями. С одной стороны, благодаря этому продается сколько-то книг, но с другой — когда я пишу, то я пишу для себя… (Затягивается сигаретой.) Я люблю это. Затянуться – это по мне, а пепел — для пепельницы… Я никогда не пишу днем. Это как голым пробежать по магазину. Каждый может увидеть тебя. А ночью… Вот тогда ты можешь потрюкачить…
О Поэзии
Я всегда вспоминаю среднюю школу: когда раздавались слова «поэт» или «поэзия», все начинали смеяться и подтрунивать. И я могу объяснить почему, потому что поэзия — это фальшивка. Она слишком переоценена. Это куча хлама. Почти все стихи — это чепуха. Это надувательство, подделка. Но не пойми меня неправильно, было несколько хороших поэтов. Один из них китаец, его звали Ли По. Он мог вложить больше чувств, реальности и переживаний в четыре или пять строчек, в то время как большинству поэтов для этого надо исписать 12 или 14 страниц чепухи. И он тоже пил вино. Он клал свои стихи в костер, спускал вниз по реке и пил вино. Императоры любили его, они понимали, что он писал… Конечно, он сжигал только плохие стихи. (Смеется.) Что я пытался сделать, прощу прощения, так это внести частичку жизни рабочего с фабрики… Вопящая жена, когда он возвращается домой… Реальности существования каждого… То, что так редко рассматривается в стихах. Так и запиши, что я говорю: поэзия — это дерьмо, позорище.
О Селине
Впервые я прочитал Селина, лежа в кровати с большой коробкой крекеров «Ритц». Я начал его читать и есть эти крекеры, и смеялся, и ел крекеры. Я прочитал весь роман за один присест, опустошив всю коробку «Ритца». И потом попытался встать за водой. Ты должен был на это посмотреть — я не мог пошевелиться. Вот что делает с тобой хороший писатель. Он чертовски близок к тому, чтобы прикончить тебя… Впрочем, с плохим то же самое.
О шекспире
Он нечитабелен и переоценен. Но люди даже не хотят этого слышать. Понимаешь, ты не можешь покуситься на святое. Шекспира пронесли сквозь века. Ты можешь сказать: «Вон тот сукин сын — вшивый актеришка!», но ты не можешь сказать, что Шекспир — говно. Если что-то существует с давних пор, то все эти снобы так и прирастают к нему, как прилипалы. Если снобы чувствуют, что что-то защищено, то они прилипают к этому. И когда в этот момент ты говоришь правду, они бесятся. Они не могут этого вынести. Ты нападаешь на их мышление. Мне это противно.
О любимом материале для чтения
Я прочитал в The National Enquirer статью под названием «Ваш муж гомосексуалист?». Бывало, Линда говорила мне: «У тебя голос как у гомика!», на что я: «Ага, сам всегда удивляюсь». (Смеется.) Так вот, там было написано: «Выщипывает ли он брови?» Я подумал: что за херня? Я все время это делаю. И только сейчас узнаю, кто я. Я выщипываю брови... Я гомик! О’кей. Неплохо для The National Enquirer, который сообщает тебе, что ты из себя представляешь.
О юморе и смерти
Последним хорошим юмористом был парень по имени Джеймс Тёрбер. Его юмор был так крут, что его просто проглядели. Сейчас таких называют психологами/психиатрами на все времена. Он просекал все эти штучки между мужчиной и женщиной — и люди это понимают. Он был панацеей. Его юмор был настолько реален, что ты почти кричал от смеха. Помимо Тёрбера я не могу думать о ком-либо еще… У меня есть чуточка от него, но он слишком далек для меня. То, что есть у меня, я не могу назвать юмором по-настоящему. Могу назвать это забавной остротой. Я почти помешан на ней. Не имеет значения, что произошло — это смешно. Почти все смешно. Мы срем каждый день — это смешно. Ты так не думаешь, а? Мы писаем, едим, в наших ушах скапливается сера, жир на волосах. Мы должны себя скрести. Действительно мерзко и тупо, а? И сиськи бесполезны, бесполезны… Знаешь, мы чудовищны. Если мы сможем это понять, то сможем полюбить себя… Пойми, насколько мы нелепы с нашими кишками, болтающимися повсюду, по которым говно так и течет, как только мы смотрим в глаза друг другу и говорим: «Я люблю тебя». Все внутри нас каменеет, превращается в говно, но мы никогда не пукнем рядом друг с другом. Тут есть над чем посмеяться. А потом мы умираем. Но смерть не заслужила нас. Она не предъявляет никаких доказательств — мы предъявляем. А рождение — что, мы заслужили жизнь? В самом деле нет, однако ж прочно мы засели в ублюдке… Меня это возмущает. Меня возмущает смерть. Меня возмущает жизнь. Я возмущен тем, что цепляюсь между ними. Ты знаешь, сколько раз я пытался кончить жизнь самоубийством? (Линда спрашивает: «Пытался?») Не торопи меня, мне только 66 лет, и я еще работаю. Когда у тебя комплекс самоубийцы, тебя ничто не беспокоит... Только не сбиться с пути. Так или иначе, но это беспокоит тебя. Почему? Потому что для этого ты используешь свой разум, а не сердце.
