Шорников Петр Михайлович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, Института истории им. Я. С. Гросула АН Республики Молдова
СОПРОТИВЛЕНИЕ ПОЛИТИКЕ ЗАПРЕТА РУССКОГО ЯЗЫКА В ГОДЫ ФАШИСТСКОЙ ОККУПАЦИИ МОЛДАВИИ (1941 — 1944 гг.)
Известно, что попытки ликвидировать сложившиеся в обществе традиции использования того или иного языка общения вызывают активное сопротивление носителей этих традиций, которое часто приобретает характер политической борьбы. В годы Великой Отечественной войны политика фашистских властей в отношении национальных культур и языков на захваченных территориях выявила энергичное противодействие народов, оказавшихся в сфере оккупации. Одной из форм такого противодействия стала защита русского языка в Молдавии.
В исторической литературе раскрыты основные меры оккупационной администрации, направленные на изъятие русского языка из социально значимых сфер функционирования, его полный запрет в Бессарабии (территория между Прутом и Днестром), приведены факты неповиновения населения этим требованиям. Задачей данного сообщения является выяснение характера и масштабов противодействия населения Молдавии этой политике румынских властей.
Широкое распространение русского языка в Бессарабии было обусловлено исторически. С 1812 г. она находилась в составе России. К 1918 г. русский язык здесь стал языком делопроизводства, богослужения, периодической печати, официального общения; он преобладал в сфере культуры. Его распространению способствовали многонациональный состав населения, а также хозяйственные связи края с Россией. Русский язык постепенно вошел в быт и жизнь народов Бессарабии. По-русски говорило большинство горожан — молдавские интеллигенты и рабочие, а также отслужившие в годы мировой войны в русской армии, крестьяне. Русский язык использовался во всех сферах жизни. В 1918—1940 гг. политика вытеснения русского языка, проводившаяся румынскими властями в контексте мер по румынизации Бессарабии, не дала существенных результатов. К июню 1940 г., когда край был воссоединен с СССР, русский язык наряду с молдавским оставался одним из главных языков общения.
В начале Великой Отечественной войны Бессарабия, Северная Буковина и Буго-Днестровское междуречье были оккупированы Румынией. «Кардинальной задачей» оккупационной политики правительство Антонеску объявило румынизацию этих территорий. Напутствуя 3 июля 1941 г. руководителей оккупационной администрации, вице-премьер Михай Антонеску потребовал «общего национального очищения отвоеванной территории». В Бессарабии изгнанию подлежали евреи, украинцы, русские, гагаузы, болгары. Первой жертвой этого курса стало еврейское население, подвергшееся геноциду. Будучи 17 июля 1941 г. в г. Бельцы, диктатор Ион Антонеску распорядился о заключении евреев в концлагеря. По данным военно-фашистского правительства Румынии, к ноябрю 1941 г. в Бессарабии были расстреляны либо погибли от голода и эпидемий около 25 тыс. евреев, а 55,9 тыс. угнаны в концлагеря губернаторства «Транснистрия», созданного на территории между Днестром и Бугом.
«Выселение» евреев И. Антонеску объявил лишь «началом общего национального очищения Бессарабии». Зимой 1941/42 г. оккупанты разрабатывали планы депортации других национальных меньшинств. 5 ноября 1941 г. командование оккупационных войск в Бессарабии запретило разговаривать в общественных местах «на языке врага». Специальное распоряжение, запрещавшее пользоваться русским языком служащим и торговцам, издал 15 ноября, 1941 г. и губернатор Бессарабии К. Войкулеску. За нарушение запрета предусматривалось тюремное заключение сроком до двух лет.
В соответствии с этими распоряжениями из общественных библиотек и у населения полиция изъяла всю литературу на русском языке, включая дореволюционные издания. В Кишиневе было уничтожено либо вывезено в Бухарест 1200 тыс. томов — книжный фонд Института истории, экономики, языка и литературы Молдавии, включавший большое количество книг на основных европейских языках; в Тирасполе оккупанты сожгли фонды городской библиотеки — 250 тыс. томов, в Бельцах, по сообщению полиции, было сожжено 15 вагонов книг, отобранных у населения уезда. Губернатор потребовал сдать также граммофонные пластинки с русскими песнями, особо упомянув в циркуляре песни из кинофильмов «Веселые ребята», «Цирк», «Дети капитана Гранта». Запрещалось проведение публичных мероприятий, создание каких-либо организаций национальных меньшинств, в том числе национально-культурных.
