АРИНА  ХОЛИНА  

Русские бегут


В начале XX века русские (имеется в виду гражданство, а не национальность) бежали из России навсегда.

Они бежали навсегда весь XX век, у кого получалось — с билетом в одну сторону, с чемоданом книг и папкой семейных фотографий. Иногда бежали с льняными салфетками, которые, по легендам, были в большом ходу где-нибудь в Израиле. Если удавалось — с иконами. Которые в наши дни совершенно обесценились, кстати.

Русские толпами бежали в 90-е — от разрухи, безработицы и нищеты.

Это я к тому, что весь опыт эмиграции в России — драматический, с надрывом. Густые слезы прощания, треск и шум в телефонной трубке, где едва можно расслышать голос из другой страны, вскрытые на советской почте письма, писанные намеками...

Опыта нормального для свободных граждан перемещения по миру у нас почти нет.

Скажем, современный европеец едет учиться из Берлина в Амстердам. Чтобы пожить в другой стране. Работу потом находит где-нибудь в Англии или во Франции. Женится на американке и уезжает в США. Получает хорошее предложение в России — и уже с семьей отбывает в РФ.

И никаких душных разговоров в течение долгих лет на тему «пора валить». Притом что многим людям тоже не очень удобно у себя на родине. Кому-то не нравится климат. Или что-то там еще. И они уезжают из Шотландии в Испанию.

Все это очень современно и не так уж сложно. Но только вот есть подвохи, о которых без личного опыта не узнаешь.

Вот мы сидим с другом детства, который живет в Германии уже почти двадцать три года. Уехал еще школьником.

— Первые десять лет мне было очень тяжело... — говорит он.

Мой друг — очень адаптивный. Он прекрасно говорит по-немецки, у него отличная, можно сказать, идеальная работа. Он хорошо зарабатывает.

— Погоди! — перебиваю я. — Я тебе раньше говорила: в Германии скучно, что ты там делаешь? А ты уверял, что совсем не скучно, что тут все замечательно.

— Ну, и все-таки я до сих пор не чувствую себя своим, — продолжает он. — Хотя я очень старался.

Или подруга. Живет в Дании двадцать пять лет и все равно ощущает себя «другой».

— Моей дочери шестнадцать, и у нее начинаются все эти пижамные вечеринки, лагеря, поездки на фестивали, — говорит она. — И тут так: если ты пару раз откажешься, даже по разумной причине, тебе объявят бойкот. Никто не будет с тобой разговаривать. Здесь еще работают законы коммуны. Здесь мало у кого есть друзья. Семья, праздники, в эти выходные едем к маме, в следующие — к тете. Только у молодых что-то начинает меняться.

При этом даже немцы охотно остаются в Дании. По сравнению с Германией эта страна невероятно либеральна.

Но у русских совершенно другой менталитет. После СССР, после визуального, физического, культурного и потребительского голода о менталитете никто не задумывался. А это очень важно.

Лично мне всегда стоны русских эмигрантов о том, как тяжело им жить на чужбине, казались нытьем вечно недовольных людей, которым всегда и везде будет плохо. Но все действительно не так просто.

Характер очень трудно подавить. Можно сколько угодно ассимилироваться, быть благодарным своей новой стране, любить ее, но при этом ты никуда не денешься от себя самого, от своего нутра. Которое в новой стране будет ощущаться чужеродным. Даже если ты успешный и цивилизованный человек.

Мы сами привыкли себя оценивать слишком критически. И стесняться, например, земляков за границей — ну, то есть стесняться самих себя.

Хотя русский характер — это интересный и сложный тип. Русские и шумные, и темпераментные, и говорливые, и склонные «гулять так гулять». И при этом они очень склонны к рефлексии, даже к самоедству — этакая достоевщина. Это интригующее и яркое сочетание.

