22 мая 105 лет назад в Петербурге в семье надворного советника родился тот, кто подарил нам как минимум десяток дивных мелодий на все случаи жизни, массу анекдотов и множество забавных легенд — Никита Богословский. В графе
«происхождение» он писал: «быв. двор.», — что могло означать, по задумке, не
принадлежность к дворянскому сословию, а, к примеру, указание на выходца
из семьи бывшего дворника. Суровый, беспощадный ХХ век к нему был весьма
снисходителен и даже награждал его за находчивость и талант цветами и апло-
дисментами.
Тайны мастерства юному Никите передавал Александр Глазунов, великий композитор и прирожденный педагог. Для Богословского он был наставником не только в музыке, но и по части юмора. Создатель балета «Раймонда» и других выдающихся произведений знал толк в каламбурах. Однажды Глазунов прочел в утренней газете о том, что турецкий султан казнил нескольких придворных певцов — чем-то их искусство не угодило деспоту. К обеду было готово четверостишие:
Уж посажены на кол басы
(Не большие у них ведь чины),
Так не скушать ли нам колбасы
И не слопать ли нам ветчины?
Будущий автор «Шаланд, полных кефали» охотно перенял традицию розыгрышей и скетчей классического XIX века. Начинающий остряк, как и его учитель, не сомневался: без шалостей быт пресен и уныл. И не умел себя сдерживать, когда «натура рвалась» похулиганить. Для таких людей жизнь — игра, а не борьба. Никита Владимирович создавал вокруг себя праздник и постепенно втянул в этот карнавал многомиллионную армию поклонников.
слова Владимира Агатова
Дебютные музыкальные опусы и первые газетные фельетоны начали выходить из-под пера Богословского практически одновременно. А в преклонные годы он являлся единственным в СССР действительным членом четырех творческих союзов: композиторов, кинематографистов, театральных деятелей и журналистов.
Давным-давно, к собственному пятнадцатилетию, Никита написал оперетту «Ночь перед Рождеством». Ее тут же поставили в ленинградском театре Музкомедии, однако юного творца на вечерний спектакль по малолетству не пустили. Билетерша заявила: «Мальчик, тебе нельзя, придешь с мамой в воскресенье на утренник». Данную историю он впоследствии рассказывал бесчисленное количество раз. И сегодня уже невозможно определить, где правда, а где выдумка. Мистификации стали для него не развлечением, а образом жизни. По этому поводу сам он некогда философски изрек: «У меня был один розыгрыш, задуманный 27 лет назад. Он шел как многосерийный фильм. Но вот беда: его участники начали умирать, а когда актеры выбывают, надо менять сюжет».
Первые всесоюзно известные песни Богословский сочинил для кинокартины «Остров сокровищ». Вся страна в 1938-м распевала «Песенку Дженни»: «Если ранили друга, сумеет подруга врагам отомстить за него. Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его...»
Если ранили друга
Бей, барабан
Пиратская песня
слова - В. Лебедев-Кумач
Один за другим выходили на экран превосходные мультфильмы с репризной, изобретательной музыкой молодого маэстро: «Кот в сапогах», «Три мушкетера», «Мойдодыр»...
С тех пор баловня судьбы не покидала слава. В том числе — скандальная. На его шестидесятилетии Дмитрий Шостакович произнес примерно такой спич: «Нашего юбиляра я помню еще с начала 30-х. Тогда в Ленинград неожиданно приехал Исай Добровейн, уже живший за границей, и дал один-единственный полузакрытый концерт. Билетов на него не было, я шел в Консерваторию через служебный вход, как вдруг передо мной возник какой-то юнец и, указав на меня через плечо пальцем, сказал: «Этот — со мной». Так я впервые узнал имя наглеца: студент Никита Богословский!»