Национальные меньшинства, доложила в июле 1942 г. Бессарабская резиденция Специальной информационной службы румынского правительства (ССИ), лишены возможности поддерживать свою национальную культурную жизнь. В «Транснистрии», учитывая демографическую ситуацию, оккупанты воздержались от перевода на румынский язык всей печати. Из 17 газет и журналов, издававшихся здесь с ноября 1941 по ноябрь 1943 г., 12 выходили на русском языке и 5 на румынском. В школах допускалось преподавание на русском и украинском языках, но одновременно шла подготовка к румынизации обучения. «В каждую миноритарную (с преподаванием на русском или украинском языках. П.Ш.) школу,— докладывал в феврале 1942 г. префект Дубоссарского уезда,— назначен учитель- молдаванин, чтобы, как только ученики усвоят румынский язык, мы смогли превратить эти школы в румынские». Всего в «Транснистрии», где, по данным губернаторства, до войны имелись 152 молдавские школы, к лету 1942 г. действовали 293 румынские. В 1942/43 учебном году румынские школы были открыты во многих украинских селах; общее их число возросло до 379.
Важным рычагом румынизации призван был стать административный аппарат. Его старались формировать путем перевода служащих из учреждений Румынии. На оккупированную территорию румынские чиновники и предприниматели обычно приезжали с семьями. Кишинев уже осенью 1942 г. характеризовался в печати как чиновничий город. Это сказывалось и на языковой ситуации. Однако в условиях оккупации, несмотря на запреты, русский язык продолжал функционировать. «Как воспоминание о прошлом,— отмечала полиция,— все они не могут забыть русский язык, на котором разговаривают всякий раз, когда представляется возможность». Это объяснялось как национально-патриотическими мотивами, так и традициями. Для имущих слоев населения, в том числе молдавского, русский язык ассоциировался с предреволюционными годами, которые буржуазия, по данным тайной полиции, вспоминала как «времена изобилия, чести и цивилизации».
По-русски, отмечал в декабре 1941 г. квестор (начальник полицейского управления) Кишинева, общаются и в «политических антисоветских кругах» города. Запретительные меры были подкреплены репрессиями. В феврале 1942 г. полиция произвела в Кишиневе аресты. «Этими днями,— сообщалось в газете „Бессарабия",— нам доставили радостную весть, и если бы она не пришла, мы чувствовали бы себя оскорбленными. Речь идет об аресте целого ряда лиц в Кишиневе, нарушивших приказ... о запрещении говорить по-русски на улицах и в магазинах. Продолжая претворять в жизнь приказ командующего 3-м армейским корпусом, мы добьемся чудес: это есть знак румынского мужества».
Однако существенных результатов эти аресты не принесли. «Мало-помалу,— уже в марте 1942 г. констатировал губернатор,— возобновилась старая система исключения румынского языка из обращения государственными служащими — уроженцами Бессарабии, использование русского языка вновь становится обычаем... В залах и кабинетах учреждений постоянно слышится русская речь... На улицах, в магазинах, общественных местах русский язык преобладает. Что особенно прискорбно, установлены случаи, когда священники уступают настояниям верующих и проводят службы на русском языке».
Недовольство оккупационным режимом усиливало русофильские настроения и среди молдаван, особенно молодежи. По данным сигуранцы Кишинева, в ночь на 8 февраля 1942 г. на квартире учащегося Иона Молкавиу собрались 47 учащихся лицеев им. Алеку Руссо, им. Хаждэу, «Королева Мария» и женского Коммерческого лицея. Они разговаривали по-русски, пели русские песни. В результате расследования тайная полиция установила, что «их школьная и частная жизнь проникнута культом русизма (они носят особые русские костюмы, длинные сапоги и т. д.),разговаривают по-русски, поддерживают тесные отношения с лицами русской крови, создавая тем самым атмосферу русофилии, неблагоприятную для попыток преподавательского состава дать школьной молодежи духовное единство и патриотическое воспитание». Сигуранца рекомендовала областному инспектору полиции применить «суровые меры».
