Piano: Nils Franke 1. Lento - allegro moderato in d minor 0:00

2. Lento in b minor 6:21

3. Menuetto in F sharp major 11:54

4. Allegro in D major 15:13

В. БРЯНЦЕВА

ФОРТЕПИАННЫЕ ПЬЕСЫ РАХМАНИНОВА

ИЗДАТЕЛЬСТВО МУЗЫКА

Москва 1966

II. Р А Н Н И Е  П ЬЕС Ы

26 сентября 1892 года московская газета «Русские ведомости» поместила очередное объявление: «Электрическая выставка Сегодня, 26-го сентября, Большой ночной праздник и 18-й симфонический концерт под упр. В. И. Главача, с уч. в 1-й раз пианиста г. Рахманинова. Светящиеся фонтаны. Катанье на электрическом трамвае. Блестящий фейерверк. Телефонное сообщение с Императорским Большим театром».

Через несколько дней музыкальный обозреватель «Русских ведомостей» писал: «Солистом этого вечера был г. Рахманинов, окончивший в нынешнем году московскую консерваторию как пианист и теоретик К С виртуозным блеском исполнена была им первая часть концерта Рубинштейна (d-moll), а в последнем отделении Berceuse Шопена, вальс из оперы «Фауст» — Гуно в переложении Листа и, на bis, прелюдия своего сочинения. 1 Рахманинов окончил консерваторию как пианист в 1891 году у А. И. Зилоти, а в 1892 году по классу свободного сочинения у А. С. Аренского. Слово «теоретик» применено здесь в смысле «изучавший теорию композиции». Публика отнеслась к г. Рахманинову очень сочувственно». 19-летний пианист и композитор не впервые привлек внимание московской публики и прессы. Он много раз выступал в ученических консерваторских концертах, в том числе и с собственными сочинениями. 17 марта 1892 года Сергей Рахманинов сыграл в сопровождении ученического оркестра первую часть своего фортепианного концерта. А 31 мая на консерваторском годичном акте исполнялось оркестровое Интермеццо из его дипломной работы — оперы «Алеко». Экзаменационная комиссия присудила Рахманинову Большую золотую медаль. Опера была принята к постановке на сцене Большого театра.

Владелец известной нотной фирмы Гутхейль обратился к юному автору с предложением купить «Алеко» для издания.

«В какие счастливые времена вы живете, Сережа, не так, как мы. Мы искали издателей и отдавали им даром свои сочинения»,

— эти слова Рахманинов услышал от П. И. Чайковского, заботливо относившегося к молодому музыканту, которому уверенно предсказал «великое будущее». Чайковский был прав лишь в определенном смысле: к 1890-м годам русская музыкальная жизнь достигла значительно большего развития по сравнению с временами его собственной молодости, когда в России еще только открывалась первая консерватория, только начинало широко разворачиваться концертное и нотоиздательское дело. Но и тридцать лет спустя путь начинающего композитора вовсе не стал легким.

С первой трудностью на этом пути Рахманинов резко столкнулся еще в шестнадцатилетнем возрасте. Рано лишившийся не только уюта, но и материальной поддержки родной семьи, он с двенадцати лет жил на воспитании у Николая Сергеевича Зверева, своего фортепианного учителя на младшем отделении консерватории. Талантливый педагог, строгий и заботливый воспитатель, Зверев интересовался, однако, развитием лишь пианистического дара своего ученика. Когда же юноша, все больше увлекавшийся композицией, осмелился сказать Звереву, что ему невыносимо мешает сочинять постоянно звучавшая в доме игра других воспитанников, тот в запальчивости воспринял это как самую черную, неискупимую неблагодарность. Найдя приют у своих московских родственников, Рахманинов тут же стал думать о самостоятельном заработке. Пришлось взяться за уроки теории музыки и фортепианной Игры в частных домах. От подобной малоинтересной, нередко вызывавшей острое раздражение работы молодого музыканта не избавили блестящие композиторские успехи при окончании консерватории.

Приглашения преподавать в консерватории он не получил и только через много лет трудной борьбы за признание смог существовать на авторские гонорары, на доходы от концертных ангажементов либо самостоятельно предпринятых концертов. Первый из таких концертов Рахманинов дал вместе с великолепными музыкантами — виолончелистом А. Брандуковым и скрипачом Д. Крейном— еще перед окончанием консерватории.

Вот что писал Рахманинов об этом опыте своим друзьям:

   «Вы себе вряд ли можете представить, что значит давать концерт частным образом. По-моему, это просто обивание порогов и прихожих тех домов, в которые вы во всяком противном случае не пошли бы. Это очень неприятно, скучно и длинно. Я давал этот концерт по случаю скверных материальных дел. И в этом отношении концерт главным образом не удался. Даже не воротил своих долгов. Так что и по настоящее время остался с кредиторами...»

Концерт состоялся 30 января 1892 года в Москве. Из произведений Рахманинова в нем были исполнены Элегическое трио для фортепиано, скрипки и виолончели (без опуса) и прелюдия для виолончели с фортепиано ор. 2 № 1.  