Чарльз Буковски и коты (снимки разных лет)
Об ипподроме
Я никогда не ездил верхом. Я не интересуюсь лошадьми, так же как и тем, как поступить — правильно или нет… избирательно. Я пытался когда-то зарабатывать на ипподроме. Это тяжело. Но это и восхитительно. Все на кону — деньги на жилье — все. Но обычно ты слишком осмотрителен, и это уже не то. Как-то раз я сидел в первых рядах, на повороте. В забеге было 12 лошадей, и все они сбились в кучу. Они смотрелись как большущий снаряд. Все, что я видел, так это здоровенные лошадиные задницы, которые двигались вверх и вниз. Дикое зрелище. А я смотрел на эти лошадиные задницы и думал: «Это сумасшествие, это полное безумие!» Но вот потом бывают дни, когда ты выигрываешь 400 или 500 долларов, ты угадываешь восемь или девять гонок подряд и чувствуешь себя богом, ты знаешь все. Все сходится.
О людях
Я не слишком-то смотрю на людей. Это мешает. Если долго смотришь на кого-то, то начинаешь становиться похожим на него. Люди… По большей части я могу обойтись и без них. Они опустошают меня, а не наоборот. Я не испытываю уважения ни к одному человеку. Из-за этого у меня бывают проблемы… Я вру, но поверь мне, это правда.
Об узнаваемости
Недавно сижу там и чувствую, что на меня пялятся. А я знаю, что будет дальше, поэтому встаю, чтобы уйти, понимаешь, да? И тут начинается: «Извините…», и я отвечаю: «Да, в чем дело?», он спрашивает: «Вы Буковски?», я говорю: «Нет!», на что он: «Думаю, люди спрашивают у вас это каждый раз, не так ли?», и я: «Да!» — и ухожу. Впрочем, мы уже это обсуждали. Частная жизнь бесценна. Знаешь, мне нравятся люди. Это замечательно, что они любят мои книги и всё такое… Но я не книга, понимаешь? Я тот парень, который их пишет, но я не хочу, чтобы меня осыпали розами и так далее… Я хочу, чтобы они дали мне спокойно подышать. А им хочется пообщаться со мной. Они ожидают, что я притащу несколько шлюх, поставлю дикую музыку и врежу кому-нибудь, а? Но они-то читают рассказы! Мать вашу, все это произошло 20–30 лет назад!
О славе
Она разрушительна. Она шлюха и сука, разрушитель на все времена. Мне выпала самая сладкая слава, потому что я знаменит в Европе и неизвестен здесь. Я счастливчик. Слава по-настоящему ужасна. Она меряет тебя по общему знаменателю, и от этого мозги работают уровнем ниже. Никуда не годится. Выбирать публику куда лучше.
Об одиночестве
Я никогда не был одинок. Бывало, я сидел в комнате и чувствовал себя убийственно, я был в депрессии, мне было так херово, что хуже просто некуда, но я никогда не допускал мысли, что кто-то может зайти в комнату и помочь мне… То есть вообще возможность того, что какое-то количество людей может зайти в комнату. Другими словами, одиночество — это что-то, что никогда меня не беспокоило, потому что я всегда чувствую этот ужасный зуд одиночества. Он присутствует на вечеринке, на стадионе, полном радостного народу, — так что и там я ощущаю одиночество. Цитируя Ибсена: «Сильнейший всегда самый одинокий». Меня никогда не посещали мысли типа: «Так, сюда придет симпатичная блондинка, потрахается со мной, потрет мне яйца, и я буду себя прекрасно чувствовать». Это не поможет. Ну, ты знаешь, как это обычно бывает с людьми: «Вау, сегодня вечер пятницы, а ты что делаешь? Просто сидишь тут?» — «Да». Потому что снаружи ничего нету. Только тупость. Тупые люди собираются с тупыми людьми. Пускай отупляют себя. Я никогда не страдал от необходимости пойти куда-нибудь вечером. Я прятался в барах, потому что не хотел прятаться на фабриках. Вот и все. Приношу извинения миллионам, но я никогда не был одинок. Я люблю себя. Я — самое лучшее развлечение из того, что у меня есть. Давайте пить больше вина!