В апреле Бессарабская резиденция ССИ доложила, что вечеринки с разговорами на русском языке, исполнением русских песен и обсуждение событий, происходящих на фронте, устраивают бывшие члены комсомола. «В городе Кишиневе,— отмечалось в месячном отчете контрразведки,— такие вечеринки проводятся на квартирах Софьи Емельяновой, Чекана Николая, Тафратова Штефана. Там не только поют и разговаривают по-русски, но и ведут политические беседы подрывного характера». Нередко, подчеркивалось в документе, в итоге таких бесед среди молодежи возникают подпольные ячейки. Было названо имя гагауза Валентина Стефоглу, создавшего подпольную группу молодежи в Измаиле 2б. Впоследствии он был приговорен к каторге по делу Кагульской подпольной патриотической организации.
То обстоятельство, что политика румынизации не встречает поддержки даже в определенных кругах имущих классов, в том числе молдаван, по мнению сигуранцы, снижало шансы этой политики на успех. «Борьба против элементов, враждебных румынам,— заключил в мае 1942 г. шеф полиции Тигинского (Бендерского) уезда Андрей Дука,— будет очень трудной, поскольку в рядах этих элементов,— миноритарных и отчужденных от (румынского.— П. Ш.) рода,— очень много людей, принадлежавших к привилегированному классу, способных и с большим авторитетом».
Летом 1942 г., когда немецкие войска вели наступление на Юге, румынские власти, уверовав в победу своих союзников, провели новую кампанию геноцида, выслав из Бессарабии в концлагеря «Транснистрии» 6,1 тыс. цыган 28. Ужесточились и преследования за использование русского языка. 22 июня был опубликован приказ командующего оккупационными войсками в Бессарабии генерала В. Атанасиу, согласно которому «разговор в общественном месте на языке врага» расценивался как проявление «неуважения к румынскому национальному чувству»; наказание за это «преступление» было увеличено — до трех лет тюрьмы и 100 тыс. леев штрафа.
«С точки зрения интересов государственной безопасности,— доносил в июне 1942 г. информатор кишиневской сигуранцы,— заслуживает подозрений Дели Ольга; она была среди работников фруктового склада Казаку, где разговаривали и пели по-русски. На этом же складе были нарисованы советские серп и молот, а сверху написаны слова „пролетарии, соединяйтесь»... Не установлено, кто именно из работников пел по-русски», Шеф бельцской полиции Д. Агапие усмотрел политическую опасность в том, что военнопленные, используемые в городе на различных работах, общаются с населением на русском языке. Он добился перевода лагеря в Румынию Румынский мастер-литейщик И Гиоргиу за сказанное по русски слово избивал лопатой рабочих ремонтной мастерской, открытой в Бельцах на базе моторостроительного завода В июле 1942 г, уличив в использовании русского языка администратора предприятия Перчуна, Гиоргиу набросился и на него. Получив отпор, донес на администратора в полицию и добился его увольнения. Ранее Гиоргиу тяжело ранил ножом местного жителя С. Войтишина, заговорившего при нем по-русски. В местечке Фалешты учитель румын донес на двоих соседей, которые пели «Катюшу».