И вот даже если русский ведет себя как европеец, выглядит как европеец и уже давно живет в Европе (Америке, Австралии — все равно), то внутри него мерцает этот тревожный и непоследовательный характер.

Это восточно-европейский тип с отчетливым оттенком азиатщины, ведь у нас очень неоднородная нация.

Конечно, такому характеру очень трудно прижиться в коммунально-протестантской либо семейно-католической Европе. Это генетическое. И это не пройдет никогда. Это не дикость. Это не вульгарность. Это чудесный, пылкий славянский тип. Его не нужно стесняться.

В германской глуши хозяйка-полька ведет себя совершенно не так, как хозяйка-немка. Она тут же начинает работать мне мамой, у нее более теплый, почти навязчивый нрав. Мы говорим на немецком и отчасти русско-польском: я практикую язык, а ей очень хочется общения. Возникает свой микроклимат. Она уже отчитывает меня за сигареты и дует на мою раненую коленку, что немного слишком по-родственному, но такие уж мы люди.

Русские, которые сбиваются в коммуны, делают это не потому, что не хотят принять чужую среду. Они не могут. Им некомфортно.

Это как с евреями, которые жили сотни лет на землях, оставшихся для них чужими. Нет, не то чтобы чужими, но не своими, не ставшими своими до конца. (Это даже если забыть сейчас всю историю гонений, погромов и геноцида.) Потому что момент национальной идентичности и единства очень важен.

Вот я росла в совершенно русской среде и культуре. Как и все мои родственники, предки в течение многих десятков лет. Но стоило лишь выйти из самолета в Тель-Авиве, как появилось это ощущение — «я дома». При всей моей огромной любви к Москве. И к Берлину. И к Барселоне. Но в Израиле я оказалась среди своих — похожих на меня во всем.

Не знаю, в каких участках мозга или ДНК это ощущение дома прячется, но оно точно работает.

Поэтому на нашу русскую компанию даже в Берлине смотрят криво. Мы не родные там. (На турков так не будут смотреть: это неполиткорректно. Но на русских — можно.) Они же не знают, кто из нас сколько лет живет в Германии.

В такой момент и начинается раскол. Бегут трещины, которые отделяют тебя от страны, где ты живешь. Туземцы всегда будут смотреть на тебя с недовольством. С этим можно жить, никто не спорит, но ты будешь скучать по понятному тебе миру. И на длинной дистанции это не так просто, как может показаться вначале.

Даже среди самых молодых, даже в более открытых для всех интернациональных США, — у них все равно есть русская среда. Пусть небольшая компания «своих», но есть.

— Странно, что я в Гамбурге уже шесть лет, а у меня тут почти нет знакомых. В Дюссельдорфе был такой хороший круг, — говорит друг, который тут двадцать три года.

— Русские у тебя были в Дюссельдорфе?

— Да. В смысле здесь русские — либо немцы из России, либо евреи.

— Здесь у людей нет друзей. Семья, муж с женой зациклены на себе, — говорит подруга из Берлина. — Работа, дом, воскресенье или суббота — родители. Как-то так.

Конечно, нормальный человек не будет ощущать себя одиноким и несчастным нигде. Но все-таки, когда ты уже не гость, а сосед (не турист, а эмигрант), чужие правила вдруг могут стать довольно тягостными. Я знаю много людей, которые прекрасно живут в той же Германии, и часто это евреи, которые имеют совершенно иной темперамент, но, если честно, они тоже держатся своих. У евреев уже веками отработанные правила выживания. У русских — пока нет.

Это я, собственно, к тому, что куда бы ты ни приехал, ты всюду будешь таскать за собой свою национальность, свое гражданство, свои национальные характеристики и привычки. И везде будешь ощущать себя немного чужаком. К этому приходится быть готовым.

Возможно, это полезно знать перед тем, как задумывать решительный — или не очень — исход. Другая страна может много тебе дать — и полезное, и интересное. Но будем честны друг с другом: она так навсегда и останется чужой.