Доверчивого и рассеянного классика он любил разыгрывать смолоду, хотя и много позже не без удовольствия вспоминал: «Как-то, идя по Невскому, встречаю Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который в задумчивости гулял по проспекту, глядя себе под ноги и что-то тихо насвистывая.А это был еще и день рождения Шостаковича, но он не изменял своему правилу ежедневной прогулки по городу. Я уже немного знал Шостаковича по Союзу композиторов. Ну и вот, я вежливо раскланялся с ним, поздравил. Он рассеянно выслушал, явно не узнав меня, но, поблагодарив, продолжил прогулку, опять погрузившись в себя. Я взял извозчика, обогнал композитора и опять пошел ему навстречу. Все повторилось — вежливые поклоны, поздравления. Он уже слегка удивлен. Затем я повторяю свой маневр в третий раз. Шостакович уже ничего не насвистывает, он растерян и озабочен. Увидев меня, ускоряет шаг и переходит на другую сторону проспекта. Тогда я бегу на почтамт, звоню другу в Москву, и тот посылает на адрес Шостаковича срочную телеграмму: «Находясь в Москве и не имея возможности лично поздравить вас с днем рождения зпт хочу сделать это данной телеграммой». Далее шла привычная поздравительная часть, и в конце — «До скорой встречи тчк Никита Богословский».
С другим музыкальным мэтром, Сергеем Прокофьевым, он познакомился в Москве. Их тогда поселили по соседству. Но вот незадача — один был «жаворонком», а второй — неисправимой «совой» (и замечательным мемуаристом): «Когда ему надоедало, что я по ночам играю на рояле, он стучал мне в потолок шваброй. Если же он начинал с утра музицировать, нарушая мой утренний сон, я не решался стучать каблуком в пол, чтобы не мешать творческому процессу гения».
Жертвой поистине хрестоматийного (хотя, по правде говоря, далеко не самого доброго) розыгрыша стал однажды Сигизмунд Кац, написавший немало хороших популярных песен. На Донбассе шел творческий вечер сразу двух композиторов. В первом отделении выступал Богословский. Ко второму подъезжал Кац. В дотелевизионную эпоху совсем немногие знали своих любимцев в лицо, и Никита Владимирович, появившись на сцене, смело представился: «Здравствуйте, меня зовут Сигизмунд Кац». После чего с успехом исполнил весь репертуар друга-коллеги, а в антракте сел в ЗИМ и был таков. Тут к публике вышел Сигизмунд Абрамович, и недоуменные зрители прослушали эту же программу во второй раз...
По слухам, Никиту Владимировича на полгода исключили из Союза композиторов. Что ж, вполне адекватное наказание, хотя и розыгрыш вошел в классику, наверное, не менее заслуженно.
Среди великолепной плеяды авторов советских мелодий 1930–1940-х Богословский не только не затерялся, но и успешно разрабатывал пласты актерского пения. Его лучшие предвоенные композиции — «Любимый город», «Огонек в твоем окне», «Спят курганы темные» — исполнял всеобщий любимец Марк Бернес.
слова-Евгений Долматовский
слова-Борис Ласкин
Да и Утесов, который с легкой руки Богословского на какое-то время переквалифицировался в старого московского извозчика, был актером и по профессии, и по духу.
слова-Я.Родионов
Гораздо позже, в 1970-е, седой как лунь мэтр напишет цикл песен для Валерия Золотухина, и они — задушевные, ироничные, «фамильные» — вновь зазвучат на всю страну: «А я в ответ на твой обман найду еще кудрявее».
слова М. Танич
Посредством его произведений можно вполголоса объясняться в любви: «Три года ты мне снилась, а встретилась вчера».
стихи Алексея Фатьянова
Искусством играть на полутонах он владел филигранно.
А во время войны Богословский сотворил «Темную ночь». Никита Владимирович повествовал об этом так. «Ко мне пришел режиссер Леонид Луков и сказал, что без хорошей песни никак не получается сцена в землянке. И при этом так талантливо рассказал и даже показал, какая она должна быть, что я сел к роялю и сыграл всю мелодию от начала до конца без единой остановки именно в том виде, в котором она вошла в фильм».
Слова сочинил поэт Владимир Агатов, ему для этого понадобилась пара часов. Пока картину снимали, новое произведение Богословского успели исполнить и записать Леонид Утесов и Иван Козловский. Первая матрица с фонограммой голоса Ивана Семеновича пошла тогда в корзину: работница завода грамзаписи не сдержала эмоций и подпортила пластинку слезами.