И все же искоренить русский язык не удавалось «Свою приверженность советскому режиму, при котором рабочие и ремесленники пользовались всеми правами и преимуществами,— отмечал в июне 1942 г квестор Кишинева,— они выражают использованием русского языка, иногда публичным и почти всегда — в семье». По сообщению оккупационной печати, на бирже труда в центре города безработные «разговаривают почти только по-русски, одни шепотом, другие кричат на советском (т. е. русском - П.Ш.) языке во все горло». В селе Шофрыкань, докладывал в июле 1942 г прокурор Бельцского уезда, украинская молодежь ввела в обычай петь при возвращении с полевых работ русские песни, выученные при советской власти. Поддержка украинцами русских в вопросе о языке была повсеместной. Украинцы, отмечал в декабре 1942 г. областной инспектор полиции, «местами составляют единую общину с русскими и болгарами, ходят в одну церковь, придерживаясь тех же обычаев и разговаривая на том же языке» — на русском. Постепенно даже среди противников советской власти распространилось понимание того факта, что война, лоторую ведут против СССР Германия и се союзники, направлена не только против большевизма — это война на уничтожение славянства. Это обстоятельство, отмечала сигуранца, способствует укреплению солидарности славянских меньшинств Бессарабии. Политика запрета русского языка сопровождалась мерами по искоренению традиций молдавского народа, которые рассматривались оккупантами как проявление «русского духа».
Губернатор К. Войкулеску сетовал по поводу «непонимания» молдаванами программы всеобщей румынизации. «Эти тенденции,— указывал он в циркуляре от 6 июня 1942 г ,— проявляются в использовании русских имен учащимися, служащими и даже сельскими жителями, которые заменяют чисто румынские имена их эквивалентами в русском языке . Учащиеся, служащие и некоторые крестьяне продолжают называть себя вместо Думитру, Василе, Ион, Константин, Михай и т д — Митя, Вася, Ваня, Костя, Миша и т. д. Но самым печальным и непонятным является то, что эта аномалия отмечается и у большинства чисто молдавских семей, которые по непонятным причинам настойчиво пользуются русскими именами, сохраняя таким образом в трезвом и активном состоянии русский дух». Крестьяне и торговцы, докладывала в августе 1942 г сигуранца, повсеместно продолжают использовать в торговле русские выражения «стакан», «десятка», «фунт», «пуд».
Разгром немецко-румынских войск под Сталинградом зимой 1942/43 г показал реальность надежд советских патриотов на конечную победу Красной Армии. Сопротивление оккупантам усилилось. В частности, это проявилось в демонстративном неподчинении приказу о запрете русского языка. В марте 1943 г областной инспектор полиции отметил усилившуюся враждебность русского меньшинства в Бессарабии к румынским властям, многочисленные нарушения установленных ими порядков. О положении в Бендерах, где русские составляли большинство жителей, сигуранца докладывала «Русское население, несмотря на суровые меры при всех обстоятельствах разговаривает только по-русски». Областной инспектор признавал, что русские составляют лишь часть нарушителей распоряжения, запрещающего пользоваться русским языком «Местные меньшинства, в первую очередь русские, всякий раз, когда уверены, что не будут застигнуты органами государства, разговаривают на русском языке».
Полиция по-прежнему утверждала, что использованием русского языка среди населения «поддерживается просоветская атмосфера». Репрессии приобретали все более широкий и жестокий характер. За то, что «говорил на языке врага», житель Оргеева молдаванин А. Попушой был приговорен к трем месяцам исправительной тюрьмы и штрафу в 200 леев. За аналогичное «преступление» предстали перед военно-полевым судом гагауз Ф. Гангути из Комрата, украинец Т. Дарчук и бессарабский немец Ф. Шульц из Кишинева, в апреле 1943 г кишиневский военный трибунал осудил русских Леонида и Михаила Белостовых, М. Епифанова, А. Воробьеву, молдаван Ю. Богдан, Е. Бурсук, Г. Туника, И. Триколича, болгарина В. Пейкова Молдаванин С. Поятэ был осужден за то, что пел русские песни. Префектура Тигинского уезда еще до суда наказала арестованных за публичное использование русского языка, постановив гнать их в Кишинев, где заседал трибунал, пешком. Но большинство расправ производилось во внесудебном порядке. Агенты сигуранцы ходили по местам скопления людей, прислушивались к разговорам, сами заговаривали по-русски и избивали на месте каждого, от кого слышали русское слово.