О свободном времени
Это очень важно — уметь отдыхать. Темп — это главное. Но без остановок и длительного ничегонеделания — так ты можешь все потерять. Будь ты актер, домохозяйка, кто угодно — должны быть долгие перерывы между пиками, когда ты ничего не делаешь. Ты просто лежишь в кровати и смотришь в потолок. Это очень, очень важно… Просто совсем ничего не делать — очень и очень важно. И сколько людей в современном обществе так поступают? Очень немногие. Поэтому вокруг так много сумасшедших, разочарованных, сердитых и полных ненависти людей. Давно, еще до того как я познакомился с множеством женщин и женился, я закрывал все шторы и ложился в кровать на три или четыре дня. Вставал только посрать. Я съедал банку бобов и возвращался обратно в кровать. Потом я одевался и выходил наружу. И солнечный свет был восхитителен, и звуки были обалденные. Я чувствовал себя полным сил, словно перезаряженная батарейка. Но знаешь, что ставило на место? Первое человеческое лицо, которое мне попадалось, — и я сразу терял половину своего заряда. Отвратительное, пустое, бессмысленное, бесчувственное лицо, наполненное капитализмом. «О-о-о! Половины как не бывало». Но все равно это того стоило, ведь половина еще оставалась. Так что да, свободное время. Но я не имею в виду какие-то глубокие размышления, я имею в виду никаких мыслей вообще. Без раздумий о прогрессе, о самом себе. Просто… как слизняк. Это прекрасно.
О красоте
Нет такой вещи, как красота, особенно в человеческом лице, в том, что мы называем физиономией. Это все подсчитанная и воображаемая подгонка. Мол, если нос не слишком торчит, бока в порядке, если уши не слишком большие, если волосы длинные… Это мираж обобщения. Люди думают, что определенные лица красивы, но на самом деле они таковыми не являются, математически равны нулю. Настоящая красота, конечно, исходит от характера, а не от того, какой формы брови. Большинство женщин, которым я говорил, что они красивы… Ужас, они выглядели как супницы.
Об уродстве
Не существует такой вещи, как уродство. Есть вещь, называемая недостатком или дефектом, но внешнего уродства не существует…
ПОПКОРН И ОБЛОМ
Была зима, я умирал с голоду, пытаясь стать писателем в Нью-Йорке. Я не ел три или четыре дня. В конце концов я сказал: «Куплю себе здоровый пакет попкорна». О господи, я не ел так долго, что это было истинным наслаждением. Каждое зернышко, понимаешь, каждое зернышко было как стейк! Я жевал, а попкорн падал в мой пустой желудок. И мой желудок говорил: «СПАСИБО! СПАСИБО! СПАСИБО!» Я был в раю. И тут мне повстречались двое: «Черт возьми! — сказал один другому. — Что это было?» — «Ты видел, как вон тот парень ест попкорн? Это ужасно!» Так мне не дали насладиться оставшимся попкорном. Я задумался, что он имел в виду, говоря, что это ужасно? Мне было райски хорошо. Может, я был немного грязноват… Они всегда могут обломать тебе кайф, ляпнув что-нибудь.
О прессе
Я из тех, на кого любят понападать. «Буковски омерзителен!» — это веселит меня. «Он ужасный писатель!» — и я улыбаюсь еще больше. Мне это нравится, я как бы кормлюсь на этом. Однажды кто-то сказал мне: «А знаешь, они преподают тебя в таком-то и таком-то университете». У меня челюсть отвисла. Не знаю… Быть настолько распространенным — это ужасно. Чувствуешь, что сделал что-то не так. Я наслаждаюсь плохими вещами, сказанными обо мне. Это увеличивает продажи и злит меня. Я не люблю, когда все хорошо, потому что я сам хороший. А злоба? Да, она дает дополнительное пространство. (Поднимает вверх палец на левой руке.) Ты когда-нибудь видел этот палец? (Палец выглядит застывшим в форме буквы «L».) Однажды ночью я сломал его, когда был пьян. Я не знаю, как так получилось, но я думаю, он разве что в неправильном положении. Но он классно работает с клавишей «А» на печатной машинке…
О смелости
Большинство так называемых смелых людей лишены воображения. Они не могут себе представить, что произойдет, если что-то вдруг пойдет не так. Настоящая отвага подавляет воображение и заставляет людей делать то, что они должны делать.