   Так ярко и так нелегко начинал свой путь молодой Рахманинов в Москве, ставшей в 1890-е годы средоточием острейших общественных противоречий самодержавной России, капитализировавшейся с резкой неравномерностью. Древняя столица патриархального дворянства и купечества, сохраняя в своем обиходе множество колоритных «исконных» традиций, сделалась к этому времени крупнейшим центром русского промышленного капитала. Вперемежку с «сорока сороками» церквей и монастырей росли биржи и фабрично-заводские предприятия нового типа. Разительным контрастом к донаполеоновским домишкам, скопившимся в грязных, кривых переулках, поднимались архитектурно пышные дворцы денежных тузов и шикарные увеселительные заведения, в которые охотно перекочевывали из старинных барских особняков знаменитые цыганские хоры. Наряду с закоренелыми привычками, с привязанностью ко многим допотопным сторонам быта у московских обывателей пробуждалось острое любопытство к новейшим техническим достижениям. Именно на привлечение самой многочисленной московской публики, а не только специалистов была рассчитана Электрическая выставка 1892 года, организацию которой «на широкую ногу» возглавлял крупнейший промышленник и одновременно знаменитый художественный меценат С. И. Мамонтов. В центре большой территории выставки, располагавшейся на Садовой, близ Старых Триумфальных ворот1, на площади перед «концертной залой» из бассейна били светящиеся фонтаны «с живыми мраморными группами». Тут же устроены были сталактитовый грот и «фантастической формы» скала с водопадом, предназначенные для показа различных оптических и осветительных эффектов. Рядом возвышался «электрический маяк» (прожектор на каланче), сверкал зеркальный лабиринт, катал публику диковинный электрический трамвай. В выставочных залах демонстрировались последние достижения электротехники в применении к военному, морскому, железнодорожному делу и такие курьезы, как «большой электрический стеклянный самовар» или «электрическая рояль», игра на которой повторялась «одновременно всеми соединенными с нею роялями, расположенными в другом помещении». А в это время по соседству, из увеселительного сада Омона, совершал для развлечения публики полеты на воздушном шаре французский «воздухоплаватель» капитан Жильбер и делал прыжки «аэронавт-парашютист» Годрон. Все это исправно описывала ежедневная московская пресса, ведшая также зарубежную «хронику открытий и изобретений», в которой в качестве сенсации рассказывалось о передаче «электрической силы» на целых 28 километров — из Тиволи в Рим, об «уничтожении расстояний», «поездах будущего» и т. п.

Итак, над златоглавой Москвой вставала заря техники нового, грядущего века. А сквозь черные тучи политической реакции, сгустившиеся в 1880-е годы, начинали пробиваться другие великие зори. То есть участились стачки на фабриках и заводах, расширялась деятельность марксистских кружков, стремившихся к прочной связи с рабочим революционным движением. Заметно активизировались революционные настроения среди студенческой молодежи, стекавшейся в Москву с разных концов страны. В московской художественной жизни передовые общественные веяния отражались в очень сложной, опосредствованной форме. В этом смысле одним из наиболее ярких проявлений был протестующий романтический пафос лучших спектаклей, шедших в 80—90-е годы на сцене Малого театра, часто посещавшегося юным Рахманиновым. Окружавшая его консерваторская среда была в целом политически инертной. Но в пяти минутах ходьбы от консерватории находился Московский университет. Он был одним из главных очагов русского студенческого революционного движения, учащавшийся пульс которого консерваторцы имели возможность ощущать через многочисленные дружеские и общекультурные связи. Такой связью для Рахманинова являлось, в частности, общение с двоюродным братом Сашей Сатиным, студентом университета. По воспоминаниям одной из родственниц, его революционные настроения разделялись Сергеем Васильевичем. О том, что его не оставляли равнодушным события, волновавшие передовую молодежь, можно судить по следующему факту.

В сентябре 1893 года московское революционное студенчество превратило похороны поэта-демократа А. Н. Плещеева в большую политическую демонстрацию. А в октябре Рахманинов написал шесть романсов соч. 8 на тексты переводов Плещеева из Гете, Гейне и Шевченко. Среди них оказались первые рахманиновские романсы, выходившие за пределы любовно-лирической тематики. «Страшна неволя! Тяжко в ней!» — так заканчивается 27 стихотворный текст Шевченко — Плещеева, использованный в романсе «Дума».

Конечно, вольнолюбивые настроения Рахманинова в политическом смысле были (и остались впоследствии) весьма неопределенными, расплывчатыми. Вместе с тем взгляды и убеждения рано столкнувшегося с жизненными трудностями и противоречиями «бедного странствующего музыканта» складывались как непоколебимо демократические. 

Так, в то же время, когда московское отделение императорского русского технического общества с роскошью обставило Электрическую выставку, рядом с ее рекламами печаталась статистика об эпидемии холеры (на борьбу с которой добровольно выезжали студенты университета). И на тех же газетных полосах Владимир Короленко помещал свои страшные очерки о голоде, охватившем в 1891 —1892 годах значительную часть России...