И все же противостояние продолжалось. Несмотря на принятые меры, признавала в июне 1943 г фашистская газета «Раза» («Луч»), на кишиневской бирже труда рабочие по прежнему «разговаривают почти только по-русски». Часто использование русского языка было обусловлено языковой ситуацией. На сахарном заводе, доносил из г. Бельцы в июне 1943 г. один из агентов сигуранцы, «используется почти исключительно русский язык, поскольку большинство работников принадлежит к национальным меньшинствам и не знает хорошо румынский язык». Но насильственно установленный языковый режим нарушали и люди, хорошо знавшие румынский, не проявлявшие склонности к большевизму, а именно служащие-молдаване. Идеалы румынизма, сокрушался на страницах газеты «Бессарабия» один из румынских журналистов, чужды большинству из них. Рискуя, по меньшей мере, остаться без средств к существованию, эти служащие поддерживали разговоры на русском языке, в том числе в присутствии коллег-румын, создавая для них «невыносимую моральную атмосферу». Летом 1943 г. сигуранца обратила внимание на обстановку в примарии (городском управлении) Кишинева, где работал 521 служащий. Большинство из них, донес тайный агент, разговаривает на службе по-русски, продолжая традицию 20—30-х гг., когда русский был в примарии языком общения. Впрочем, по-русски продолжало говорить, вероятно, большинство горожан. «Несмотря на многочисленные приказы 3-го армейского корпуса, запрещающие под угрозой наказания разговаривать в Бессарабии по-русски,— констатировала 24 июля 1943 г. служба ССИ,— все же большой процент жителей и даже государственные служащие продолжают говорить по-русски на улицах, в учреждениях».
В своей политике преследований русского языка оккупанты опирались лишь на незначительную часть местной интеллигенции. «Разговаривать на чужом языке из-за отсутствия (румынских.— П. Ш.) национальных убеждений,— угрожал на страницах „Разы" некто С. Попеску-Лупу,— это тоже антинациональная манифестация, которую нельзя прощать». Явно имея в виду молдаван, он требовал карать нарушителей языкового режима «независимо от крови, текущей в их венах». «В Кишиневе,— злобствовал другой публицист, Тудор Йоргу,— не перестает звучать русская речь: на улицах, в трамваях и даже в помещениях учреждений; кишиневцы продолжают воспитывать детей в духе, чуждом румынизму». Статья заканчивалась призывом ужесточить меры против нарушителей распоряжений о запрете русского языка.
Молдавское население в массе своей игнорировало эти угрозы и требования. Каких-либо трений на языковой почве между молдаванами, с одной стороны, и русскими, украинцами, болгарами, гагаузами — с другой, не отмечалось. Полиция констатировала хорошие отношения молдаван с национальными меньшинствами везде, в том числе в Бендерах, где большинство русских молдавского языка не знало. Хотя в селах вокруг Кишинева, по словам префекта уезда А. Мокану, преобладал «румынский элемент — молдаване», приезжавшие в город на рыноккрестьяне больше разговаривали по-русски. В представленном в августе 1943 г. отчете о деятельности оккупационной администрации за двухлетний период губернатор по существу признал крах политики запрета русского языка. В числе главных задач оккупационной политики он назвал решение «проблемы» национальных меньшинств Бессарабии.
Зимой 1943/44 г. рабочие и крестьяне Молдавии усилили саботаж экономических мероприятий захватчиков; молодежь уклонялась от мобилизации в румынскую армию; началась партизанская борьба. Хотя карательные и пропагандистские службы Румынии несколько ослабили свой пыл в борьбе с использованием русского языка, до последних дней оккупации румынские власти продолжали рассматривать такие факты как неповиновение своему режиму.
Попытки румынских оккупантов насильственным образом изменить в Молдавии языковую ситуацию встретили сопротивление населения. Использование русского языка стало массовой формой морально-политического и социально-культурного сопротивления. Наряду с русскими в нем активно участвовали украинцы, болгары, молдаване, гагаузы. Неприятие языковой политики румынских властей было распространено не только среди рабочих и крестьян, молодежи, но и среди представителей имущих слоев населения, а также служащих. В результате этого противодействия русский язык и в годы оккупации во многом сохранил в Молдавии функции языка межнационального общения.
http://www.russian.kiev.ua/material.php?id=11604185
На фото: Анна Герчю - журналистка Timpul