Никто в ту пору не сомневался: песня является грозным оружием, как боевая, так и лирическая. Ведь героям-победителям нужны не только марши. «Темная ночь» практически не нуждалась в переводе, ее в 1940-е понимали воины, говорившие на самых разных языках, легко различали в ней и грусть-печаль солдата, тоскующего по родным, и его решимость сражаться до конца, и любовь, без которой в минуты роковые не будет ни отваги, ни надежды.
А возвращались бойцы с фронта уже под звуки следующего шедевра Богословского — «Солдатского вальса»: «Споем о боях, о старых друзьях, когда мы вернемся домой».
слова В.Дыховичный
Он реже, чем другие композиторы, писал о партии. Зато чаще привносил в свои вещи камерность, интимность, артистизм. Его творчество иногда бранили за «мелкотемье». Еще больше доставалось таким песням, как «Шаланды» — за эстетизацию «блатных» мотивов. Впрочем, в те годы от критики попадало всем, даже сталинским лауреатам. К 1960-м зоилы умолкли, фронтовая лирика Никиты Владимировича стала признанной классикой, а сам он превратился в завсегдатая худсоветов.
Каждый находил в его песнях свою изюминку, близкую сердцу интонацию. Лемешев и Магомаев исполняли их под оркестр, «Шаланды» пелись под гитару, а якобы русская народная «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую...» звучала под аккомпанемент гармошки.
Остроты Богословского десятилетиями тиражировались в газетах под рубрикой «Заметки на полях шляпы». Их можно цитировать бесконечно: «Белую рубашку следует надевать два раза. Затем она делается серой, и ее еще долго можно носить», «Продаются щенки с родословной хозяина», «Ему везло в карты чаще, чем полагается порядочному человеку». Однажды композитор опубликовал открытое письмо мэру Юрию Лужкову:
Оплачивать квартиру денег нету,
И, видимо, не будет никогда.
Назвали моим именем планету:
Быть может, переехать мне туда?!
Эта миниатюра наверняка войдет в антологию русской сатиры, в ней — правда о наших 90-х. Богословский тогда не писал новых композиций. К лирике тогдашняя действительность не располагала. Да и песенная конъюнктура стала, мягко говоря, чересчур коммерческой. Мэтр пожимал плечами: «Тот стиль, который пропагандируется сейчас на радио, на телевидении, на эстраде, мне чужой, потому что я привык к музыке мелодичной, запоминающейся на долгие времена и как-то будоражащей умы и души».
Романс из к\ф "Александр Пархоменко"
музыка и слова-Никита Богословский, поёт-Фаина Раневская
Само понятие «эстрада» вышло из употребления. Вместо нее заговорили о «шоу-бизнесе». На этом «празднике жизни» советский корифей оказался чужим. И шутки его становились все горше. В отточенном парадоксальном стиле он рассуждал о смерти: «Я живу в доме, на котором пять мемориальных досок. И мне чрезвычайно любопытно, чья будет шестая».
Злые языки характеризовали Богословского как непробиваемого циника и хамелеона: мол, такой же, как его модные очки. Щеголь и вертопрах, без конца изрекающий остроты, порхающий галопом по Европам, как некоторым казалось, не умел испытывать сильных чувств, легко вычеркивал из жизни неудобных людей, оберегая свой «уголок эгоиста».
Он бывал и представал разным. И песни сочинял то меланхоличные, то ернические, то — в народном духе. Когда в Чечне проливалась кровь, Богословский написал:
Миром конфликт разрешить не сумели.
Сводки военные слушать невмочь.
Я не хочу, чтобы снова запели
«Темную ночь».
Эту строфу читал со слезами в голосе. А вообще... создать «Темную ночь» прожженный циник не смог бы, как бы ни пытался.
На закате дней ему удалось сотворить мистификацию, которой позавидовал бы граф Калиостро. Шел концерт, посвященный 90-летнему юбилею композитора. Богословский в темных очках, при бабочке, как и положено юбиляру, восседал на сцене, принимая цветы и поздравления. Звучали его песни, сменялись солисты. И вдруг в конце представления из зала на этот помост-пьедестал вышел Богословский. Оказывается, все это время букеты принимал Оскар Фельцман, которого Никита Владимирович уговорил поучаствовать в игре.
Так подняться на сцену, как Богословский, дано не каждому.
Моему другу
стихи-Михаил Матусовский, исп.Владимир Трошин
из к\ф«Долгие версты войны», 1975