О страхе
Я ничего не знаю об этом. (Смеется.)
О жесткости
Думаю, что жестокость часто неверно толкуется. Определенная жестокость нужна. В каждом из нас есть энергия, которая просится наружу. Думаю, что если эту энергию зажать, то мы сойдем с ума. Мир во всем мире, которого мы все так хотим, на самом деле не есть желанная цель. Что-то в нашем устройстве не позволяет этому осуществиться. Поэтому я люблю смотреть бокс и поэтому в молодости я любил помахать кулаками в подворотнях. Жестокость иногда называют достойным выплеском энергии, существуют привлекательное сумасшествие и отвратительное сумасшествие. Жестокость существует в хороших и плохих формах. Так что фактически это бессмысленный термин. Просто не слишком делайте это за счет других, тогда все будет нормально.
О боли
Когда я был ребенком, у меня были большие нарывы и меня сверлили. От этого ты становился устойчивее к боли. Как-то в поликлинике, когда меня иссверливали насквозь, кто-то заметил: «Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь был так спокоен под иголками». Это не храбрость — если ты получил определенное количество физической боли, то дальше ты становишься спокойнее, это развитие, приспосабливание.
О психиатрии
Что получают пациенты? Они получают счет. Думаю, проблема между психиатром и пациентом в том, что психиатр следует книжке, пока пациент рассказывает, что жизнь сделала с ним или с ней. И даже если книжка может чем-то помочь, страницы в ней остаются одними и теми же, а каждый пациент немного отличается от предыдущего. Индивидуальных проблем больше, чем страниц. Понимаешь? Слишком много сумасшедших людей, чтобы говорить: «С вас столько-то долларов за час, а когда прозвенит звонок — мы закончим». Только одно это может свести с ума еще не до конца свихнувшегося человека. Люди только начинают открываться, им становится лучше, как психиатр говорит: «Сестра, назначьте следующий сеанс» — это ненормально. Это воняет на весь мир. Этот парень хочет тебя трахнуть в задницу, вместо того чтобы вылечить. Ему нужны только твои деньги. Когда звонит звонок, заходит следующий «псих». Чуткий «псих» поймет, когда прозвенит звонок, что его *******. Не существует временных рамок в лечении сумасшествия, так же как и не существует счетов за это. В большинство из психиатров, которые мне встречались, я сумел заглянуть чуточку глубже. Им слишком уютно… Думаю, им всем слишком уютно. Пациенту хочется меньше безумства, а не еще больше. А-а-а-а-а! (Вздыхает.) ПСИХИАТРЫ ПОЛНОСТЬЮ БЕСПОЛЕЗНЫ!
О вере в бога
Вера хороша для тех, у кого она есть. Только не надо грузить этим меня. У меня веры в моего водопроводчика больше, чем в вечную жизнь. У водопроводчиков хорошая работа, они поддерживают сток дерьма.
О цинизме
Меня всегда обвиняли в цинизме. Я думаю, что цинизм — это как прокисший виноград. Цинизм — это слабость. Это отвечать на «Все идет не так! ВСЕ ИДЕТ НЕ ТАК!» — «Это не правда! Это не правда!» Понимаешь? Цинизм — это слабость, которая удерживает тебя от того, чтобы справиться с тем, что происходит в данную минуту. Да, цинизм — определенно слабость, так же как и оптимизм. Солнышко светит, птички поют, так мило — это тоже чепуха. Истина лежит где-то посередине. Что есть, то есть. Так что, если ты не готов это усвоить, плохи твои дела.
О морали
Ситуация может быть совсем не ужасна, но вот тот, кто судит, может превратить ее в сплошной ад. Думаю, люди переучились. Ты хочешь разузнать, что происходит с тобой, как ты будешь на это реагировать. Я сейчас произнесу странный термин: добро. Не знаю, откуда оно берется, но я чувствую, что от рождения в нас есть какая-то частичка доброты. Я не верю в бога, но я верю в эту доброту, которая как стержень проходит сквозь нас. Ее можно воспитать. Всегда происходит что-то волшебное, когда на автостраде, набитой машинами, кто-то вдруг освободит для тебя место, чтобы ты перестроился в другой ряд… Это обнадеживает.
Об интервью
Это сбивает с толку, как будто тебя за руку схватили. Так что я никогда не говорю всей правды. Я люблю поиграть и пошутить немного, поэтому я выдаю немного дезинформации, чтобы поразвлечься и наговорить чепухи. Если хотите узнать обо мне, никогда не читайте интервью. Это в том числе.